– И че? – Да не, ниче. Распереживавшись, что проявила чрезмерный интерес к вопросу, я замолчала и подняла глаза на Люсю. Море явно пошло ей на пользу. Стала еще острее, свежее. Даже загорела благородно – цветом пергамента, а не курицей гриль. – Ты такая красивая, – сказала я, кажется, впервые в жизни. – Да это я схуднула тут просто. Вчера в медпункт зашла и взвесилась. Минус три килограмма, – отмахнулась Люська. Раньше подобная новость могла выбить меня из колеи на пару дней. Раньше. Но не сейчас. Я думала о другом. Люсины суждения меня успокаивали и ужасали одновременно. Успокаивали, потому что она явно не претендовала на Антона. Ужасали, потому что, раскрой я правду, она наверняка меня бы осудила. – Слушай, я тут давно собиралась, но что-то все никак… Глаза Люси вспыхнули в предвкушении, как лампочки перед антрактом. Я выдохнула и произнесла наконец: – Скажи честно, ты че, торчишь, что ли? Не знаю, как это вышло, не спрашивайте, но эти слова про найденный в чемодане зиплок вытолкнулись подсознанием куда быстрее и опередили признание в порочной связи. – Не поняла… – Ну, травку куришь? – Э-э-э-э… чего? Какую травку? – Да я у тебя в вещах увидела… ну это… пакетик с серой штукой какой-то, маленький. Люся совсем не фальшиво нахмурила лоб, пытаясь вспомнить. А спустя минуту расхохоталась: – Вет, ты реально подумала, что это гаш? – Ну да. – Ну я с тебя выпадаю, конечно! Она еще долго истерически смеялась, прежде чем отдышаться и уже по-человечески сказать: – Это камень из почек, который я выссала три месяца назад! Я ахнула. Люся продолжала ржать. – Господи, ты зачем его хранишь-то? – Врач сказал для исследования оставить, – ответила она. А потом, прищурившись, добавила: – Ты мне лучше скажи, зачем в чемодан мой залезла? М? Я подумала тогда: ну все, теперь отступать некуда, точно расскажу. И показала на пустой стакан, мол, налей сначала, объясню. Однако на второй бутылке металлически сверкнувший в Люськиных неумелых руках штопор не выдержал, жалобно напоследок звякнув. Тогда мы пошли в «Акварель» к нашим – попросить другой. Встретивший нас Антон изъявил желание открыть сам. И не просто так, а ботинком. Больше чтобы повеселить народ, чем открыть, на самом деле, я это уже про него понимала. Ну че, камеры протерли? Сторисы снимаете? Не преуспев в открытии вина собственной обувью, но уже войдя в раж, он отказывался признавать поражение. Любивший внимание публики Антон решил-таки довести представление до конца и сделать все по старинке – ручкой или карандашом. Письменных принадлежностей, ясное дело, ни у кого из присутствующих не оказалось, и он обратился к нам с Люсей: – Так, ну сейчас-то мы и узнаем, кто из вас настоящий журналист. Ручка есть с собой? Люська с такой готовностью заорала: «Да! Да! У меня!» – что я чуть не оглохла. Естественно, это совпадение не могло не обратить на себя внимание, и я моментально почувствовала укол ревности, будто наличие ручки в сумке и вправду делало человеканастоящим журналистом. Хотелось по-детски обидеться, но словно было не на кого и не за что – в общем, хотелось по инерции. Вино открылось. Оно оказалось кислым, с легкой горечью. Люське я так ничего и не рассказала. Ни тогда, ни потом. Буревестник Лагерь «Буревестник» находился от «Чайки» совсем недалеко, метрах в двухстах. Потерявшие краски вывески часто ставили людей в тупик и заставляли путать два лагеря, хотя, кроме птичьих названий, общего в них не наблюдалось. «Чайка» была вся из себя отремонтированная, сверкающая новым пластиком, с полным форшмаком детских развлечений: игрушками, баскетбольным полем, даже кинотеатром. «Буревестник» же в силу статуса спортивного лагеря концепцией напоминал детскую тюрьму: здесь мыли рот с мылом за обсценную лексику, держали подушки на вытянутой руке перед сном, вставали в шесть утра, ежедневно бегали десятикилометровые кроссы, отжимались до потери сознания, а кровати застилали так, «чтоб монетка отскакивала». Как-то на пляже буревестниковские вожатки влезли в наш с девчонками разговор. Обсуждались лайфхаки по укладыванию и экспресс-засыпанию детей, которые никак не могли угомониться после дискотеки. Кто-то советовал отнимать телефон, кто-то мазал детям кончик носа «звездочкой», мятный дух которой не давал глазам оставаться открытыми. Девчонки из «Буревестника» слушали это с изумлением. Потом одна сказала: «Ни фига себе, а у нас сами вырубаются за секунду». Мне они тогда сразу не понравились. Чего говорить, я их просто побаивалась. Все как на подбор высоченные, загорелые, атлетичные, перманентно в режиме легкой хищноватой агрессии, как бы невзначай демонстрирующие свои бицепсы и прессы. Мне было тяжело смотреть на спортивные матчи между нашими лагерями – сама их идея казалась в корне неправильной. На фоне натренированных, свободолюбивых, дерзких уличных бойскаутов из «Буревестника» наши парни выглядели откровенно пентюховато и хило, проигрывая с чудовищным разрывом в счете – не важно во что: футбол, волейбол или какой угодно другой бол. 5:0 в пользу «Буров» считалось вполне достойным результатом. Кубышке с ее внутренним совком было на концепцию плевать. «Главное не победа, главное – участие», – повторяла она бессмысленную ложь, произносимую обычно в утешение неудачникам. Однако не только спортивными состязаниями роднились наши лагеря. Конечно, любая нормальная вожатка из «Чайки» мечтала затусить с чуваком из «Буревестника». Шансов у «чаек» было откровенно мало: чтобы обратить на себя внимание, нужно было примелькаться в «буровском» свете, а он кардинально отличался от света привычного – такого, в котором обольщение строится по понятным правилам флирта и изобретательности в одежде. Местные ребята тусовались, конечно, в «Акварели», но делали это как-то более скромно, куда активнее сублимируя энергию в марафоны, пинг-понг-турниры и армрестлинг. Короче говоря, ради новых знакомств надо было, зажмурив глаза, полюбить всю эту унизительную физкультуру, к чему я в отличие от Люськи совсем не была готова. Причина была простой: яненавижуспорт. Ненавижу искренне, с того самого дня, когда завершилась моя карьера художественной гимнастки. Что такое «резерва»? [флешбэк о том, почему я ненавижу спорт] Выезжали всегда с запасом – мало ли что. Хорошо, если маршрутка, а не троллейбус: старые там все какие-то, недобрые, скучные. А «шестерка» останавливается удобно: можно выиграть минутку-другую дворами, что от улицы Фиолетова, наискосок. Я раньше говорила не «Фиолетова», а «Фи! Туалетова», помнишь? Помню-помню, ты под ноги смотри, опять изгваздаешься. Достала из сумки булочку, наскоро приладила кружок «Докторской», сунула в руки, не глядя. Кушай, кушай. Ба, а что такое «резерва»? Да куда ж ты с пакетом-то в рот суешь! Какая еще «резерва»? Ну вон, написано же: «Школа олимпийского резерва». Я показала на вывеску, под которой впервые оказалась, когда еще не умела читать. А читать-то я, надо сказать, поздновато научилась. Просто так вышло, что шпагаты с «флажками» дались мне гораздо раньше алфавита. Стали моей, так сказать, главной формой бытования. Слава богу, хоть к шести годам родители смекнули – мол, безобразие, мол, непорядок, мол, давайте принимать меры. И приняли. Накупили всякого в магазине «Умный ребенок» – ребусы, прописи, математические тетради Бененсона. На этом и сложили полномочия, побежав по своим взрослым делам и передав ответственную миссию в руки ба. Ба развивать мою эрудицию не рвалась: она честно разрывалась между гимнастикой, запоями супруга, дачей и походами на рынок. А потому занятия наши были бессистемными и результат давали соответственный, как плохо нарезанный оливье. Короче, да. К окончанию пятого класса мир за пределами квадрата гимнастического ковра оставался для меня terra incognita. Ба не особо поощряла тягу к знаниям, больше всего ее волновал вопрос моего питания, в сущности главный в ее жизни вопрос. Поэтому она лишь отмахнулась и попросила, что просила всегда, – закрыть рот и есть молча. Но я не сдавалась: – Ну скажи, скажи, скажи-и-и-и. – Школа олимпийского резерва – это школа, в которой готовят будущих олимпийских чемпионов. – А зачем? – Не чавкай. Чтобы отправить их на Олимпиаду. – А я тоже поеду? – Если будешь трудиться. И если не будешь говорить с набитым ртом. И будешь хорошо учиться. Условий было слишком много. Мне это не понравилось. – А учеба тут при чем? Ба не была готова к такому натиску, поэтому отделалась привычным «надо», по умолчанию завершавшим наши с ней дискуссии. Потом все-таки сказала: – Ну смотри. Поедешь ты в Америку, надо же тебе там будет разговаривать? – Ну… а математика зачем? – Деньги считать. – Но есть же калькулятор. – Ешь давай, до тренировки семь минут. – Ба, а че такое ГБУАО? – Господи помилуй, а это откуда? – Ну вон же, на вывеске. Гбуао, гбуао, гбуао-о-о-о-о. – Государственное бюджетное учреждение Астраханской области. Это аббревиатура, – ответила ба и, кажется, пожалела о новом поводе для очередного раунда вопросов. Но вместо «аббревиатура» я услышала «дура» и захихикала. Мне бы с ней так вечность сидеть – дуть в термос, препираться. Только у судьбы были другие планы. – Ну зачем же вы ей хлеб даете, Татьяна Дмитриевна? У нас ведь живот уже растет. – Из-за спины ба показалась Эльвира Равилевна. Она всегда так говорила, собирательно. Унасножки не гнутся,мыне стараемся,нашеповедение оставляет желать лучшего.