Они расстались на перекрёстке, на котором уже давно прощались. В душе ворочались смутные подозрения, что с этим перекрёстком может быть что-то связно. Но пока Женя не собиралась забивать себе этим голову: надо было срочно сделать домашку по алгебре. А то была вероятность, что Галина Андреевна захочет проверить её выполнение у некоторых учеников, и получать двойку, как было раз в прошлом году, Жене не хотелось. Но надо было сделать уроки как-то тихонько и невидимо, чтобы мама не догадалась, что у Жени она ещё не выполнена, что Женя вместо того, чтобы решать примеры с Машей у неё дома, каталась на горке. С мальчиками. Ну и с Машей. Она, кстати, ушла с Егором. За ручку. Женя про себя посмеивалась над этим, но и немного завидовала: Маша так легко сходилась с людьми, у неё было полно знакомых и друзей, к которым она могла обратиться в любой момент. Женя даже с алгеброй просила помощи только у Маши, которая, на самом деле, была в ней не сильна. Но договориться о помощи, или у кого списать из своего класса, Женя не смогла бы точно: не те отношения, как будто не те люди. А может, всё было в самой Жене? Она не знала, не была уверена, но всё больше склонялась именно ко второму варианту. Женя зашла на веранду, обтрясла ботинки, сняла куртку, проверила её на наличие снежных следов, заметила, что ткань в районе попы мокрая – значит, придётся умело как-то это скрыть, повесить чуть кривее – Женя только понадеялась, что от этого «кривее» куртка до утра высохнет. И джинсы, они тоже были мокрыми внизу. А вот это будет уже сложнее спрятать. Но вдруг мама не обратит на это внимания? – Женька, ты? – послышалось из зала, когда Женя зашла. – Да, – выдохнула Женя. – Тёть Наташу жду, должна зайти на чай, – мама показалась из зала. – Не видела её там, когда шла? Тёть Наташа жила в начале улицы, где Женя и Дима как раз расходились на перекрёстке. И она понадеялась, что эта самая тёть Наташа не видела ничего, никого не заметила и не будет ничего знать. Хотя обычно всё происходило иначе. Женя отрицательно помотала головой, снимая шарф. – Ну, значит, ещё собирается, – тут мама вспомнила про Женю, осмотрела её. Снизу вверх, пристально, внимательно, придирчиво. Жене стало некомфортно: она что же, пытается просканировать на нестыковки? Женя не забеспокоилась, нет, но растерялась и одновременно начала злиться. Да что мама вообще пытается рассмотреть? – А ты чего так поздно? – наконец спросила она, поглядывая на будильничек, стоящий на столике: им мама пользовалась, когда надо было срочно и рано вставать – весь дом тогда просыпался от его писка и, скорей всего, соседние дома тоже. – И мокрая вся. – Ну я же с Маней была, – начала Женя, стараясь не врать, а по возможности не договаривать, юлить, приукрашивать то, что происходило. – Пока шли до неё, немного снежками покидались. В какой-то степени это была правда. Косая, кривая, но отчасти так и было. Но вяжущий привкус этого «отчасти» всё равно запершил в горле, оседая на языке сухостью. Женя кашлянула. – И что, до сих пор не высохло, что ли? – мама скептически подняла бровь. Женя пожала плечами, не зная, что ответить. Лишь понадеялась, что её жест считывался, что-то вроде «значит не высохло, мне откуда знать». Опустив голову, украдкой глянула на маму: не поверила? Ну конечно, не поверила! Мама редко признавала истину в словах Жени. Хоть и делала вид, что приняла оправдания. Вон, в девятом классе Женя рассказала маме, что её обзывают, подкидывают гнусные записочки и просроченные таблетки с приклеенным листком «антирастин» – Женя ещё удивилась, что её одноклассники знали эту приставку. Но вещи, кстати, быстро куда-то пропадали, словно никто не хотел, чтобы после него оставались следы, доказывающие причастность – хитрые подростки. Поэтому мама не поверила. Только и выдала фирменное: не выдумывай. И попыталась навести Женю на мысль, что такого нет, что ей показалось. «Они просто завидуют. Не обращай внимания». И Женя тогда подумала, что даже если одноклассники и «просто завидуют», то она не хотела их зависти, и не хотела быть такой, чтобы навлекать зависть на себя. Но ничего поделать не могла в ответ. Ни длинные ноги, ни все удлинённые части тела уже не изменить. – А ты точно?.. – начало было мама, но на веранде затопали, застучали, что-то забормотали себе под нос. – Ой, Наташка пришла. Женьк, чайник поставь. Если будешь есть, то в холодильнике жареная картошка с курицей. Мама обогнула Женю и выглянула на веранду, откуда низким голосом послышалось: – Покурим? – Иду, – выдохнула мама в холод, закрыла дверь. Она накинула тёплую домашнюю куртку, в которой они ходили зимой в туалет на улицу, и вышла. У Жени было пять-десять минут на то, чтобы поесть и спрятаться в своей комнате. Слушать сплетни и рассказы о том, что «курица слепая и не видит, что ей мужик изменяет», или «дура, залетела в сорок, чем думала» – Жене совершенно не хотелось. Почему нельзя поговорить о себе? Рассказать, кто и что сделал за день. Или посмотреть фильм. Какой-нибудь познавательный. Нет же, тёть Наташа приходила неизменно раз в неделю – иногда два, – и приносила с собой сплетни. Мама их тоже где-то находила, потому что в ответку рассказывала другие истории. Не слышать это всё Женя не могла. Иногда получалось, что она различала ситуации, которые совсем не хотела знать. Так и получилось, что Женя теперь была в курсе, что Машин отец в молодости был гулящий и сейчас («Вот говорю тебе, точно шляется до сих пор!») не может быть паинькой; что у одной учительницы из начальных классов случился нервный срыв, и она сейчас лежит в Смоленске, проходит реабилитацию; что Настя из одиннадцатого «б» «залетела», но быстро избавилась от «этой неприятности». Всё это Женя не хотела слышать, но сосредоточиться на уроках при музыке у неё не получалось, а вот при бубнеже мамы и тёть Наташи русский делался прекрасно. Только вот выходило, что Женя слышала если не всё, то многое. А так не хотелось это знать. И смотреть потом на дядь Лёшу было неловко, помня о том, что он вытворял в молодости. И видеть Настю было неудобно, думать о её горе. Всё это было так сложно. Жизнь – сложная, полная чужих историй, что казалось, и свою-то не получится сделать, построить на этом всём. Что она либо потеряется, либо станет той же стрёмной, дурацкой ситуацией в чьих-либо разговорах. Женя только и успела нагреть еду, когда мама и тёть Наташа зашли в дом, принеся с собой едкий запах табака. Иногда Жене казалось, что у неё аллергия на табак, потому что как только приходила тёть Наташа, в носу начинало свербеть, глаз дёргаться, а в горле появлялось першение, словно там зарождались какие-то нехорошие слова. Хотя, вероятно, Жене не нравилась тёть Наташа. И её длинный язык. – Ой, Женька! – воскликнула тёть Наташа. В который раз. Каждую неделю одно и то же, будто Женя и не должна здесь находиться, жить, есть и быть. – Как дела? Как учёба? – Здравствуйте, тёть Наташ, – Женя по возможности мило улыбнулась, хотя хотелось скривить лицо так, словно на языке лежал раскушенный неспелый крыжовник. – Хорошо всё. Учусь потихоньку. Женя никогда не знала, что на такие вопросы надо отвечать. У тёть Наташи был взрослый сын, который два года назад окончил школу. И естественно, она уже была не в курсе того, что делали в школе и как. И что Жене надо было отвечать на «как учёба?». «Спасибо, отлично, хотя вот вчера получила три за тест по истории. Неправильно ответила, когда было присоединение Смоленска к Московской Руси. Вот вы знали, что это случилось в 1514 году?» Так, что ли? – Учёба как всегда, – поправила мама, словно Женя до этого неверно ответила. Прошла на кухню и проверила чайник. – Благо хоть не скатилась после того, как её выступать взяли. – Ой, точно, – опять как будто икнула тёть Наташа, проходя следом и садясь на табуретку. – Когда там концерт, говоришь? Может, приду, гляну на тебя. Но Женя не хотела сообщать, вообще не горела желанием. Но вопрос задан, не ответить на него – прослыть грубиянкой и невежей. – Двадцать четвёртого в шесть вечера. – Вечером? Ой, нет, не получится. Ну ничего, потом расскажешь, как выступила. Ой, Ксюнь, – отвлеклась тёть Наташа и посмотрела на маму, которая не торопилась наливать чай, видя, что Женя ещё не поела: – чаю? Тёть Наташа поднялась и вышла в коридор, вернулась уже с печеньками курабье. – Да, сейчас, Женька поест, а потом мы с тобой посидим. Пойдём пока в зал. И хотя Жене не нравилось, когда тёть Наташа заявлялась в гости, но она приносила вкусного к чаю, которое мама старалась не покупать, чтобы самой не соблазняться и не растолстеть, да и чтобы Женю не приучать к сладкому. Хотя Жене десерты и так были не сильно интересны, но вот именно курабье было… слишком привлекательным и гармоничным печеньем, которое Женя любила. Тёть Наташа, ещё не выйдя из кухни, начала уже что-то рассказывать про сына, который «сошёлся с какой-то бабой старше него». И Женя была благодарна маме, которая знала: когда Женя ест, она предпочитает молчать и по возможности ничего не слушать. Хоть какие-то её привычки мама знала. И это было уже хорошо. Приятно. Радовало тем, что Женя была маме не безразлична. Ведь так? * Мама и тёть Наташа разговаривали на кухне уже два часа. Иногда диалог их прерывался на покурить, иногда они замолкали, и Женя слышала, как звенят рюмки, после чего голоса возобновлялись: да, бывали вечера, когда кроме чая пилось ещё что-нибудь, более крепкое и весёлое, после которого с утра в зале висел едкий запах перегара. Алгебра хоть и тяжело, но в итоге далась. Так, по крайней мере, казалось Жене. Бубнёж на кухне в этот раз был тише, хоть мама и восклицала в некоторых местах особо громко и драматично: по-любому была какая-то серьёзная история. На часах уже пол-одиннадцатого, но сама Женя пока не легла спать. Но пора было ложиться маме, которая спала долго и много: иначе была злой и вымотанной. – Женечка, пока! – прокричала с коридора тёть Наташа. Женя поднялась из-за стола: и почему нельзя было до сих пор выучить, что она не перекрикивается через комнаты? Неужели так сложно зайти или передать это «пока» через маму… – До свидания, тёть Наташ, – вышла из комнаты Женя и опёрлась о косяк. Пока мама опять накидывала куртку, влезала в полуразвалившиеся ботинки, уже одетая тёть Наташа почему-то осмотрела Женю с пят до головы, задержавшись взглядом где-то на макушке. Женя удивлённо вылупилась: тёть Наташа уже давно не поражалась её росту, уже давно не обращала внимания, что рядом с Женей она была ниже и меньше. Конечно, наверно играло роль ещё то, что её сын был высокими. Женя думала, что, вероятно, рядом с ним она как раз казалась бы маленькой и хрупкой девочкой. – Ой, засмотрелась на твою карэшку, и как только ты сохраняешь такую прямую причёску до вечера. Вопрос или нет? Женя не поняла, но мама посчитала вопросом, ответила. – Столько денег выпрашивает на бальзамы и какие-то уходовые средства, – она махнула рукой, но больше не жаловалась. – Но вот, они хоть помогают. Волосы и правда хорошие у Женьки. И лезут меньше моих. – А покажешь как-нибудь, что там за фирма? Может и мне пойдёт, – задумчиво проговорила тёть Наташа, выходя в коридор. – Конечно, – услышала Женя мамин ответ: ну что ж, теперь и её бутылочки пошли в дело, теперь и про них узнают все и вся. А ведь те самые бальзамы и шампуни специально для светлых, блондинистых волос, Женя просит, чтобы привозил Машин папа – дядя Лёша – из Смоленска. Больше нигде такого не найти. А он как раз часто мотался в город по работе. * – Женька, как уроки? Сделаны? – от мамы немного несло алкоголем и сильно сигаретами. Иногда она курила, как раз когда пила. И Женя осуждала за это маму. Но одновременно понимала её. Понимала, что маме тяжело и одной зарабатывать, и одной воспитывать, и одной – ну почти – содержать дом в порядке, и следить за дочерью, чтобы та не отбилась от рук. Но куда Женя отобьётся? Здесь, в этом захолустье, и отбиваться было некуда. Другое дело, большой город, куда через полтора года собиралась вырваться Женя. Но и там она не думала «отбиваться», а только воплотить свои мечты и возможности. Какие? Женя и сама пока не сильно знала. Только смутно догадывалась о них… Да, точно, там же она ещё надеялась и затеряться. Не выделяться. Не привлекать внимание. И Женя очень надеялась, что так и будет. – Конечно сделаны, мам, – Женя прикрыла рукой тетрадь, где внезапно для себя сегодня вернулась к стихам. – А что тогда пишешь? – уточнила мама, пытаясь заглянуть через плечо. – Проверяю, – ляпнула Женя. И правда, и нет. Как всегда. И почему взрослые задают столько много вопросов? Как дети, ей-богу. – Понятно, – мама аккуратно, уважительно, наверно, чтобы сильно не отвлекать, погладила Женю по голове, чуть приглаживая волосы, и словно бы совершенно их не тревожа. – Ты молодец у меня. – Спасибо, мам, – удивлённо проговорила Женя, не ожидая нежностей. – Ах, да, – обернулась мама. – Ты меня завтра не буди, как будешь уходить. Мне к обеду на работу. И вечером я буду позже: генеральная репетиция концерта. Главное, чтобы эти дети не свели меня с ума… Последнее мама пробормотала себе под нос и ушла спать. Точнее, Женя слышала, что телевизор она ещё не выключила – фоном оставила какой-то сериал. Маме всегда включала фильмы перед сном. Она даже бывало засыпала под них. Поэтому на телевизоре постоянно стоял таймер на одиннадцать ночи, который вырубал всё, что показывалось. И Жене не надо было вставать и выключать, хоть какое-то удобство от новой техники. Женя облегчённо выдохнула, когда мама ушла. Нет, Женя порадовалась только потому, что не хотелось быть застуканной за написанием того, что было бы стыдно, неловко показывать. А стихи, которые сочиняются девочкой-подростком, несильной ни в литературе, ни в рифмовке, ни даже в сочинениях по русскому – это совсем не то, чем хотелось бы хвастаться. Она включила светильник над столом, выключила верхний свет, вернулась за стол, который стал выглядеть тёплым, уютным островком безмятежности и пережитых эмоций. Женя глянула на тетрадь, где были незаконченные строки про иней на чужих ресницах и горячие ладони на коленях, перевела взгляд на телефон, желая проверить, посмотреть, уточнить: вдруг кто-то написал, вдруг был знак, внимание. Женя взяла тетрадь и ручку, телефон и перебралась на кровать. В окружении подушек, в полумраке ей показалось это идеальным местом, чтобы повспоминать то, как они сегодня катались, как отлично провели время, как Дима жарко и тяжело дышал после каждой горки. И казалось, что дышал он там не только из-за беготни туда и обратно, но и… по другой причине. Но Женя не хотела себя обнадёживать. Ну что в ней может понравиться? Ничего, правильно. Правда, из всего, что было нескладного и некрасивого в Жене, она принимала и уважала свои волосы. Следила за ними, всеми силами поддерживала в них жизнь и блеск, здоровье и тягу к красоте. Она даже со своим желудком так не следила и могла после школы съесть только бутерброды, на что потом ругалась мама, приговаривая, что в институте Женя и так заработает гастрит, потому что питаться будет, как бомж – бэпэшками. А Жене нравились бэпэшки, иногда с охотки они были очень вкусными, а если эти макароны есть сухими, м-м, наслаждение. Женя оторвалась от мыслей про еду, которые обычно не возникали ближе к одиннадцати. Взяла телефон и загрузила страницу «ВКонтакте», где увидела висящий значок о сообщении. Она почувствовала, как внутри потеплело, словно одеялко накинули на плечи, как закололи вцепившиеся в телефон ладошки: так и хотелось поскорей прочитать и ответить. Сообщение было написано двадцать минут назад. Сам Дима десять минут назад на стену выложил песню «Face 2 Face – В объятьях ночи». Безобидный вопрос: «Ничего не болит?» – всполошил, заставил улыбнуться. Однако Женя засомневалась: отвечать или нет. Тем более он никак не узнает, что она сейчас ему ответила. Да и поздно было – Дима наверняка уже спал. Точнее, Женя надеялась на это, потому что не все были такие «уникумы», как говорила мама, которые спали, как жирафы. Но и не отвечать было некрасиво, тем более после того, как прочитала сообщение.