Диван стонал и легонько бился о стенку, когда Дима ворочался. В ответ скрипела кровать родителей в их комнате: кто-то проснулся. И Дима догадывался кто и злился на себя по этому поводу, потому что утром будут вопросы и недовольные взгляды, будут вымученные зевки и настоящие синяки под глазами. Именно поэтому мама и не хотела его пускать на дискотеку: после эмоциональных ситуаций, после каких-нибудь потрясений Дима не мог нормально заснуть, переживал, мучился животом, чувствуя, как кишки бурлят и разговаривают с кем-то. Именно поэтому мама редко позволяла делать что-то, вызывающее адреналин: вначале ездить на велосипеде – хотя всего-то нужна была практика, ходить на речку, где парни прыгали с самодельной тарзанки, – но Дима всё равно прыгал, когда ездил с папой купаться. Странно, что мамин запрет не распространялся на контрольные, перед и после которых Дима был, что уж на сковороде: дёргался, пытался безуспешно дышать, нервничал и думал, что умирает. Мама сильно волновалась по этому поводу, с ужасом представляя, как Диме будет в институте. Волновалась, но конечно же не запрещала ему ходить в школу и всё сдавать. Это выводило Диму своей несправедливостью. Но он понимал, что всё логично: школа нужна для будущего, велосипед, вероятно, для этого был не обязателен. Но этой субботней ночью, после дискотеки и такого потрясающего и воображение, и нервную систему вечера, Дима радовался своей глупой и бесячей способности, благодаря которой мог с детальностью вспомнить губы Жени, которые были сначала холодные и непослушные, и которые спустя буквально пару секунд превратились в сладкие и завлекающие. Вспомнил её пугливость и стыд. Казалось бы, как с таким ростом и внешностью можно чего-то стыдиться? Берёшь и не обращаешь внимания на эти чёртовы шепотки — и дело с концом. Но нет, она и осматривалась по сторонам, чтобы их никто не увидел, и по возможности прятала лицо в шее Димы, когда проезжала та машина – интересно, кто это был так поздно? Дима шумно выдохнул, понимая, что все и так уже знают, что он не спит. Немного затих, стал успокаиваться. Дима достал телефон, чтобы посмотреть фотки, которые он успел наделать за время их репетиций. И за время генеральной репетиции, где Женя была такой важной и царственной, такой холодной и неприступной, но одновременно собой. Словно сцена и переодевания были частью её жизни. И видно будущей, раз в настоящем она этим не занимается. Мандраж прошёл, живот перестал волноваться, стопы вновь потеплели – вид улыбающейся даже на фотографиях Жени успокоил Диму. * – Говорила же, не надо ему идти. Нет же: пусть сходит, уже большой; если захотел, почему бы не посмотреть, что там, – мам завелась, как только Дима вошёл на кухню. Она жарила драники, которые обычно делала по выходным, но только если было настроение – и странно, что именно сегодня оно было. Папа же сидел напротив печки, вычищая с поддувала золу, и молчал. Знал, что маму лучше не трогать, выслушать да и только. Она поругается, но быстро успокоится. – И встал поздно, – продолжала мама. Дима кошкой прошмыгнул на стул и затих. – Значит поздно ляжешь, значит не выспишься в школу. Димка, если хоть одну тройку принесёшь… – Никогда не приносил тройки. С чего бы им сейчас появиться? – всполошился Дима, не совсем понимая, как можно было перейти от разговора про выходные и приятное, хоть и волнительное времяпровождение, к школе и плохим – ладно, просто неприятным, – оценкам. — А я не знаю, — мама оторвалась от тарелки с тёртой картошкой. — Наверно с того же, с чего тебе захотелось пойти на эту дискотеку. — Держись, — шепнул папа, поднимая ведро и бочком выбираясь из кухни. — А ты не подбадривай его! — взвилась ещё больше мама. — Он вон, всю ночь ворочался, никому спать не давал. — Но я же спал, — пожал плечами папа и тотчас побежал на улицу, когда мама замахнулась на него полотенцем. – Не всю ночь, – пробормотал Дима, двигая к себе кружку, в которой пока что плескалась только заварка. – Неважно, – оборвала мама, словно поставила точку в разговоре. Вздохнула как-то обречённо и тяжело, села напротив Димы, держа лопатку, как скипетр, и опять начала: – Дим, я же беспокоюсь за тебя. Ты вот волнуешься, у тебя бывает от этого несварение, ещё эта бессонница… – Мам, это не конец света, – перебил Дима, понимая, что этот разговор никогда не закончится. Понимая, что мама из раза в раз будет поднимать эту тему и жаловаться, что Дима переживает и волнуется. – Волноваться я буду всегда. Поступление в институт, первое свидание, сессия, потом работа и какие-нибудь проекты. Жизнь полна волнений и переживаний. Сердце у меня сильное, только вот так необычно организм реагирует на потрясения. В этом нет ничего страшного. Мам, всё хорошо. Перестань уже себе накручивать. Он ещё хотел сказать что-нибудь в духе: «Когда я отсюда уеду, ты будешь меньше видеть эти реакции», но промолчал. Для мамы это была больная тема. Она до сих пор хотела, чтобы Дима поступал в Смоленск, в то время как он рвался в Москву. – Первое свидание? – мама вопросительно подняла брови и, не разрывая зрительный контакт, подошла к плите. – Это из-за него ты вчера бегал на дискотеку? Я думала, тебе просто понравилась девочка, а тут оказывается всё серьёзно. – Ма-ам, – протянул Дима, понимая, что если ещё начнёт с мамой обсуждать девочек – особенно одну, которая вот уже месяц не давала ему покоя своей видностью – то это будет та ещё неловкость. – Ну хватит его муштровать с утра пораньше, – вернулся папа и бросился защищать Диму. Улыбка потерялась в лёгкой небритости, глаза скрылись за мешками и густыми морщинами. – Ай, опять ты не понял, а лезешь, – беззлобно отмахнулась мама, снимая со сковороды очередную порцию драников. И, отставив сковороду, хитро подмигнула папе: – У Димки свидание было. – Да ты что, прямо-таки свидание, – лицо папы приобрело самый что ни на есть удивлённый вид. Дима ненароком подумал, что папа, видимо, представлял его с чуть иного рода предпочтениями. Усмехнувшись, Дима отвернулся к окну, словно ему враз стало интересно, что там делал снег и как успел разукрасить за ночь окна в уголках, чтобы родители не увидели его покрасневшие скулы-предатели. – А покраснел-то как, смотри, застеснялся, – шутливо начала причитать мама. – С кем хоть был? – С Егором, – без задней мысли ответил Дима. – А свидание с кем было? Тоже с Егором? – уточнил папа серьёзно. Нет, он точно что-то думал и думает не то. Дима решил, что поговорит с ним по этому поводу как-нибудь позже, но не при маме. Отчего-то именно маме не хотелось рассказывать про Женю. Наверно из-за того, что каждый вечер мама созванивались с тёть Наташей, с которой усиленно перемывали косточки многим своим знакомым. Пусть мама пока думает, что это не Женя, что не к ней у него такой интерес. – Не с Егором, – покачал головой Дима, но тут же понял, что почти проговорился. – Да и не было никакого свидания. Так, просто проводил. Губы закололо от воспоминаний этого «просто проводил». Голос сел от такой наглой лжи не только родителям, но и самому себе, но Дима совладал с собой, чтобы не вдаваться в подробности. И папа, кажется, всё понял: – Ладно, мать, не дави. Захочет, сам расскажет. – Так пусть сейчас захочет, в чём проблема-то? – отскребая со сковороды последнюю порцию драников, не поняла папиного тонкого намёка мама. – Потому что есть хочу, – выдохнул Дима, чувствуя, как рот наполняется слюной от жирного запаха, который уже давно заполнил кухню. – А с полным ртом… – Ты с лёгкостью болтаешь, не надо мне тут, – отбрила его мама. – Но намёк понят, вопрос закрыт. На время. Дима облегчённо выдохнул, переглянулся с папой. Если мама хотела, могла дободаться до любой темы и вытащить любую информацию, что её интересовала. И только папа мог её осадить и дать время на размышления: что бы такого сказать, чтобы отмазаться; как бы так завуалировать, чтобы не говорить прямо, не раскрывать подробностей и деталей. Дима знал, что в скором времени кто-то из родителей узнает, кого именно он провожал. Но всё никак не мог предугадать их реакцию. Почему-то ему казалось, что они должны понять: если нравится, то какая разница, чем она особенная? Но разум подсказывал, что не всё так просто, и что страх Жени не может быть безосновательным. Диме очень хотелось быть выше этого, закрывать глаза, но и он как-то не сдержался, выпытывая, как Егор сошёлся с Машей, отчего у них всё завертелось. Но Дима успокаивал себя тем, что ему нужно было больше информации. Для чего? Пока сам не понял. Точнее понял, но не хотел говорить, чтобы не сглазить, чтобы не спугнуть не только удачу, но и понравившуюся девушку, потому что, как оказалось, она была слишком пугливая и робкая. * Понедельник в школе был всегда вялотекущий и малоподвижный. Дети досыпали на первых уроках, к концу дня разгуливаясь и входя в раж. Дима пришёл пораньше, потому как Егор попросил списать домашку до первого урока, да и ко второй алгебре надо было подготовиться – будет самостоятельная. К вечеру воскресенья Дима не выдержал и написал Жене, спросил про колени, не отморозила ли она их. Она ответила только спустя двадцать минут, словно и не ждала его внимания. И Диме это показалось странным и неправильным: им же так хорошо было вместе после дискотеки, почему она вела себя так холодно? Дима не мог отлучиться на первой перемене, чтобы найти Женю, подойти к ней и уделить внимание, спросить, как дела, сделать комплименты причёске, которая всегда такая ровная и правильная, что хочется запустить в неё пальцы и растрепать. Решил, что после второго урока уж точно доберётся до неё. Дима сидел позади Карины и прекрасно видел каждое её нервное движение, с которыми она провела всё утро. Даже поступь её стала более дёрганной и отрывистой. А то, что она сегодня выглядела более накрашенной и яркой, оделась в вызывающе короткую юбку с высокими сапогами, была вся такая высокомерная (не как всегда) – вызывало подозрение. Карина обернулась, глянула на Диму оценивающе, с прищуром. На парту ему лёг листок. Записка. Карина: «Димочка, а ты где был после дискача?» Дима в недоумении уставился на записку, на вопрос, который чувствовался не простым любопытством, а именно допросом. Дима слышал, как Карина чуть слышно постукивала каблуком по полу: глухо, отрывисто, слишком нервозно. Дима: «Дома спал. Где мне ещё быть?» Через плечо передал записку, где её молниеносно перехватила Карина, чтобы учитель не заметил их активности. Егор через проход вопросительно покосился, Дима недоумённо пожал плечами. Листок тихонько вынырнул позади парты, показывая свой чистый белый уголок, который так хотелось выхватить и спалить к чёртовой матери. И чего Карина вздумала задавать такие вопросы? Какое ей вообще дело? Карина: «Точно? Мне казалось, я видела тебя после окончания дискача». Серьёзно? Дима шумно выдохнул, чем привлёк внимание одноклассников в радиусе двух парт. Спина Карины выглядела слишком напряжённой, волосы чересчур ровными, прямыми. Дима уставился на те несколько прядок, что раньше были еле видными и желтоватыми: сегодня они были светлее обычного, блондинистыми. Дима: «Даже если бы я где-то и был, то что?» Наконец написал Дима, совсем не вдупляя в чём, собственно, проблема? Какая к нему претензия, и откуда она вообще появилась? Карина: «Ничего. Просто спросила. Интересно стало, с кем же я могла тебя видеть…» Она что, нарочно поставила многоточие? То есть видела? То есть всё знает? Но зачем тогда весь этот цирк с дурацкими вопросами и намёками? Дима: «То есть ты видела?» Карина: «Да». Дима: «И чего ты тогда развела писанину?» Дима не выдержал. Написал, хотел было зачеркнуть написанное, но решил оставить, наконец разобраться. А то это её внимание, которое внезапно на него свалилось во второй четверти, как раз, когда началась вся эта ерунда с концертом. И приглашение в гости, и неясные дотрагивания, и наводящие вопросы сейчас. Что-то здесь было нечисто. Неужели ревновала? Да не должна. У неё же был Сергей. Чего она будет ревновать того, с кем не встречается? Карина: «Хотела услышать это от тебя». Что именно услышать, Дима так и не понял – а если и понял, то не хотел себе признаваться в том, что Карина каким-то чудом заинтересована в нём. Учитель поднялся, чтобы получше видеть, не списывает ли кто. И записка, которую он спрятал в карман джинсов, так и осталась у Димы. После второго урока Диму задержали в кабинете, и он, скрежеча зубами, слушал, что его ответы на прошлой самостоятельной были не очень хороши, что он скатился и надо бы поднажать, если он собрался получить высший балл. Дима кивал, слушал, но все его мысли уже были в другом месте. – Сходим?.. – начал было Дима, когда его отпустили. Он торопился, даже Егор еле поспевал за ним. – До вестибюля посмотреть расписание? Окай. Дима криво усмехнулся. Ему нравилось, когда Егор понимал его вот так легко, читал, словно выученный параграф, в этом было столько искренности и настоящей дружбы, что Дима даже не обижался на такое, потому как всё выглядело больше, как забота, а не понты. Дима подскочил к расписанию, где толпились школьники. Они либо до сих пор не могли никак запомнить, что и когда у них идёт, либо им было скучно на переменах, и они ходили к несчастному листку, чтобы хоть немного показать себя и посмотреть на других. – Литература, – проговорил Дима себе под нос, ведя пальцем по стеклу, которое прикрывало листок в клеточку с округлым, понятным почерком зам директрисы. – Первый кабинет. Развернулся и только усилием воли сдержался, чтобы не побежать, не сорваться с места в карьер. Егор плёлся сзади, печатая что-то на телефоне: наверняка с Машей переписывался.