Дима ошарашенно глянул на Машу, которая улыбалась во весь рот, глаза её при этом стали узкими, зрачков не видно вовсе, но они блестели озорством и подначиванием до такой степени, что Дима осознал: за ним всё же следят. – Ты чего, мелкая, нарываешься, что ли? – растягивая губы в улыбке, спросил Дима. Оказывается, это было весело: признать в себе старшака, взрослого, которого вроде как нежелательно обижать и нарываться. – Даже если да, ты всё равно мне ничего не сделаешь, – продолжала улыбаться Маша. Дима подметил, как Женя повернула голову в их сторону. – Это ты с чего решила? – выпрямился Дима, надеясь, что это действие Маша сочтёт за угрозу. Но нет, она даже не дёрнулась. – Воспитание не то. И интерес у тебя другой. Маша подняла брови и медленно, с каким-то показушничеством посмотрела в сторону подоконника, с которого Егор и Женя уже спускались. Первым спрыгнул Егор, гулко приземлившись на паркет. Женя неуверенно присела, словно сама боялась своих действий и, видимо, собралась тоже спрыгнуть, а не сесть и нормально слезть, но в последний момент её нога соскочила, и Женя чуть не навернулась плашмя с подоконника. Дима подпрыгнул, зная, что в любом случае не успеет, но сдержаться от переживания не получилось. Женю же подхватил Егор. Перепуганные они оба глянули друг на друга. В затихающей музыке Дима услышал слабое «спасибо» от Жени. Егор кивнул и сдавил плечо Жени, как будто подбадривая её. – Я же говорила, – довольно сказала Маша, крутя телефон в руке. И до Димы не сразу дошло, о чём речь, потому что в голове шумело от переживания, от невозможности подойти и успокоить – он явственно видел волнение и бледность Жени. Вероятно, Маша поняла, что он не догадался, и продолжила: – Другой интерес. * В субботу после шести уроков Дима шёл один домой. Последним был электив по физике, и теперь хотелось руками схватиться за голову и сильно-сильно сжать, потому как казалось, что она сейчас разорвётся, лопнет от той информации, что в неё пытались запихать. Тем, кто не собирался сдавать физику, можно было не напрягаться на этом элективе, хотя ходить надо было. Но Алексей Григорич легко отпускал, если кто-то отпрашивался. «Слушай, давай только не мелькай. Чтоб тебя не видели, понял? Не подставляй ни себя, ни меня. Договорились?» – рассудительно и дружелюбно толковал тогда Алексей Григорич. Он был худоват, низковат и желтоват. От него несло куревом за километр, но это не мешало девочкам хихикать и немного заигрывать с ним, как и не мешал возраст. Всё же, видимо, чувство юмора и некоторая мягкость характера играют бóльшую привлекательность, чем года и внешность. Да, иногда Алексей Григорич был строгим и серьёзным, но по делу: нечего лениться и бездельничать. Дорогу чуть замело, кроссовки, которые было пока лень менять на ботинки, промокли и идти стало холодно. Но не настолько, чтобы торопиться. Почему-то спешить сегодня уже не хотелось. Впереди полтора дня выходного и отдых. Вечером его ждала тренировка. Тяжело, но после качалки Дима всегда чувствовал прилив сил и лёгкость. Вероятно, оттого, что сбрасывались утяжели с ног и иногда рук. Или скорей всего потому, что нервное напряжение уходило в боксёрскую грушу. Дом наполнила лёгкая суета. Стоящий на табуретке папа елозил руками по верху шкафа, а рядом мама давала указания и направление, где искать коробку с игрушками и мишурой. – Ну ты же сам в прошлом году её туда запихивал. То есть не можешь найти? – негодовала мама, когда Дима только зашёл, неся за собой уличную свежесть и морозный шлейф. – Да сама глянь, пропала твоя коробка, – бубнил папа где-то под потолком, отчего его было глухо слышно. – Может, ты её куда переставила… – Ага, залетела наверх и переставила, – недовольно отозвалась мама, отступая подальше и пытаясь заглянуть, что делал на шкафу папа. – Ну вот же коробка, что в ней? – Какие-то блокноты и тетради. Сняв одежду, Дима поднял брошенный рюкзак и понёс его в комнату. Ему нравилась мамина строгость, которая держала дом в порядке. Но, как казалось Диме, часто мама была недовольна не по делу, раздражалась без причины, злилась непонятно на что и огрызалась. Часто, но всё же это можно было избежать, если с ней поменьше разговаривать. И да, скорей всего она такой была всегда, но Дима эту черту её характера стал замечать относительно недавно. В зале уже стояла ёлка. Искусственная. С прошлого Нового года мама уговорила папу раскошелиться и купить её. В половину роста Димы она стояла сейчас голенькая, но удивительно пушистая, на тумбочке, на которой до этого лежали книги и стояла хрустальная тарелка с вкусняшками, которые, на самом деле, не разрешалось съедать сразу все. Маме нравилось украшать дом в первую субботу декабря. Это была какая-то её личная традиция, и все в доме уже свыклись с ней, даже ждали этого момента. Дима уж точно. Особенно в детстве. После наряживания каждого уголка в доме казалось, что всё, Новый год несомненно наступит, и уже совсем скоро. Можно было готовиться к новогодней ночи, когда будет наготовлено много больше еды, чем они могли съесть даже за неделю, гадать, кто придёт в гости после боя курантов и каких подарков принесут. А к маме и папе часто приходили их друзья и бывшие одноклассники, с которыми они ещё поддерживали связь. Заглядывали не просто так, а порой приносили либо чего-нибудь перекусить, либо небольшие подарочки. И так это было тепло и заботливо, и по-семейному, отчего было даже не удивительно, что у Димы Новый год – любимый праздник. – Да! Да! Она! – послышался довольный голос мамы из коридора. Дима ясно представил, как после этого папа выдохнул с облегчением. Мимо комнаты прошёл папа, тяжело опустил коробку и вздохнул так, словно мама с самого утра просит его таскать эти игрушки туда-сюда. – Димк, идём есть, мама сказала уже можно, – вид у папы был умиротворённый и светлый. Он будто преисполнился той наступающей новогодней атмосферой, ну или познал жизнь пока был с мамой. – Пошли, раз можно, – Дима поднялся со стула, куда успел сесть, чтобы запустить компьютер. После обеда мама начала с воодушевлением наряжать ёлку. Она была довольна и радостна. То ли оттого, что поела, то ли из-за приближающегося Нового года, который ей нравился лёгкой суетой. Дима без предложений и вопросов присоединился. Ему тоже было интересно вешать игрушки, накидывать в разных местах мишуру, с мамой накручивать гирлянду, которую одному было бы сложно повесить на такой пухлой ёлке. – Вешай, только не всё, сейчас приду, – сказала мама и ушла в коридор, где опять зашуршала коробками и пакетами. Вернулась: – Вот, ещё нужно место для сладких игрушек. И эта часть для Димы была самой любимой. Сладких игрушек: киндеров, дед морозов, конфеток и маленьких шоколадок – было всегда приличное количество. Они инородными пятнышками виднелись между веточек, а то и вообще были запрятаны возле самого ствола, обкрученного гладкой тёмно-зелёной нитью. Сладостей было столько, что Диме – и при желании даже родителям – хватало съедать по конфетке в день. И несмотря на то что они их подготовили сами, было в этом что-то волшебное: просыпаешься с утра, берёшь вкусность – и день как будто становится счастливей, с привкусом медовой надежды на светлый год, который придёт новым отчислением в скором времени. * Качалка находилась практически в центре. Идти до неё было двадцать минут и порой Диме было ой как лень это делать. Летом нормально – сел на велосипед и за пять минут докатил. Зимой приходилось в любую погоду идти. Ему повезло, что к концу дня начался лёгкий снегопад, а не какая-нибудь метель или вообще оттепельный дождь. Качалка была в досуговом центре – бывшем кинотеатре, который раньше назывался «Юность». Дима прекрасно помнил этот кинотеатр, потому что во время дополнительных занятий по русскому они классом ходили на некоторые фильмы, снятые по книгам школьной программы. Например, Дима отчётливо помнил кино «Судьба человека» – чёрно-белый, старый и совсем непривлекательный. Но что-то в нём цепляло, что-то тогда заставило Диму внимательно смотреть и ужасаться, и поражаться, и даже восторгаться. За пару месяцев после девятого класса от наклонных полов ничего не осталось. Внутри сделали ремонт, поставили какие-никакие тренажёры: велосипед, беговая дорожка, силовой тренажёр, был даже степ. Но больше всего Диме нравилась стенка, где можно было как раз висеть и поднимать ноги, качая пресс. Ещё были штанга и небольшая и совсем непопулярная боксёрская груша в углу. К груше мало кто проявлял интерес, в основном по ней стучали, когда проходили мимо, отчего она начинала раскачиваться как неприкаянная. Возможно, именно от этого Дима обратил на неё внимание. На окнах здания тоже уже виднелись новогодние картинки, которые, правда, были покупные, а не созданные кем-то. На одном окне Дед Мороз с мешком подарков, на другом – снеговик с белкой и медвежонком, на третьем – Снегурочка с расставленными по краям шубки-юбки руками. Интересно, Женя тоже будет в юбке и шубке, а не в джинсах? Дима приходил в качалку к половине восьмого, чтобы было полчаса на разогрев. К восьми приезжал тренер по боксу, которого родители нашли в Рославле и который был свободен только в это время. И до полдесятого они обычно занимались. После чего Дима усталый, вымотанный и потный шёл до дома. Боксом больше никто не занимался. Либо пацанам было не по нраву, что приходилось сильно выкладываться, либо они считали это занятие агрессивным. Но Диме нравилось боксировать. Так можно было и пар выпустить после недопонимания с родителями, и побить воображаемого врага, пририсовав груше лицо не вовремя вякнувшего десятиклассника. В школе особо не устроишь разборки, учителя были удивительно ушлые и внимательные, чуть что сразу начиналось: «А ну прекратите!» или «И чего вы это не поделили?» Школу, внимание и признание, да просто жизнь они, видимо, не поделили. Другого оправдания чужому интересу к своему малому росту и желание его высмеивать Дима не находил. Глава 7. Женя Первая генеральная репетиция со всеми костюмами и задниками должна была пройти за две недели до концерта. Так у них оставалось бы время на непредвиденные перемены и доработки. Женя принесла два чёрных, непрозрачных пакета: первый, чтобы ни одна душа не увидела, что в нём лежат белые, как дневной снег, мамины сапоги на каблуках, другой – с кокошником собственного рукоделия, чтобы тоже никто не заметил Женины потуги в творчество, которое, как она думала, у неё не выходит. Кокошник попросила сделать Людмила Анатольевна, потому что в школе этого добра не было: кто-то сломал в прошлом году. Когда мама отмывала сапоги, ещё посмеялась: – Ты дома в них хоть немного походи, – сказала она. – А то ещё шлёпнешься на сцене, как подкошенный столб. Будет на тебе ещё один позор и издёвка. Женя тогда подумала, что, скорее всего, её рост – это не позор, а физиология тела. Но должна была признать вторую часть сказанного: издёвка над падением, если оно случится, будет уж точно. А этого допускать не хотелось. – Так! – хлопнула в ладоши Людмила Анатольевна. – Прошу внимания. Значит, девочки идут переодеваться в каморку. Там вас никто не увидит, не бойтесь. Мальчики могут переодеться прямо здесь – вам всё равно нечего стесняться. С разных концов группы раздались недовольные возгласы парней, которые, видимо, считали, что стесняться им есть чего. – Карина! – выкрикнула Людмила Анатольевна, уже скрытая всполошившимися детьми. – Ты нашла меховую жилетку? – Конечно, Людмила Анатольевна, – позади Жени раздался мягкий, чуть мурлыкающий голос. Она вздрогнула: враг близко, надо быть начеку. – Молодец, – обронила Людмила Анатольевна, и тут же её лицо запылало: – Лесников! А ну отойди от задника! Он не для тебя рукастого был не докрашен! Женя напряжённо ждала, что вот Карина сейчас что-то скажет, сделает выпад, больно уколет не прямо в рёбра, так хоть словами. Но та лишь прошла мимо, задирая нос и подбородок, словно это она играет долгожданную Снегурочку, а не Женя. И стало понятно, что именно это действие – а точнее, бездействие – и было выпадом. – Ничего, лучше уж так, чем препираться при всех, – проговорила тихо Женя. Маша уже сидела в стороне, опять что-то печатала в телефоне и ждала Женю, потому как они договорились после репетиции пойти готовиться к самостоятельной. – Ты что-то сказала? – рядом появился Дима. Его до этого мурыжил Егор, который уже что-то бурно рассказывал Маше. – А? Нет, это я так… – запнулась Женя, не зная, что бы такого придумать, чтобы никто не решил, что она сходит с ума и разговаривает сама с собой. Да и ватность в горле от вида сияющего лица Димы закупорила голос. Он же смотрел на неё, ждал, когда она закончит свою мысль, предложение. Не перебивал, не торопил, давал собраться, словно понимал, как это тяжело: с кем-то общаться. – Проговариваю слова. – А, правильно. Хотя, считаю, значимость этой постановки преувеличена. Всё же мы не в большом театре выступаем, и даже не в ДК, – усмехнулся Дима, показывая небольшие морщинки на впалых щеках, от которых у Жени губы непроизвольно растянулись в улыбке, как будто поддерживая его. – Хотя, выступать в ДК будет пострашнее. – Хах, это точно, – хохотнула Женя, смотря на Диму сверху вниз. Сверху вниз. – Эм, ладно, я пойду, а то там столько надо надевать, – Женя неловко улыбнулась и неуверенно шагнула в сторону. – Да, конечно, – всполошился Дима. – Иди. Это нам только кофту переодеть и всё, первый парень на деревне. Женя опустила взгляд под ноги, чтобы Дима не увидел смех в её глазах, но и чтобы ненароком не споткнуться на тех несчастных трёх ступенях, что вели на сцену, в каморку для переодеваний. – Ну, что тут у нас? – в комнатку влетела Людмила Анатольевна. – Ага, почти готовы. Женя, где кокошник? – Здесь, – Женя аккуратно достала кокошник из пакета. Она клеила его на протяжении недели. Вначале каркас по голове, потом выбор формы и пиков, окрашивание, дальше украсила: налепила ваты, словно присыпала снегом, нашла дома белые и синие бусины и блестящие кристаллики, похожие на замёрзший лёд, в некоторых местах добавила дождика – немного, только чтобы создать иллюзию заиндевевшей паутины. Жене показалось, что это будет выглядеть очень символично: Снегурочка, что выходит раз в год, покрылась пылью и морозной паутиной. – О боже, – благоговейно прошептала Людмила Анатольевна, аккуратно, словно драгоценность, беря поделку. – Это… ты же сама делала?