– Мне надо покурить. Найдите меня, если будут новости. Он резко вышел из комнаты, уже сунув в рот сигарету. Джеймс посмотрел ему вслед, потом сгорбился и уронил голову на руки. Филиппа села на подлокотник его кресла, положив ладонь ему на шею, и склонилась поближе, сказать что-то, что я не расслышал. Как только Александр ушел, Мередит взглянула на меня со смесью негодования и растерянности. – С чего его понесло? – спросила она. – Понятия не имею. Сцена 17 Три дня спустя я остался в Башне один, готовился к маске и к нашему урезанному представлению «Ромео и Джульетты». Костюмеры одели нас в стиле, который сами описали как «carnevale кутюр»; насколько я понял, он не относился ни к какому конкретному историческому периоду, но требовал обилия бархата и золотого шитья. Я осмотрел свое отражение в зеркале, повернулся одним боком, потом другим. Походил я на мушкетера, но из самых ярких и обеспеченных. Короткий плащ, который мне выдали, висел на одном плече, поперек груди шла удерживающая его искрящаяся лента. Я смущенно ее подергал. Джеймс и девочки уже ушли (кроме Рен, которая, насколько мы знали, все еще лежала в медпункте), да и у меня оставалось всего несколько свободных минут. Я попытался натянуть сапоги стоя, но быстро повалился на бок на кровать и завершил процесс уже там. Маска лежала на тумбочке, глядя на меня пустыми глазами. Красивая, прямо-таки волшебная вещь – исчерченная наискосок пересекающимися золотыми линиями, ромбы между которыми были закрашены мерцающим синим, черным и серебряным. (Их сделали для нас по мерке студенты художественного факультета, так что ни на кого другого они бы правильно не сели, и нам сказали, что мы можем оставить их себе.) Я неловкими пальцами завязал шелковую ленту на затылке, вполголоса бормоча свои первые реплики, потом взглянул на себя в последний раз и поспешил вниз по лестнице. Александр был в библиотеке, но поначалу я его даже не узнал, и он меня так напугал, что я отступил назад. Он поднял голову от тонкой полоски белого порошка на кофейном столике. Его пронзительные глаза смотрели на меня из двух глубоких отверстий в зелено-черной маске, пошире моей и не такой изящной, сужавшейся к концу носа в тонкое дьявольское острие. – Ты что делаешь? – спросил я громче, чем собирался. Он покрутил между пальцами трубочку от шариковой ручки и сказал: – Просто решил немножко кайфануть перед балом. Хочешь присоединиться? – Что? Нет. Ты серьезно? – Серьезней, чем обычно, и тебе / Пристало то же[64]. Он склонился к столу и с силой вдохнул. Я отвернулся, не желая смотреть, я был зол на него по какой-то неуловимой, бестолковой причине. Услышав, как он выдохнул, я снова повернулся к нему. Дорожка исчезла, а он сидел, положив руки на колени и откинув голову назад; глаза его были полузакрыты. – Так, – сказал я. – И давно это продолжается? – Ты меня отчитывать собрался? – Основания есть, – ответил я. – Остальные знают? – Нет. – Он поднял голову и уставился на меня пугающе пристально. – И я жду, что так и останется. Я взглянул на часы; мысли у меня путались. – Мы опоздаем, – коротко сказал я. – Тогда идем. Я вышел из библиотеки, не глядя, пойдет ли он следом. Уже на тропе, на полпути к Холлу, он наконец догнал меня и пошел со мной рядом. – Ты весь вечер будешь от меня нос воротить? Он настолько походя это спросил, что я был уверен: ему наплевать, даже если буду. – Подумываю об этом, да. Он снова рассмеялся, но смех прозвучал как-то искусственно. Я нетерпеливо двинулся дальше. Мне хотелось от него уйти, затеряться в толпе, среди людей, которых я не знал, и не думать о случившемся еще несколько часов. Плащ тяжело свисал у меня с плеч, но холод просочился под него и грыз мне кожу сквозь тонкую рубашку и дублет. – Оливер, – сказал Александр, но я пропустил это мимо ушей. Он едва мог угнаться за мной, легкие работали на пределе, превращая ледяной воздух во что-то, чем можно было дышать. Под ногами у нас хрустел снег, покрытый хрупкой корочкой льда; внизу лежала плотная пудра. – Оливер. Оливер! – В третий раз позвав, он схватил меня за руку и развернул к себе лицом. – Ты правда собираешься из-за этого говниться? – Да. – Ладно. Слушай. – Он так и держал меня за руку, вцепившись слишком крепко, так что пальцы промяли мышцу, пока не дошли до кости. Я скрежетнул зубами; я был почти уверен в том, что он даже не осознает, что делает, и не хотел признать, что возможен и более пугающий вариант – что он понимает. – Мне просто нужно немножко себя подстегнуть, чтобы сдать экзамены. Когда увидимся в январе, я буду чист. – Уж постарайся. Ты вообще думал, что будет, если Колборн найдет в Замке эту дрянь? Он только и ждет, когда появится повод заново все вытащить на свет, и, если ты ему такой повод дашь, помяни мое слово, убью. Он уставился на меня, маской к маске, его взгляд был каким-то настороженным и подозрительным, но я не понял, что он значит. – Что на тебя нашло? – спросил он. – Говоришь, как будто это и не ты. – А ты ведешь себя, как будто это не ты. – Я попытался высвободить руку из его хватки, но его пальцы были крепко сомкнуты у меня на бицепсе. – Ты же не настолько тупой. Я больше твои тайны хранить не стану. Отцепись от меня. Пойдем. Я вырвал руку и, повернувшись к Александру спиной, шагнул вперед, туда, где снег был глубже. Сцена 18 Александр тенью поднимался за мной все три лестничных пролета. Бальный зал занимал два этажа, четвертый и пятый, вонзаясь стеклянным атриумом в луну; вдоль него шел длинный балкон. Рождественская маска традиционно бывала очень зрелищной, и зима 1997 года не стала исключением. Мраморные полы натерли до такого блеска, что гости ходили словно по зеркалам. Плакучие смоковницы в глубоких квадратных вазонах по углам были украшены крошечными белыми лампочками и гирляндами из лент и проволоки, от которых по залу разлетались золотые сполохи. Люстры, подвешенные на толстых цепях, шедших от стены к стене на десять футов выше балкона, заливали толпу теплым свечением. На столах, выставленных вдоль западной стены, громоздились чаши пунша и блюда с крошечными закусками, а вокруг них, как мотыльки возле фонаря, вились уже пришедшие студенты. Все облачились в лучшие наряды, но скрыли лица – на всех мальчиках были белые маски-бауты, на девочках – небольшие черные моретты. (По сравнению с ними наши маски выглядели ошеломляюще изысканно, они и должны были выделяться среди моря невыразительных безымянных лиц.) На одной стороне зала собрались студенты музыкального отделения со своими инструментами, на изящных серебристых пюпитрах перед ними стояли ноты. Под сводами разливался вальс, воздушный и прекрасный. Едва мы вошли, все обернулись к нам. Александр сразу устремился в толпу – высокая заметная фигура в черном и змеино-зеленом с серебром. Я задержался у двери, дожидаясь, чтобы народ перестал таращиться, потом медленно, не привлекая внимания, двинулся вдоль края зала. Я искал проблески цвета, надеясь найти Джеймса, или Филиппу, или Мередит. Как и на Хэллоуин, мы не знали, с чего начнется действие. В зале электрическим током дрожало ожидание. Моя рука лежала на рукояти ножа, висевшего у меня на поясе. Я два часа провел во вторник с Камило, разучивая поединок для первой дуэли пьесы. Кто Тибальт и где он прячется? Я был готов. Оркестр смолк, и почти сразу с балкона раздался голос: – Ссора-то промеж нашими господами и мужиками[65]. Две девочки – мне показалось, обе с третьего курса – перевесились через перила балкона на западной стене. Их глаза скрывали простые серебристые полумаски, волосы были гладко зачесаны назад. Одеты они были мужчинами, в бриджи, сапоги и дублеты. – А это все равно, – ответила вторая. – Я себя покажу тираном: подравшись с мужиками, пущу кровь девкам. – Девкам кровь пустишь? – Они ж не бабы; сам понимай. Они нарочито рассмеялись, грязно, как самцы, и к ним с готовностью присоединились зрители, стоявшие внизу. Но когда в зале появились Эбрахам и Балтазар (такие же третьекурсницы), Грегори и Сэмпсон перекинули ноги через ограждение и стали слезать по ближайшей колонне, крепко хватаясь за увивавшую ее зелень. Едва они коснулись пола, одна присвистнула, и двое слуг из дома Монтекки обернулись. Показ кукиша – сопровождаемый новым взрывом смеха – быстро перешел в спор. Грегори: Вы подраться хотите? Эбрахам: Подраться, сударь? Нет, сударь. Сэмпсон: Если пожелаете, я весь ваш: мой хозяин вашему не уступит. Эбрахам: Не лучше нашего. Сэмпсон: Куда лучше, сударь. Эбрахам: Брешешь! Все это кончилось неуклюжим поединком двое на двое. Зрители (сгрудившиеся теперь вдоль стен) следили за ним с наслаждением, хохоча и подбадривая своих любимцев. Я ждал, пока не почувствовал, что драка достаточно созрела, чтобы ее прервать, потом ринулся вперед, вытащил кинжал и разнял девочек. – Эй, дурни, разойдись, – сказал я. – Мечи долой, творите бог весть что. Они расцепились, тяжело дыша, но из другого конца зала зазвенел новый голос. Тибальт: – Как, ты связался с малодушной чернью? / Бенволио, на смерть свою взгляни. Я развернулся. Толпа расступилась вокруг Колина, который стоял, глядя на меня сквозь прорези в черно-красной маске, которая по бокам была круто вырезана назад от скул, угловато, по-рептильи, и напоминала крылья дракона. Я: Я их мирю, и все. Рапиру спрячь — Или давай разнимем драку вместе.