– Мы не вместе, – перебила Женя Диму, который собрался рассказать, что родители ничего не знали. Вроде бы. А если и знали, то ничего не сказали, и значит, против как раз ничего и не имели. – Что? – Маша отступила, Егор выпучил глаза и перевёл взгляд на Диму. Будто собираясь проверить его реакцию, или уточнить, правду ли говорила Женя. И самое страшное, что и Дима не знал, вместе ли они. То есть он в какой-то степени был даже согласен с недовольством Жени. Да, мысленно он считал её своей девушкой, но имел ли на это право? Официально ничего не было решено. Да они даже на свидание ни разу не ходили. – А что? – пожала плечами Женя. Она всё ещё не посмотрела на него, отчего нехорошее чувство на душе закрепилось, повисло, что ленивец на ветке, которого не отодрать. – Мы не встречаемся. Только переписываемся и… Женя запнулась, резко замолчала и втянула воздух. Диме показалось, что со стороны Жени дыхнуло жаром, как от открытой печки, но как только она выдохнула, всё прошло. Как не бывало. – Нет, мы не вместе, и родителям совершенно нечего «знать». Эти слухи, они… нелепы и беспочвенны. И когда школа это поймёт, тогда и перестанет говорить. И лезть не в своё дело. Последнее предложение Женя добавила с каким-то отчаянием, напором, даже голос её стал выше и надрывней. Дима глянул на Машу, потому что та вроде как ахнула, тяжело и недовольно, словно ей не дали игрушку, которую она давно выпрашивала у родителей. – Не в своё дело? Хорошо. Пусть так. Ладно. Замечательно! Ему показалось, что Маша сейчас лопнет от возмущения. Она, зло топая, прошла мимо них. – Маш, ну ты куда, мы же… – начал было Егор. – Не лезу не в своё дело, – рявкнула Маша разворачиваясь. – Пошли, а то ещё и нас в сплетники запишут. Она протянула ему руку. Ошалевший Егор глянул на Диму, на неё – пожал плечами, зацепившись за ладонь, пошёл следом. Наступило молчание. Диме оно даже показалось немного неловким и напряжённым, и воздух стал таким тяжёлым и сильно вязким, что мамин любимый кисель. – Жень, мы… – Пожалуйста, не надо, – прошептала она. Всё также не смотря, всё также не давая заглянуть ей в глаза и хоть что-то увидеть. – Дим, это всё неправильно. Так не должно быть. – Но ты… – начал было Дима, боясь, что она вновь перебьёт, но, не услышав сопротивления, продолжил: – Ты мне нравишься, Жень. Он смотрел на её профиль и опущенные глаза, заметил, как задрожала нижняя губа, как Женя зажмурилась и вдохнула. Глубоко и долго, словно до этого вообще не дышала. Дима протянул руку, желая дотронуться и согреть, потому что она продолжала всё так же кукситься и сжиматься. Казалось, что вот сейчас она схлопнется. Вместо высокой, привлекательной, необычной девушки ничего не останется, пустота. Женя открыла глаза и отступила, но не ушла. Застыла на месте. Но наконец она посмотрела на него. Глаза её в этот момент казались больше, водянистей и такими отчаянными, что Дима почувствовал, как где-то в районе сердца кольнуло: так горько было замечать её боль, её страх и её отказ. – Дим, мы не можем. Ты же видишь, чем это всё оборачивается. – Да мне по фиг! Ты мне нравишься, и я хочу быть с тобой. Несмотря ни на что. Женя опять зажмурилась, и теперь Дима понял, почему её глаза казались такими большими: по щеке покатилась слеза. И Дима запнулся, замолчал, не понимая, не представляя, что делать. Всё его естество рвалось к ней, обнять и успокоить. Но поза… Поза говорила о том, что сейчас никаких объятий Женя не примет, не выдержит. И он боялся, что этим только оттолкнёт, сделает хуже. Больше обидит, чем утешит. – Но мне не по фиг, – Женя шептала, еле слышно. Казалось, что её голос немного дрожал, но Дима не мог сказать об этом с уверенностью, потому что сторонний шум от перемены заглушал даже мысли, не говоря уже о беседе. – И я боюсь, чем это кончится. – Жень, – Дима шагнул к ней, и она осталась на месте. Осталась и подарила этим надежду. – Ты скажи мне только одно: я тебе нравлюсь? Она молчала. Мельком – лишь мельком! – глянула на него, а потом посмотрела в окно, на хмурый зимний день, чтоб он был неладен. Не уходила, но и не совершала шаг навстречу. И как это расценивать? Дима не знал. Поэтому он решил сделать, как папа с мамой, когда она была не уверена, когда сомневалась в каких-либо действиях: дать ей подумать. – Хорошо, не буду давить. Дам тебе время. Но, Жень… я не отказываюсь от нас – запомни это. * Утро пятницы двадцать четвёртого декабря встретило Диму мягко кружащимся снегом, крупным, воздушным, что так и хотелось в него уткнуться носом. После того как выпадал снег, Дима выходил чуть раньше, чтобы сильно не спешить, потому что от торопливого, даже какого-то дёрганого хождения у него побаливала передняя часть голени. Он предпочитал размеренный шаг. Тротуар был не расчищен, только по центру осталась тропинка, протоптанная какими-то ранними пташками. На дороге виднелась машинная колея, которая за ночь успела стать менее заметной. Возле школы Дима заметил, как со двора двухэтажки выезжала машина, которая расчищала эту самую дорогу – наверное, водитель только проснулся. Утро пасмурное и тёмное, однако ученики в школе уже радостные и задорные. Во-первых, была пятница и концерт, после которого состоится дискотека, где смогут потанцевать те, кого не пускают на дискотеку по субботам в ДК. Во-вторых, завтра выходной – школа сжалилась и неофициально дала им отдых. Теперь они, наконец, смогут почувствовать, каково это: быть взрослым на пятидневке. – Димочка, сладкий, ты чего такой хмурый? – послышался позади приторно милый голос Карины. Она специально его изменяет, когда разговаривает с парнями? Нет, когда разговаривает именно с Димой, и ещё с парочкой одноклассниками. Но общаясь с Егором, Карина всегда говорила, как гопница, готовая присесть на кортаны и, так сказать, фильтровать базар. Дима прикинул, что бы такого и как ответить. – Не выспался, – ответил Дима. Уже на протяжении полутора месяцев не высыпался, ага. Вот тебе и концерт, вот тебе и новый опыт. Дима действовал на автомате. Мама в последнее время даже предлагала снотворное купить, но он больше доверял физическим нагрузкам, которые часто спасали – уставалось активней, засыпалось лучше, думалось иногда меньше. Правда, вот переживалось всё как обычно. Хотя нет, думалось всё так же. Женя – избегала и боялась смотреть на него. Маша – не разговаривала с Женей. Егор – недоумевал от ситуации. Всё было так сложно. – Ой, это всё зима. В такую погоду всегда хочется спать. Это нам от некоторых животных досталось – зимой проявляется желание либо залечь в спячку, либо замедлиться, – наговаривала Карина у него под ухом. В раздевалке было шумно. Все предвкушали вечер. Школьники принарядились, хотя у них ещё будет время, чтобы вернуться домой, там подготовиться и приодеться, а потом уже прийти на праздник, где можно поблистать новой кофтой или ботинками. Дима кивнул словам Карины, давая ей понять, что не сильно хочет отвечать. И опять задумался о Жене. После того разговора в понедельник она молчала весь вечер. Но перед сном Дима не сдержался и прислал ей песню, в которой пелось «береги моё сердце»[1]. И неважно, что пела девушка. Всё утро и весь день вторника от неё не было ни грамма внимания, ни частички взгляда, хоть ему и казалось, что во время обеда его кто-то пристально рассматривал (и Дима надеялся, что это была Женя). И только к вечеру, почти в самой ночи она прислала песню: «я не могу без тебя, я всё думаю о нас»[2]. И Дима даже не обратил внимание на слова про «и тебя теряю», потому что готов был стерпеть всё, только чтобы она перестала бояться, да. Он не хотел, чтобы она боялась. Так они перекидывались песнями. И в четверг, наконец, дошло до сообщений. Лёгких и простых. Больше затрагиваемых школу и общие темы, как погода или концерт, но Дима был рад даже этому незначительному движению: словно они вернулись в начало отношений, вновь пытались подлатать то, что было разрушено вообще непонятно какой ерундой. На репетициях они старались не показывать, что даже знакомы. На их эти действия посматривали со смешками и такими ехидными взглядами типа «ага, ага, конечно, не знакомы, знаем мы эту вашу не знакомость». И ему хотелось врезать каждому, кто своим косым взглядом обращал внимание Жени на себя. От этого интереса она сжималась, раздувала ноздри от отчаяния и стискивала челюсть, отчего низ лица у неё выделялся больше. Но никто не осмеливался ничего сказать вслух. По крайней мере, при Диме. Или хотя бы при Маше. Дима знал, что Маша с Женей не разговаривали эти дни. Как говорил Егор, Маша дулась, а Женя словно считала себя правой – вот и не делала первый шаг, чтобы возобновить дружбу. Но несмотря на это, Маша кидалась и огрызалась на каждого, кто осмеливался что-нибудь сказать про Женю и Диму. Этим тоже поделился Егор. Иногда Дима удивлялся, что тот выглядит как безразличный парень, но ведёт себя словно старушка на лавке, которая обсуждает каждого прошедшего мимо. * Им сказали прийти к половине шестого. Переодеться, настроиться, подготовиться, помочь поставить стулья и проверить реквизиты. Столько дел, столько забот, что, казалось бы: откуда время на переживание, как нервная система умудряется впечатлиться и перед выходом выдать лёгкую тахикардию. А может Дима всё же нервничал на самом деле? Это было не первое его выступление. В девятом и десятом классе его тоже припахивали к концертам, заставляли и упрашивали быть то котом, то учителем, то мудрым старцем. Всё это было тогда каким-то незначительным и более простым. Сейчас же выступление выглядело осознанным и взрослым. Не покидало чувство, что с самого начала, едва Людмила Анатольевна задумала этот концерт, едва решила взять на роли именно этих людей – всё стало таким сложным. И сейчас только и оставалось, что довести дело до конца. Да, отступать уже не было смысла. Но никто и не собирался. – Димочка, ну ты чего, переживаешь за выступление? – не отставала ни физически, ни разговорами Карина. Она ещё не переоделась в костюм Бабы-Яги, но надела чёрные спортивные штаны с чёрной майкой для номера с танцем. На ногах у её были кроссовки, и сейчас Карина была немного выше Димы, поэтому он непривычно, почти прямо посматривал на неё. – Нет, с чего бы за него переживать? – не понял Дима. И где чёрт носит этого Егора? Может, он хотя бы отбрил её… – Ну не знаю, мало ли кто не придёт, мало ли что сорвётся… – Карина начала загибать длинные пальцы. – Подожди, кто может не прийти? Ты что-то знаешь? – перебил её Дима. – Да откуда мне знать, я что тебе, Ванга? – фыркнула Карина, кожа её законтрастировала с мелированными волосами, а губы она сжала так сильно, что над верхней губой появились некрасивые морщинки. – Ты не волнуйся, выступим мы, побесимся потом на дискотеке, и пойдём ещё погуляем, да? – Ага, – без задней мысли отозвался Дима, потому что увидел поднимающуюся по лестнице из вестибюля Женю. Вещи не по размеру, балахонистые, закрывающие всё, как и на протяжении всей недели. Затюканное выражение на лице. Женя глянула в сторону актового зала, посмотрела в глаза Диме. Он шагнул вперёд, к ней навстречу. Но она отвернулась, остановилась возле учительской. И зашла туда. – Дима, ёпрст! – рявкнула под боком Карина. – Смотри, пожалуйста, куда прёшь. И только спустя мгновение он понял, что стоит на чьей-то ноге. На Карининой? И как он умудрился? Неужели так сильно засмотрелся?.. – Ох, чёрт, прости, засмотрелся, – начал оправдываться он. Жени больше не было. Растаяла. – Бывает, – прошипела Карина сквозь зубы и отошла в сторону. В зал уже стали приходить гости, рассаживаться, разговаривать и рассматривать украшения к празднику. Дима осмотрел задник с Дедом Морозом и санями, который вот только недавно докрасили, на недавно повешенную гирлянду с надписью «с новым 2011 годом», посмотрел на мишуру, которую развесили уже в начале декабря, на дождик по краям кулис. И где это праздничное настроение? Почему внутри было только жуткое переживание? Непонятно за что. Или кого. – Трошина, – прибежала Ксюша-Сказочница, – где Трошина? – Не фамильничай, не в ЗАГСе, – Карина вышла из каморки. В длинной юбке, в руках жилетка. – Тебя там Людмила Анатольевна зовёт в учительскую, срочно, – Ксюша махнула ладонью и пошла на своё место, где ей почти всё выступление предстоит сидеть и красиво читать авторские слова – повезло. Карина грациозно спустилась со сцены и гордо прошествовала до учительской.