Потребуется немало времени, чтобы найти более сильное описание борьбы человека с адской зимой, с этим снегом и холодом, что угрожают смертью. Почему эти описания звучат так мощно? Потому что Стина Аронсон не считает нужным наделять их каким-либо символическим смыслом. Снег – это снег, метель – это метель, и этого более чем достаточно. Ощущение невыносимой тяжести бытия пробирает до мозга костей. В Норрботтене Стина Аронсон была «южанкой», и эта отчужденность автора – одно из важных предусловий романа. Писательница изучает своих героев со сдержанным усердием этнолога и хорошо развитым языковым чутьем лингвиста-диалектолога, но важнее всего то, что ей удается облечь свои наблюдения в такую литературную форму, которая сочетает в себе ясность, доверительность и искреннее сочувствие. Эмма Нисканпяя, самая смелая из всех матерей, предстает перед нашими изумленными взорами не такой, какой ее видит этнолог, а такой, какой она видит себя сама. Стина Аронсон не судит и не идеализирует, не критикует и не впадает в сентиментальность. Вместо этого она просто описывает одну жизнь, такую далекую, но в то же время постижимую, даже возможную. Улла Исакссон и обычные люди Впервые опубликовано в газете Dagens Nyheter 4 мая 2002 года. Всё начинается так просто и обыденно. Обычный день, ничем не примечательный герой. Некий господин чуть старше среднего возраста едет в электричке домой после очередного рабочего дня. Он просматривает свои бумаги, на секунду задумывается, затем выходит на нужной станции. Но едва герой успевает сделать пару шагов по направлению к дому, как кое-что случается. Всё вокруг – густой апрельский свет, сосны, черничник, ржавый руль велосипеда – словно пронзает его электрическими разрядами. Кристиан Деттов, вдовец, психиатр, собирающийся выйти на пенсию, оказывается в плену своего прошлого. С этого момента и далее мы пребываем исключительно во внутреннем мире героя. Черничник отныне не просто черничник. Реальность заменяется переживанием реальности. Так начинается роман Уллы Исакссон «Двое благословенных», опубликованный в 1962 году. Сердце романа бьется очень сильно – так сильно, что ракурс ви́дения сужается. История, общество, родные и близкие – всё постепенно меркнет и растворяется на периферии повествования. Остаются лишь пятеро героев, все – с исковерканными жизнями. Трое из них к началу романа уже мертвы, но зеркальный отражатель продолжает свою игру. Прошлое вопрошает, мучит, утешает, манит, насмехается, сокрушает, исчезает и появляется снова. Исакссон стремится уловить бесконечно малое, недоступное глазу. Она описывает движения человеческой души с точностью физика, исследующего элементарные частицы. Улла Исакссон вошла в историю литературы благодаря нескольким психологическим романам, паре сценариев к фильмам Ингмара Бергмана, биографии Элин Вегнер и автобиографической «Книге об Э.», в которой писательница описывает отчаяние, охватившее ее, когда у мужа развилась деменция. В принципе, начать знакомство с творчеством Исакссон можно с любой книги (хотя роман «Двое благословенных» считается ее лучшим произведением), а причина проста: Улла Исакссон – замечательный стилист. Пастуший посох и корм для свиней, серебряные трели малиновки, хрустящий под подошвами иней – богатство языка ощущается повсюду, но без всякой помпы. Писательница так умело обращается с повседневным языком, что эта обыденность начинает саднить. Ключевые темы произведений Уллы Исакссон – любовь и вера, и писательница отдает явное предпочтение женским образам. Но в романе «Двое благословенных» главный герой – мужчина, к тому же психиатр. История начинается с того, что Кристиан Деттов просматривает свои старые записи об одном безнадежном случае – о женщине, страдающей паранойей, и ее преданном, приносящем себя в жертву муже. Эти блаженные безумцы живут одной любовью, и ничем другим, и в конце концов решают умереть. Эти двое и есть те самые «благословенные». Исакссон облекает их историю в форму хитроумного монтажа из заметок психиатра, дневниковых записей и писем. По мере того, как растет количество этих «документов», разные точки зрения начинают сталкиваться и противоречить друг другу. И тогда мы понимаем, что нет никакой окончательной правды, есть лишь множество правд. Возможно, всё это звучит тривиально. Однако дело в том, что в романе есть еще двое благословенных – сам психиатр и его покойная жена. Шаг за шагом разворачивается перед нами история этого странного брака, в то время как сам герой всё ближе подбирается к пониманию того, что жизнь его жены была построена на лжи. Прошлое настигает героя. Постепенно Кристиан Деттов сам превращается в романное пространство, в место действия, и этот болезненный поворот Улла Исакссон описывает с такой разящей точностью, что и сегодня это по-прежнему оказывает потрясающее воздействие. Мать всех матерей: Дубравка Угрешич Впервые опубликовано в газете Dagens Nyheter 14 ноября 2009 года под названием «Умно и искрометно». Твое время, возможно, еще не пришло. Но оно придет, не сомневайся. Баба-яга повсюду и нигде. Куда бы ты ни пошел – Бага-яга уже снесла яйцо. Она живет в опрятной квартирке в новозагребском квартале, ковыляет туда-сюда с ходунками, тайно моет обувь своих гостей, просит принести термометр, имея в виду телефон, и никогда не забывает, что фасоль вкуснее всего с салатом. Также ее можно встретить в спа-центре в некоем восточноевропейском государстве, где она наслаждается купанием в крытом бассейне с подогревом, и услужливые молодые люди в белых махровых халатах роятся вокруг нее, и не худеют пухлые пачки долларовых купюр, и не ослабевает поток охлажденного шампанского. Груди у нее такие огромные, что их приходится вешать на палку. Чтобы сделать ей массаж, приходится соорудить специальное приспособление в виде горки из мягкой губки с двумя большими отверстиями – иначе она не сможет лечь на живот. А еще она живет в лесу, в избушке на курьих ножках, в которой пол из блинов, а крыша – из пирогов. У нее длинный острый нос. Она – повелительница леса. Если ее не трогать, она не причинит вреда. Случается, что она ест маленьких детей на обед. Она передвигается в ступе и метлой заметает позади себя следы. Она – ведьма всех ведьм, имя ей – Баба-яга. Но кроме того, она – женщина всех женщин и мать всех матерей. Поэтому она – страх всех дочерей, ведь когда дочь смотрит на нее, она видит свое будущее: не только длинный заостренный нос – тридцать семь сантиметров, не меньше, – но также смерть и тлен. Смерть Бабы-яги – не избавление от нее, наоборот. Баба-яга может сгинуть, но мир продолжает жить, как и прежде, под ее неусыпным надзором. Об этом мифологическом персонаже Дурбавка Угрешич написала роман – блестящее причудливое творение в 435 страниц под названием «Снесла Баба-яга яичко». Уже заглавие само по себе гениально. Угрешич выросла в Югославии, где много лет занималась литературоведением в Загребском университете. В 1993 году она эмигрировала и теперь живет в Амстердаме. Война превратила ее из югославки в хорватку. Сегодня имя Дубравки Угрешич – писательницы и эссеистки – приобрело международную известность, а ее произведения переведены на многие языки. На шведский язык переведен роман Угрешич «Музей безоговорочной капитуляции» (1996) – непростое для восприятия, но точное описание психических состояний, имя которым – Берлин, город без центра, город, обремененный памятью; город, жителям которого кажется, что всё всегда происходит где-то еще. Затем последовал перевод романа «Министерство скорби» (2004), роман об ученой-славистке, вынужденной эмигрировать, которая получает место преподавателя литературы в Амстердаме. Роман повествует о том, каково это – жить в изгнании, когда твои корни остались в стране, которой больше не существует. Героиня-рассказчица, бывшая югославка, преподает своим студентам – таким же «унесенным ветром» бывшим югославам – историю славянской литературы, которая когда-то была их общей историей. А между строк в произведении говорится об искусстве примирения с фантомными болями после большой потери – языка, родины, прошлого, дома, семьи, редкого дара под названием «единство». Роман – пронзительное и одновременно наполненное юмором описание экзистенциальной ампутации. Роман «Снесла Баба-яга яичко» до сих пор остается самым оригинальным произведением Угрешич. Писательница элегантно игнорирует жанровые каноны. Начинается книга вполне невинно, как роман-автобиография, в котором главная героиня рассказывает о своей собственной Бабе-яге – наполовину впавшей в старческий маразм матери, живущей в Загребе, но продолжается как эксцентричная история с мифологическим сюжетом о Кукле, Бебе и Пупе – трех удивительных дамах, которые подчиняют своей воле люксовый спа-центр в Чехии, хотя по ходу развития действия в живых остаются только две из трех. И не успеваем мы прийти в себя, как книга завершается фиктивным литературоведческим комментарием к истории, которую мы только что прочитали. Иначе говоря – бабаягалогией, учением о Бабе-яге. Звучит скучно? Но нет, Угрешич напрочь лишена таланта делать скучно. Читать ее – значит оказаться в компании блестящего ума. Заодно читатель расширяет свою эрудицию и получает полезный жизненный урок. Проза Угрешич смело балансирует на стыке художественной литературы и эссеистики, она легкая и поражающая воображение, иногда ускользающая, как правило, глубоко интеллектуальная, всегда – заставляющая думать. Кто-то, возможно, скажет – искусственная, «сделанная», но Угрешич – настоящий писатель. По ее произведениям сразу понятно: перо держит в руке человек, а не теоретик. Даже если не копать особенно глубоко, можно обнаружить в романе размышления о старении, особенно о беспощадности его женского варианта. Угрешич – не пионерка в области бабаягалогии. До нее этим занимались фольклористы и исследователи сказки; в этом отношении самой известной фигурой является Владимир Пропп, который совершил своего рода миниреволюцию в литературоведении, когда описал структуру сказочного повествования в своей книге «Морфология волшебной сказки» (1928). Однако Угрешич делает нечто иное. Она что-то выбрасывает, что-то добавляет, меняет местами, перерабатывает, изобретает заново, переворачивает с ног на голову. В результате она создает современный миф с феминистским оттенком; одиссею, которая простирается от бетонной многоэтажки Нового Загреба до лесов из славянской мифологии, от постсоциалистического спа-центра – до избушки, пляшущей на курьих ногах, от скрипящих ходунков – до волшебной метлы. Почему же эта дама преклонных лет так неприятна, просто отвратительна? Потому что ничто не считается в нашей культуре более уродливым, чем женское старение. Старая женщина – словно выпад против цивилизации как таковой. Тем больше причин быть благодарными Дубравке Угрешич за то, что она возвела монумент Бабе-яге, ведьме всех ведьм, матери всех матерей, женщине всех женщин. Отец всех отцов: Петер Эстерхази Эссе составлено из двух рецензий, опубликованных в газете Dagens Nyheter 17 мая 2004 года и 7 ноября 2005 года. Даже если ты не наделен красноречием, тó, как ты завязываешь шнурки на ботинках, выдаст тебя с головой, полагал Джеймс Джойс. Петер Эстерхази, скорее всего, согласился бы с этим утверждением. В его грандиозном романе «Harmonia Cælestis» («Небесная гармония») истина кроется в незначительных деталях. Она, например, может таиться в кружочке колбасы. Дайте Эстерхази ломтик салями – и колбаса преобразится. По толщине кружочка и по тому, как он уложен на хлеб, писатель может с точностью определить, к какому периоду венгерской истории относится этот бутерброд. Вот, например, перед нами ломтик коммунистической салями, искусно нарезанной матерью писателя: Таких тоненьких кружочков салями, как у Мамочки, я никогда не видал. Чудо, а не кружочки, через них даже солнце просвечивало. Мы знали, сколько кружков полагалось класть на ломоть хлеба. <…> Во-первых, кружочки не должны соприкасаться или перекрывать друг друга. А во-вторых, нельзя отрезать куски хлеба, на которых могло поместиться больше трех ломтиков колбасы. Сестренка <…> предложила определить идеальный размер ломтя хлеба, при котором достигается наилучший коэффициент использования салями, но думать над этим было бессмысленно, потому что идеальный вариант – половинка булочки, разрезанной вдоль, и слегка, чтобы ямочки только закрыть, намазанная сливочным маслом, а сверху – кусочек зеленого перца и целый кружок салями[97]. За столом собралась послевоенная версия аристократического рода Эстерхази, выдающейся семьи князей, графов, дипломатов, епископов, высокопоставленных политиков и меценатов. Теперь же этот дворянский род, лишенный своих владений, сослан в сельскую местность, а его отпрыски вынуждены следовать строгим правилам, регулирующим потребление колбасы. И если, несмотря ни на что, на столе появляется еда, то это только благодаря тому, что отец семейства смог устроиться сначала бахчеводом, затем паркетчиком, а затем – подсобным рабочим Будапештского дорожноэксплуатационного предприятия. Эстерхази управляется с салями с ловкостью фокусника. И, словно исподволь, воссоздает целую страницу истории Восточной Европы ХХ века. Здесь много невзгод и страданий, но сквозь них неизменно просвечивает юмор. 1 Петер Эстерхази – один из крупнейших венгерских писателей, наряду с Имре Кертесом и Петером Надашем. Он родился в 1950 году; ему исполнилось шесть, когда советские войска подавили Венгерское восстание 1956 года. У писателя имеется докторская степень по математике – традиции аристократической семьи не позволили ему заняться гуманитарными науками. Международную известность принес Петеру Эстерхази роман «Harmonia Cælestis» (2000). Понадобилось некоторое время, чтобы эта небесная гармония появилась на шведском языке, но в конце концов это случилось. Эстерхази может считать, что ему повезло: в качестве переводчиков романа выступили Ильдико Марки и Гуннар Д. Ханссон. Шведский язык в переводе этого романа – словно ослепительный наряд; он сам по себе – достаточный повод, чтобы прочитать книгу. Всем известно, что перевод – это всегда вызов, но по данной работе это не чувствуется, настолько естественно звучит Эстерхази по-шведски. «Harmonia Cælestis» – семейная хроника объемом в семь сотен страниц, но это очень своеобразное, ни на что не похожее творение. Лишь изредка книга напоминает роман. Какое же определение тогда подойдет? Эпос? Коллективное повествование? Семейная сага? Биография? Трагедия? Комедия? Миф о творении? Собрание сплетен? Ничто из вышеперечисленного – и всё вместе взятое. У книги нет ни начала, ни конца, и что еще важнее – нет середины. «Harmonia Cælestis» – соблазнительная мешанина из историй и анекдотов. Под обложкой течет поток ситуаций, эпизодов и фрагментарных зарисовок; все они кое-как пришвартованы к реальности; на первый взгляд – полный кавардак. Но если присмотреться внимательнее, легко заметить, что даже самые незначительные фрагменты наделены исторической значимостью и психологической глубиной. Как, например, эпизод, в котором тетя Рози с отчаянным упрямством заявляет, что еду можно приготовить из чего угодно. И всё может быть вкусным, уж поверьте, никаких проблем. Вот, например, жеванка из лапши с маком. И как делают эту жеванку? – спрашивает мама Эстерхази. В ответ тетя Рози высовывает язык, на котором покоится самая мягкая, тщательно прожеванная и сдобренная густой слюной жеванка из лапши с маком. Угощение предназначено Эстерхази-младшему. Мама Эстерхази хлопается в обморок, папа Эстерхази выносит ее из кухни, давясь от хохота. Эстерхази-младший, по совместительству – автор «Harmonia Cælestis», закругляет историю фразой, которая выражает суть эпизода: «Но со временем мать и сама достигла выдающихся результатов в приготовлении жеванки»[98].