Вот так выглядит описание аскетических предпочтений в области моды. Эта темно-зеленая ниточка многое говорит нам о де Шарлю как о личности. Но это описание – также и способ рассказчика охарактеризовать себя самого. Способ показать, какой выдающейся проницательностью он обладает. Рассказчик мечтает стать художником и создать великое произведение искусства, но боится, что недостаточно одарен. Возможно, каждый носок таит в себе обещание. Каждое описание темно-зеленой ниточки превращается в строительный камень грандиозного монумента, романа о художнике, рассказывающего о создании себя самого. 4 Одна звезда из мира моды сияет у Пруста ярче, чем все остальные, и это – Фортуни, модельер, который в начале ХХ века разработал технологию производства плиссированного шелка и набивной парчи и создавал наряды по старинным венецианским образцам. Для Пруста Фортуни – всё равно что Полярная звезда на звездном небе. И да, Пруст так же, как и Бальзак, знал толк в продакт-плейсменте. Фортуни работал в Венеции и держал филиал в Париже. Самая элегантная героиня романа – герцогиня Германтская – имела целый гардероб нарядов от Фортуни. Рассказчик не боится приукрасить и создает лирические описания великолепных нарядов герцогини. Ее подход к одежде, по сути, тоже искусство. Но не здесь находим мы ту самую красную нить, а в истории Альбертины – объекта несчастной любви рассказчика. Стоит лишь потянуть за эту нить – и станет видно, что стежки разбегаются по всему роману. В начале цикла Альбертина узнаёт о том, что есть некий венецианский мастер, который раскрыл секрет выделки старинных тканей, благодаря чему дамы теперь могут наряжаться, как героини полотен Карпаччо. И зовут этого мастера Фортуни. Альбертина тут же предается мечтаниям. Позже она узнаёт, что у госпожи де Германт имеются наряды от Фортуни, и ее охватывает страстное желание. Рассказчик решает удивить свою возлюбленную, заказав для Альбертины платье, и даже не одно. Он ведь хочет задобрить возлюбленную, так как держит ее пленницей в своей парижской квартире, мучась болезненной ревностью. Но прежде всего он стремится утолить ее страсть. Это, конечно, тщетные старания. Можно исполнить желание. Но утолить страсть – дело совсем иное. Природа страсти такова, что утолить ее невозможно, – и к тому же эта страсть не взаимна. Рассказчик желает Альбертину, но она не желает его. Она желает других, предпочтительно женщин, – и Фортуни. А тем временем Альбертина готовит место для новых платьев не только в своих шкафах, но и в своих фантазиях. Всякий, кто хоть раз испытывал страсть к одежде, понимает, что Пруст имеет в виду. Но здесь таится подвох. Когда Альбертина воплощает фантазии, она не оставляет там места для рассказчика. Даже самые дорогие наряды от Фортуни не способны изменить это обстоятельство. Рассказчик же сам уберегает себя от прозрения. Как только прибывают наряды, начинается разлад. Когда Альбертина бродит по своей тюрьме в великолепном золотисто-синем творении Фортуни, она перестает быть той, кем является. Она превращается в картину. Она становится мучительным видением Венеции, ее каменных дворцов, арабских орнаментов, лазури Большого канала и напоминает рассказчику о тех путешествиях, от которых он, пребывая в роли тюремного надзирателя, вынужден отказываться. Рассказчик разгнеан. Он хочет в Венецию. Альбертина же самим своим существованием мешает ему. Выглядит это всё глупо – и так оно и есть. Однажды утром Альбертина собирает вещи и исчезает. А затем события принимают неожиданный оборот. Рассказчик получает шокирующее сообщение о том, что Альбертина погибла в результате несчастного случая. После многих дней отчаяния герой отправляется в Венецию, которую всегда мечтал увидеть. Стоя перед картиной Карпаччо, он неожиданно узнает одно из платьев Альбертины. Параллель поразительна. Если ранее Альбертина превращалась в образ Венеции и заставляла рассказчика мечтать о разрыве с возлюбленной, то теперь Венеция обернулась видением Альбертины, вызывающим после смерти героини единственно возможные чувства: печаль и боль. А связующее звено здесь – Фортуни. Стендаль, Бальзак, Пруст. Три мира, наполненных нарядами, три романа воспитания, три истории страсти. Мода, конечно, реквизит. Но этот реквизит – вопрос жизни и смерти. Пикник солистки Впервые опубликовано в газете Dagens Nyheter 24 июля 1994 года под названием «Руками управляет память». Кулинарная книга, которую я уложила в чемодан, собираясь домой после нескольких лет, проведенных в Северной Каролине на юго-востоке США, называется «Soul Food» («Соул-фуд»). Эту книгу я выбрала из сотен других кулинарных книг. Среди других вариантов были такие, как «Classic Cajun Cooking» («Классическая каджунская кухня»), «One Hundred Pasta Recipes» («Сто рецептов приготовления пасты»), «White Trash Cookbook» («Поваренная книга белого отребья») и «The All-American Cuisine» («Американская кухня»). Но выбор пал всё же на книгу «Соул-фуд: Классическая кухня Глубокого Юга». Не в последнюю очередь – потому, что рецепты показались относительно легкими для самоуверенного повара-самоучки. А также потому, что традиционные блюда южных штатов – кукурузная каша гритс, кукурузный хлеб, трехслойный торт-сметанник – были настоящим праздником для желудка. Но решающим фактором, определившим мой выбор, стало фото дядюшки Билла, устроившего пикник для себя одного. Вот он, дядюшка Билл, рыбачит в одиночестве на берегу реки жизни, и только портативный телевизор составляет ему компанию. На фото можно увидеть сковородку, на которой жарится свежепойманная рыба, сочную дикую утку, гору хрустящих пончиков «hush puppies», аппетитный салат из морепродуктов, консервированные яблочные кольца и домашний вишневый пирог. А если в горле пересохнет, то дядюшке достаточно протянуть руку к большим флягам с домашним лимонадом. Или взять банку корневого пива. Как же сильна мечта о независимости! С моей стороны было бы, наверное, мило сказать, что эта фотография напоминает современный вариант американской пасторали Торо и навевает мысли о самодостаточности. Но правда в том, что мною руководили менее возвышенные порывы. Потому что мало у кого мечта о независимости и желание быть «хозяином горы» сильна так же, как у того, кто вырос с семью младшими сестрами и братьями в вечной борьбе за половину курицы гриль и бутылочку лимонада. Самое замечательное на этом снимке то, что вся еда предназначена для одного дядюшки Билла. Никаких сестер и братьев, претендующих на эти деликатесы. И нет поблизости сердитой матери, которая бы хлопала Билла по рукам и говорила, что сперва он должен съесть рыбу, и только потом – пирог. На фото видно, что Билл уже отхватил кусок пирога, причем не маленький. Книгу «Соул-фуд» написала Шейла Фергюсон. Она – умелый стилист и виртуозный рассказчик. В свое время Шейла была солисткой в известной поп-группе The Three Degrees. Сегодня она живет в Англии с мужем и двумя дочерьми. Когда выяснилось, что стремительно англизирующиеся дети искренне верят в то, что рыбные палочки умеют плавать, Шейла решила воссоздать свой потерянный мир, американский Юг. Задача была не из легких. Исторически афроамериканская кухня «выросла» из скудного рациона рабов и неиссякаемой изобретательности. От Африки – мастерство и любовь к овощам, а вдохновение – от индейцев и плантаторов. Собирая рецепты для книги, Шейла Фергюсон обратилась к своим родственникам. Но редкие рецепты существовали в записанном виде. Так что Шейле пришлось обосноваться на кухнях у своих родственников и самой отмерять, взвешивать и записывать, пока кузина Беверли или тетя Пейси делали всё так, как привыкли, – на глаз. На соул-фуд кухне руками управляет память, ладонь отмеряет нужное количество кукурузной муки, нос точно определяет, когда тесто «подошло», а ухо слышит, когда испекся хлеб. Поэтому «Соул-фуд» – не просто кулинарная книга. Это настоящий документ афроамериканской культуры, стилистически отточенный и сопровожденный пожелтевшими фотографиями из семейного альбома и юмористическими «нотами» в виде снимка дядюшки Билла. Разделы имеют такие заглавия, как «Свинья всемогущая» («The almighty pig»), «Если ты видишь это – стреляй!» («If you see it, shoot it»), «Сладкие штучки» («Sweet thangs»). Каждый рецепт так или иначе связан с семейной историей или с историческими кулинарными традициями; каждое блюдо напоминает о влажной жаре американского Юга, о стрекочущих сверчках и вечерах на веранде с холодным лимонадом и чаем со льдом. Если каждая кулинарная книга – это своеобразный мир, то «Соул-фуд» – это книга о хорошей жизни. Наверное, наследием лучше всего распоряжается тот, кому довелось жить по законам необходимости, кому приходилось устраивать засаду на опоссумов, наносить удар в нужный момент и потом готовить жаркое с лимоном, ломтиками яблока, картошкой, тимьяном и корицей. Мой первый круг[120] Текст был написан для выступления на радиоканале P1 в программе «Sommarprogram» 8 августа 2013 года. Меня зовут Сара Мария Даниус, я родилась 5 апреля 1962 года в Тэбю, и я – плод скандала. Нет, мои родители были должным образом женаты, так что дело не в этом. Мой папа был из тех, кого принято называть столпами общества. «Столп общества» – ну и выражение! Странное само по себе, сегодня оно, как правило, носит иронический оттенок. Но только не в данном случае. Папа на самом деле был столпом общества. Ларс Ингемар Даниус (родился в 1907 году) был учителем шведского языка и истории в Виггбюхольмской гимназии в Тэбю. У него было положение в обществе. Он был образован. Его уважали и любили. Кроме того, папа был профессиональным военным. Он вышел в отставку в звании подполковника, в суровые зимы во время Второй мировой служил на границе с Норвегией, а после войны написал несколько книг о шведских вооруженных силах. Так что дело было в другом. Дело было в разнице в возрасте – а также в том, как мои родители познакомились. 1 Мама любила повторять, что я родилась с «укусами аиста». Это значит, что у младенца на лбу и затылке имеются пурпурно-алые отметины, и отметины эти появились потому, что младенца принес аист. Конечно, сама мама в аиста не верила. Она верила в пестики и тычинки. И она точно знала, откуда я взялась. Я была зачата во время свадебного путешествия, в недорогом отеле в городе Любек. И ни одна живая душа в Виггбюхольме и окрестностях не верила в то, что меня принес аист, – как бы ярко ни алели эти мои отметины на лбу и затылке. Все знали, как это получилось. Все видели мамин живот. Я была результатом естественного процесса репродукции. Отчего же тогда всё это удивление, все эти изумленно приподнятые брови? Папа был на тридцать пять лет старше мамы. Он помнил еще Первую мировую. Когда родители поженились, папе было пятьдесят три года, а маме – Анне Марте Софии Карлссон – восемнадцать. Он был на середине жизненного пути, она еще не достигла совершеннолетия. Но само по себе на скандал это не тянуло – возможно, казалось немного необычным, не более того. Но вот то, что папа был маминым учителем в гимназии – совсем другое дело. Тем не менее ничего предосудительного не случилось до тех пор, пока мама не сдала выпускные экзамены. Всё должно было быть по правилам. Папа считал, что это очень важно, и он был прав. Сначала экзамены. Затем объявление о свадьбе. Затем свадьба. Затем Любек. Затем – аист. Я смотрю на старую черно-белую фотографию, сделанную во время той поездки в Любек. Папа выглядит счастливым и расслабленным: он лежит, приподнявшись на локтях, на песке и нежится на солнце. Волосы мокрые. Папа был отличным пловцом. Мама тоже выглядит счастливой, хотя на фото видно, что она пытается выглядеть старше, чем на самом деле. На ум приходит слово «чопорный»: мама выглядит немного чопорной. Хотя вот уж какой-какой, а чопорной она не была никогда. Вскоре родился второй ребенок, Нина Ульрика. Но любители каркать, конечно, оказались правы. Последовал развод, и довольно быстро. Заявление было подано всего через три года после поездки в Любек. Нетрудно понять, почему это случилось. А вот как мама и папа вообще сумели понравиться друг другу – действительно загадка. Мама, допустим, нуждалась в поддержке и опеке, а также хотела обрести свой дом. Но папа? Раньше он уже был женат, его жена скоропостижно скончалась много лет назад. К моменту встречи с мамой его дети, Кристина и Ларс, были уже взрослыми. Возможно, он чувствовал себя одиноким? Как случилось, что он привязался к своенравной и в то же время немного «потерянной» восемнадцатилетней девушке, которой была моя мама? Это загадка. Возможно, если бы не дети, стороны разошлись бы значительно раньше: восприняли бы этот брак как несчастный случай на производстве, и двинулись вперед, к чему-то новому. Но всё обернулось иначе. Мама и папа остались друзьями на всю жизнь – близкими друзьями. Невзирая на переезды, невзирая на маминых новых мужей и детей, они оставались друзьями. По этому пункту любители каркать потерпели поражение. 2 Через несколько лет после развода мама снова вышла замуж. Мы переехали в маленький домишко с пристройкой-сараем, который стоял у подножия горной гряды Халландсосен недалеко от селения Эстра-Каруп. Мы жили на природе и просто плыли по течению, хотя я думаю, что сама концепция подобного образа жизни тогда еще не была должным образом сформулирована. Казалось, что жить вдали от города намного лучше. Удобства сводились к холодной воде и туалету во дворе. Телефона тоже не было, только висели обрезанные провода, в которые била молния. Мама решила, что будет писательницей, и принялась писать рассказы. Большинство из них были отвергнуты издателями, но мама продолжала с настойчивостью бульдозера. Шел 1968 год, в Париже в разгаре была «майская революция», в Стокгольме студенты захватили здание Студенческого союза, мне исполнилось шесть лет. И развлечений у меня в ту пору было немного – разве что подкармливать сеном коров и телят на лугу. У меня было два любимчика, одного я назвала Эриком, а второго – Йоханссоном. Тем временем мама решила заняться нашим воспитанием, чтобы подготовить нас к будущей самостоятельной жизни. По дороге домой из супермаркета, который располагался у подножия холма в двух километрах от нашей хижины – ну, может и не в двух, просто мне казалось, что дорога туда и обратно занимала целую вечность, – так вот, по дороге домой мама учила нас с сестрой Ниной делать книксен, чтобы приветствовать знакомого продавца из супермаркета. Так мы и взбирались на холм, вприсядку и на полной скорости. Вверх по склону холма – и вниз; снова вверх – и опять вниз, на ходу делая книксены под присмотром мамы, тем временем как продавец стоял у себя во дворе и изумленно наблюдал за нашей репетицией. Каждый раз он дружелюбно махал нам рукой. Среди моих знакомых нет никого, кого бы учили делать книксен на полном ходу вверх по склону холма. Возможно, это значит, что все мои друзья и знакомые получили дурное воспитание, а может, всё дело в том, что у нашей мамы были странные взгляды на этикет. Но, наверное, по меркам Халландсосена в этих упражнениях не было ничего особенно безумного, хотя я в то время и не понимала их значения, да и продавец из супермаркета, видимо, тоже. Жизнь ведь полна крутых подъемов в гору. Лучше научиться преодолевать их, не сбавляя скорости. 3 Это был обычный вечер. Я стояла на кухне у раковины, чистила морковь и резала чеснок. Я немного запаздывала с ужином, что случалось нередко. Время приближалось к половине седьмого, духовка разогрелась до 225 градусов, оставалось только поставить в нее курицу и овощи. Сын ненавязчиво поинтересовался, когда будет готова еда, начал было накрывать на стол, но бросил и снова ретировался в свою комнату. До меня донесся полный, скажем так, молодежного задора голос Джастина Бибера. Зазвонил телефон. На экране высветилась строка «Скрытый номер». Я почувствовала раздражение: это наверняка очередной продавец чего-нибудь, лучше просто дать отбой. Но всё же я решила ответить.