Джеймс: Поганой ложью сердце затопи. Она тебя пока едва задела, Но я мечом дорогу ей пробью — Там упокоится. Трубите к бою! Мы подняли оружие, поклонились, продолжая смотреть друг другу в глаза. Он атаковал первым; блок я поставил кое-как, и его клинок скользнул до самой гарды по моему, злобно присвистнув. Я отбросил его и неуклюже вернул себе равновесие. Новый удар, новый блок. Я парировал, ударил его в левое плечо. Рапиры стукнулись друг о друга, их тупые края щелкали и гремели, как барабан. – Тише, – сказал Камило. – Давайте поспокойнее. Мы выплясывали быстрым вьюном по узкому проходу между двумя длинными полосами скотча. Хореография была такая: я загоняю его на самый конец Моста, и там он падает, держась рукой за живот, а у него между пальцами распускается кровь. (Как все это должно было произойти, костюмеры нам пока не рассказали.) Мы сражались, стоя параллельно, между нами сверкали клинки. Он споткнулся, оступился, но, когда я поднял руку, чтобы нанести смертельный удар, его пальцы плотнее сжали рукоять меча. Навершие и гарда с треском ударили меня в лицо, поле зрения взорвалось раскаленными добела звездами, и меня, как разъяренный баран, боднула боль. Камило и один из солдат хором вскрикнули. Рапира выскользнула у меня из пальцев и грянулась рядом, я упал назад, на локти, и из носа у меня хлынула кровь, словно кто-то открыл кран. Джеймс уронил рапиру и уставился на меня дикими вытаращенными глазами. – Это какого черта ты творишь?! – заорал Камило. Джеймс шагнул назад, как лунатик, – медленно, завороженно. Пальцы его сжались в кулак, костяшки блеснули красным. Я попытался заговорить, но рот был полон железа, по подбородку струилась кровь, заливая рубашку на груди. Двое солдат помогли мне сесть, и моя голова тяжело свесилась вперед, точно все жилы в шее оборвались. Камило все еще кричал: – Так нельзя! Что на тебя нашло? Джеймс оторвал взгляд от меня и посмотрел на Камило. – Я… – начал он. – Выметайся, – сказал Камило. – С тобой потом разберусь. Губы Джеймса беззвучно зашевелились. Его глаза внезапно наполнились водой, он развернулся и выбежал из зала, оставив и куртку, и перчатки, и вообще все. – Оливер, ты живой? – Камило присел рядом со мной на корточки, поднял за подбородок. – Все зубы целы? Я сомкнул губы, проглотил кровь, с усилием сглотнув, чтобы подавить рвотный позыв. Камило сперва ткнул пальцем в солдата повыше, потом во второго. – Ты, поможешь мне доставить его в медпункт. Ты, беги, найди Фредерика, скажи, что они с Гвендолин мне нужны немедленно. Живо. Когда меня подняли, мир поехал вбок, и я тупо понадеялся, что потеряю сознание и больше никогда не приду в себя. Сцена 6 Из медпункта меня отпустили только в одиннадцать. У меня был сломан нос, но перелом оказался неосложненный. К спинке носа мне приклеили пластырем шину, чтобы не искривился, а ниже нее под обоими глазами разрастались красно-фиолетовые синяки. Гвендолин и Фредерик заходили, спрашивали, что случилось, бесконечно извинялись, потом попросили, чтобы я никому по возможности ничего не говорил, а если кто-то из студентов спросит, сказал, что произошел несчастный случай. Нам, сказали они, меньше всего сейчас нужны новые сплетни и новые неприятности. К возвращению в Замок я так и не решил, послушаюсь я их или нет. Я сразу пошел наверх, но не в Башню. Вряд ли Джеймс был там, но рисковать я не хотел. Вместо этого я тихонько поскребся к Александру. Услышал, как задвинули внутри ящик, и через секунду Александр появился на пороге, держась за дверную ручку. – Твою же мать, Оливер, – сказал он. – Пип мне рассказала, что случилось, но я не думал, что все настолько плохо. Глаза у него были налиты кровью, губы сухие и потрескавшиеся. Выглядел он ненамного лучше меня. – Я вообще-то не хочу об этом говорить. – Можно понять. – Он шмыгнул носом и вытер его рукавом. – Я могу помочь? – Голова, сука, болит невыносимо, и прямо сейчас я бы не отказался потерять чувствительность от шеи вверх. Он открыл дверь пошире. – Доктор вас ждет. Я не часто заходил к Александру, и меня всегда удивляло, как у него темно. За последние несколько недель он успел завесить окно гобеленом. Кровать его была погребена под грудой книг, которые он собрал и свалил на и без того загроможденный стол. Пол был усеян скомканной папиросной бумагой, сломанными спичками и грязной одеждой. Александр махнул в сторону кровати, и я благодарно плюхнулся на матрас; пульс тяжело стучал у меня между висками. – Можно спросить, что произошло? – сказал он, роясь в верхнем ящике стола. – Я не буду на тебя наседать с подробностями. Просто хочу знать, не спихнуть ли Джеймса в озеро в следующий раз, как мы с ним увидимся. Не понимая, было это замечание просто обычной для Александра мрачной шуткой или чем-то более обдуманным, я поерзал на кровати, списал все на свою застарелую паранойю и решил не обращать внимания. – Ты его в последнее время часто видишь? – спросил я. – У меня такое ощущение, что он вечно не здесь. – Приходит и уходит. Тебе лучше знать, чем мне. – Он обычно приходит после того, как я ложусь, а когда встаю, его уже нет. Александр вынул из пакетика несколько мелких соцветий травы и покрошил их на папиросную бумагу. – По мне, так он слишком углубился в роль. Метод, вот это все. Уже не понимает, где кончается Эдмунд и начинается он сам. – Это не очень хорошо. Александр взглянул на меня и мой разбитый нос. – Однозначно. – Скривился, словно прикусил язык. – Тебе дали какие-нибудь обезболивающие? Я вынул из кармана пузырек с мелкими белыми таблетками. – Шикарно, – сказал он. – Дай две. Я протянул ему таблетки. Он растолок их через пакетик и посыпал получившимся порошком траву, лежавшую на бумаге. Потом снова залез в ящик и вытащил еще один загадочный пузырек. Открыл, постучал горлышком по ладони. Снова белый порошок, помельче. Он добавил его в косяк, не сказав мне, что это. Я не спрашивал. – Так что случилось? – спросил он, принимаясь скручивать. – Вы проходили бой из третьей пятого, и он тебе просто взял и вломил? – В общих чертах. – Что за хрень?! С чего? – Поверь, хотел бы я знать. Он облизнул клейкий край бумаги, потом пригладил его кончиком пальца. Скрутил конец, сделал крохотный завиток и протянул косяк мне. – Вот, – сказал он. – Скури за раз, и неделю ничего не будешь чувствовать. – Класс. Я встал, ухватился за спинку его стула. У меня стучало в голове. – Ты норм? – Буду через несколько минут. Я его, похоже, не убедил. – Уверен? – Да, – сказал я. – Все будет хорошо. Я на ощупь, как слепой, пошел к двери, перехватывая руками мебель, пока не добрался до противоположной стены. – Оливер, – произнес Александр, когда я открыл дверь. – Да? Когда я обернулся, он бросил мне зажигалку, показал на свой нос и грустно улыбнулся. Я потрогал лицо. На верхней губе была свежая кровь. Как правило, в Замке мы не курили. Я вышел через боковую дверь и встал на дорожке с косяком, сплифом, как его там, крепко зажав его губами. Вдохнул, как два года назад научил меня Александр, глубоко, всеми легкими. Было холодно, даже для февраля, и мое дыхание вместе с дымом вышло изо рта, одной длинной спиралью. Пазухи носа казались тяжелыми и плотными, словно их забило глиной. Я гадал, когда сойдут синяки и будет ли мой нос выглядеть прежним через неделю. Я прислонился к стене и попытался больше не думать, я был уверен, что иначе доведу себя и спячу. В лесу было тихо, но в то же время он полнился мелкими звуками – далекое уханье совы, сухой шорох листьев, ветер, шелестящий в кронах деревьев. Понемногу мой мозг каким-то образом отделился от остального тела. Я по-прежнему чувствовал боль, по-прежнему корчился в тисках непринятого решения, но между мной, мыслями и чувствами что-то было: легкий туман, задник в контровом, за которым медленно двигались силуэты театра теней. Из-за холода или из-за косяка Александра так вышло, я сказать не мог, но постепенно тело начало неметь.