— Я начинаю понимать Эдичкиного папу — «твой», «взяла» — скоро вы нас на поводках водить начнете, — хмыкнул Кирилл и отправился за чемоданом. — У вас з ним щось не добре? — Долгая история, Кать, — вздохнула Марина. — Ничого, время будет, расскажешь. Ну пишлы, пишлы. Огромная квартира в жилом комплексе в центре Вены состояла из одной, тянущейся в бесконечность комнаты, разделенной на секции роскошными меховыми занавесями и набитыми книгами шкафами, что делало ее похожей на пещеру продвинутого неандертальца. Марина присмотрелась: все книги посвящены компьютерной технике и Интернету. По квартире они насчитала штук пять тихо мерцающих мониторов. Не в силах оторваться, Кирилл притормозил у новехонького Макинтош, похожего на половинку баскетбольного мяча. Марина заглянула ему через плечо, кончиками пальцев коснулась гибкой шеи, на которой словно головка цветка, гордо возносился дисплей. — Нравиться? — по-английски прозвучало из темноты. — Да, — почти восторженно выдохнул Кирилл, — Такая машинка! — Как драгоценность, — почтительно кивнула Марина и всмотрелась в полумрак. Невысокий бородатый мужчина смотрелся за компьютером столь органично, что казался его неотъемлемой частью. — Руди у мене самый крутый компьютерщик, — горделиво пояснила Катька и доверительной скороговоркой добавила, — Не пьет, не дерется, меня любит, до дитей добрый и богатый — жуть. А шо целый день в той ящик пялиться — так мне оно и свободнее. Ну, пошли на кухню. Кирилл приотстал, через минуту они услышали как мужчины что-то оживленно обсуждают по-немецки. — О, твой моему понравился, то редко бывает. — Катька небрежным жестом откинула в сторону занавесь из серого каракуля. Марина окинула взглядом сшитое из мелких шкурок полотно. Такой занавески вполне бы хватило на пару шуб. — Тебе и твоему ось там постелю, а пацан хай идет у цей куточок, — Катька отбросила очередную завесу из неизвестного Марине, но явно натурального меха. Марина погладила нежный ворс неведомого зверя, невольно прикинула, сколько такой занавес может стоить и преисполнилась почтительности. — Тут моих дитей играшки, играйся, пока мы з твоею мамою на стол соберемо. — А где дети? — На ферме, у мужниных старых, — Катька на мгновение скрылась в необъятных книжно-меховых недрах квартиры и вернулась, одетая по домашнему: в строгую длинную темную юбку и светлую блузу с длинными рукавами и воротничком стоечкой. Волосы она забрала в узел и стала невероятно похожа на даму со старинного портрета. Катька сняла с вешалки белоснежный крахмальный передник, отороченный кружевами, старательно прикрыла свой наряд. На украшенные безукоризненным маникюром руки натянула высокие резиновые перчатки. И принялась потрошить холодильник. Вскоре из духовки ошеломляюще пахло мясом с чесноком. С краев кухонного стола свисала белоснежная скатерть, а поверх нее, словно вторая скатерть, не рвясь и не разлезаясь, свисало тончайшее тесто. — Готують тут не погано, ось цей штрудель — дуже вкусный, — Катька еще чуть-чуть растянула тесто руками, потом бережно, почти не дыша, подхватила край скатерти и с его помощью принялась скатывать штрудель, — Але ж и мои стравы полюбили. Гости до нас толпами ходют — «экзотична кухня, экзотична кухня», — передразнила Катька, — А рецепта у меня ни одного взяты не можуть. Ми з цими австрийками одна одну не розумием. Я говорю, муки горстку, а вона мене питае — це скильки? Я кажу — соли по вкусу, а вона знов — скильки? А то я знаю, який в неи вкус? Катька выкинула картофельную шелуху, аккуратно сняла фартук, стащила перчатки, переобулась из мягких домашних тапочек в туфли на каблуке и подновила помаду на губах: — Пока готуэться, допоможи мне мусор вынести. Господи, и здесь мусор! Марина поморщилась, но отказывать хозяйке показалось неудобным. Она подошла: — Не поняла. Чего у тебя мешки вокруг мусорки стоят, да еще столько? — Побачишь, — пообещала Катька, — Ты бери мешки, а я пакет з середини достану. Мягкий бесшумный лифт спустил их в подвал под домом, больше похожий на самолетный ангар. — Ось бачь, — Катька ткнула пальцем в нумерованные ниши, — У каждой квартиры своя. Соседи всякий мотлох хранят, а я бочку поставила, под капусту. Руди квашенную капусту за обе щеки трескает. О, а от и мусор. Дывы! Вдоль стен аккуратными рядами выстроились металлические баки, закрытые плотными тяжелыми крышками. На каждом баке красовались надписи: «Glas», «Papier», «Nahrungs». — Это чего? — подозрительно поинтересовалась Марина. — Цивилизация, — Катька подняла крышку первого бака, — Не все до кучи выкидаты, а стекло в ось цей бак, бумагу — сюди, еда — здесь, играшки поломались — тут кидай. И дома у меня под каждое говно отдельный мешок! — она шарахнула очередной крышкой. Это не цивилизация, это издевательство! Она дома от одного мусорного мешка угорает, а тут еще сортируй, рехнуться можно! Марина тяжелым взором окинула подвал. Катька перехватила ее взгляд, отряхнула невидимую пылинку со своего безукоризненного наряда и вздохнула: — Мени тут, конечно, добре. Да и звыкла вроде. Але ж все тут у такому порядку, иногда аж выть хочется. Нет чтоб по нашему, по-простому… Через три часа накормленная до отвала, отчитавшаяся Катьке о родном городе в целом и каждом общем знакомом в отдельности, падающая от усталости Марина добралась до выделенного им закутка между затянутой тисненой кожей ширмой и высоченным, под потолок, шкафом, забитым инструкциями к Windows. Широкий двуспальный диван белел сугробами подушек. С блаженным стоном Марина рухнула на поскрипывающее от чистоты белье и зарылась в мягкую прохладу простынь. Кирилл присел с другой стороны кровати. — Любопытный мужик этот Руди Хофмайер, — пробормотал он сквозь зевоту, — Очень серьезный специалист, на Макинтош работает. Твоя подруга, она кто? — Стеклотару возле нашего дома принимала, пока в Израиль не подалась. У ее бывшего муж там, вроде, родственники. — Странная пара. — Чего странного? Он сдавал, она принимала. Да он так бухал, что Катька на нем одном могла план по бутылкам выполнить. — Руди? — А-а, ты про австрийца… Тоже ничего странного, — Марина с усилием приподнялась и заползла под одеяло, — Катька говорит, предыдущая фрау Хофмайер требовала, чтобы он и зарабатывал, и на компьютер все время не тратил, ее в свет выводил, детей возил в школу, и помогал с домашней работой. И еще она писала жуткие картины, которые Руди обязан был во что бы то ни стало продавать своим заказчикам. А Катька со своим бывшим привыкла, что она должна и заработать, и по хозяйству, и за детьми, и благоверного после пьянки из лужи выловить. Когда они с Руди сошлись и поделили обязанности пополам — ему работа, ей дом и дети — оба вздохнули с облегчением, — язык у Марины уже заплетался от усталости. Сквозь наваливающуюся дремоту она услышала как заскрипел диван — Кирилл тоже забрался под одеяло. Общая кровать — это было здорово и слегка смущало. Зато Кирилл принял все как должное. Марина почувствовала, что он придвигается ближе. Его рука скользнула под пижаму, дразняще и словно бы вопросительно коснулась ее груди. Она улыбнулась, подалась навстречу и тут же ощутила, что неудержимо, безостановочно проваливается в сон. Кончиками пальцев Кирилл потеребил ее сосок, подождал… — Жаль, — разочарованно вздохнул, рука исчезла. Марина почувствовала ответный укол разочарования, потянулась к нему и не дотянувшись, уснула. Глава 24 Она лениво открыла глаза, мгновение полежала, прислушиваясь, потом блаженно вздохнула. Как мало нужно человеку для счастья! Чтобы убийцы не гонялись, чтобы на работу не мчаться, и самое главное… Самое главное! Чтобы кто-нибудь вместо тебя поднялся и накормил ребенка завтраком. Марина уютно завозилась под одеялом, вслушиваясь как в отдалении Катька на своем бесподобном суржике убеждает капризничающего Сашку съесть еще ложечку. Марина блаженно зевнула и подобралась поближе к спящему рядом Кириллу. Сожаления об упущенных вчера возможностях не давали Марине покоя. Она протянула руку, тихонько погладила плечо Кирилла. Оперлась на локоть и кончиком пальца нежно очертила его сосок. Он шевельнулся, недовольно заворчал и перевернулся на бок. Она погладила его по спине, потом ее руки скользнули вниз, коснулись ягодиц. Настойчиво протиснулись ему между ног, щекоча внутреннюю поверхность бедер… — Это кто тут хулиганит? — еще сонно пробормотал он, перехватывая ее расшалившиеся руки. — Интересный вопрос! — возмутилась Марина, — Надеешься, что наша хозяйка оставила своего прикомпьютерного Руди и примчалась тебя между ног щекотать? — А что, хозяйка у нас вполне. Особенно когда молчит, — ответил Кирилл, поворачиваясь к ней и стаскивая с нее пижамные штанишки. Его руки легли Марине на бедра. Толчок, второй, третий… Вдруг Кирилл сдавленно охнул и замер. Марина подождала, потом нетерпеливо поерзала, наконец, открыла глаза. Над кроватью, глубокомысленно покусывая край ложки, стоял Сашка и задумчиво их разглядывал. Внимательные синие глаза отражали напряженную работу мысли. Кирилл медленно убрал руки с ее груди и бочком-бочком отполз в сторону. Нервно подтянул одеяло, закрыв себя и Марину до подбородка. — Сашенька, ты… это… — пробормотала Марина. Сашка какое-то время глядел на них, явно ожидая продолжения, потом разочарованно нахмурился, повернулся и удалился. Стало слышно, как за стеллажом с книгами Сашка роется в пакетах — вытаскивает своих динозавров. — Неужели теперь всякий раз, стоит мне потянуться к женщине, рядом будет оказываться ребенок, — пробурчал Кирилл. — Ага! — торжествующе воскликнула Марина, — А ты думал, ребенок — сплошное удовольствие! «Я его заберу, я о нем позабочусь!» — передразнила она, — Нафантазировал себе блаженную картину: как вы вместе спортом занимаетесь, как путешествуете, как по мужски беседуете. Бессонные ночи, мытье попы и отказ от привычного образа жизни в картину просто не поместились? — Знаешь, мы с Павлом росли вместе, оба детдомовские, — не отвечая, сказал он, — Он мне завидовал немножко. Пашке после школы ничего кроме техникума не светило, а мне повезло просто неслыханно. Я учился очень хорошо, мной местное начальство вплотную занималось. В старших классах на поступление в Москву готовили, в Институт международных отношений. Наглядная демонстрация равенства возможностей: у нас любой детдомовец может попасть в самый престижный вуз страны. Мне поступить легче было, чем детям дипломатов. Жить стал в столице, перспективы появились. Хотя я быстро сообразил, в дипкорпусе мне ничего не светит, все места расписаны. Карьера для таких как я открывалась только в КГБ. Забавно тогда получилось, — он усмехнулся, — Я думал, как заинтересовать собой серьезных дядей с Лубянки, а они решали, как заинтересовать меня. Прошел обучение, потом меня в Африку отправили, в Верхнюю Вольту. Глухомань страшная, но работа интересная, контакты завязались разные, очень мне пригодились… А потом перестройка началась. Наше ведомство тогда разоблачали все, кому не лень, отцы-командиры решили в ответ на критику сокращение штатов устроить. Только тех, кто и вправду диссидентов сажал, трогать не стали. Они в органах давно, связями обросли, знакомствами. У кого сват, у кого брат, у кого тесть. Взяли списки личного состава, отобрали молодых, кто по заштатным «неприсоединившимся» странам торчал. Чтобы точно никакого блата. И выставили к чертям собачьим! — в его голосе прорезалась застарелая обида, — Устраивайтесь в новом мире как хотите! Половина моих сокурсников на улице оказалось. Это сейчас наши отставники по всяким охранам и частным службам безопасности моментально пристраиваются, а тогда только в дворники. Брезговали нами: палачи, опричники, душители свободы. В отделе кадров одного свежеиспеченного банка мне барышня от полноты демократически чувств в лицо плюнула. У самой в глазах страх, а оглядывается горделиво — глядите все, какая я смелая! Марина стиснула пальцы на плечах Кирилла. Он успокаивающе похлопал ее по руке: — Я тогда озверел настолько, что и в бандиты бы подался. К счастью, связей у меня в тех кругах не было, да и криминалитет только разворачивался, они и без бывших кагебешников себя крутыми считали. Пашка был единственный близкий человек, я к нему и поехал: отсидеться, подумать, куда себя девать. Приезжаю, а Пашка передо мной чуть ли не во фрунт тянется. Я для него как персонаж из американского кино: сплошная романтика, настоящий разведчик. Он все время приговаривал: «Я понимаю, ты не имеешь права ни о чем рассказывать». А глаза у самого жадные, молящие, любопытство так и брызжет. — Кирилл усмехнулся. — Он мне про свои проекты рассказывал, и все приговаривал: «Конечно, для тебя это мелко, тебе, наверное, неинтересно…» А я себя полным кретином чувствовал. У Пашки были нормальные мужские планы: он свой концерн как раз задумал создавать… Марина ткнулась лбом Кириллу в плечо, чтобы он не видел ее лица. Планы у Пашки были как раз не мужские, а женские. Ее. Значит, еще в самом начале, когда они жили вместе и она доверчиво делилась с Пашкой новорожденной идеей пресс-концерна, он уже выдавал ее проекты за свои! С самого начала задумывал ее обмануть! Но неожиданно Марина поняла, что напоминание о давнем предательстве оставило ее почти равнодушной, не вызвало ни горечи, ни гнева. Ей было жаль тратить время на прошлое, настоящее казалось важнее. — …Пашка жениться думал, ребенка хотел. Он был мужчиной, а я великовозрастным мальчишкой, заигравшемся в разведчики… — Кирилл вздохнул, — Тогда-то я свой нынешний бизнес и придумал. Видно, стыд хорошо работе мысли помогает. С делом наладилось, кстати, тот же Пашка помог. А вот семьи так и не получилось. Мотаюсь все время, на одном месте долго не задерживаюсь. Когда я получил, Пашкино письмо и понял, что он погиб, я решил, пусть его семья станет моей! — воскликнул он и осекся. Опасливо глянул на Марину, и принялся поглаживать ее груди. Вот это и называется — «заглаживать» неосторожные слова. Марина опустила ресницы. «Его семья!» О смерти Аленки Кирилл узнал не сразу. Значит, на жену покойного друга он тоже имел виды. Аленка, всегда Аленка, красавица сестра, даже сейчас отнимающая у Марины желанного мужчину. Останься Алена в живых, у Марины сейчас была бы куча работы — и только. Доверчивые детские ручонки, обнимающие ее за шею, дерзкие мужские руки, касающиеся ее тела — все это было бы не для нее. А останься в живых еще и Пашка — у нее не осталось бы и работы. «Умершие, что вы делаете со мной! — в отчаянии подумала она, — Неужели вы хотите, чтобы я радовалась вашей смерти!» Марина зажмурилась. Нет, она не станет, она вообще не будет думать ни об Алене, ни о Павле, ни о бедах, которые они могли принести ей и уже никогда не принесут. Потому что оба мертвы. Она слишком долго жила обидой и желанием сквитаться с обидчиками. Пока ее желание не осуществилось так страшно, так нечеловечески жестоко. Она не позволит больше горечи выедать свою душу. У нее есть Сашка, она должна его спасти, а все остальное не имеет значения! Или все таки имеет? Ласкающая ладонь Кирилла скользнула по плечам, он сильно сжал ее груди. Она придержала его руки и поинтересовалась: — А какое дело у тебя наладилось? Чем ты, собственно, занимаешься? — получилось грубовато и слегка неуместно: вроде заполнения анкеты перед сексом. Но слишком уж Марине хотелось освободится от мыслей о прошлом и слишком давно ее мучило любопытство — кто же он такой, бывший безработный, бывший кагебешник, имеющий «своих ребят» от ее родного города до Вены. Кирилл хмыкнул: — Не волнуйся, вполне легальное дело. Я консультант, продаю свои знания. КГБ была не самой эффективной спецслужбой в мире, слишком много туда шло всяких сынков и племянников. Но учить там умели. А в наши дни даже крохотным африканским республикам нужны свои шпионы, чтобы соседи их неожиданным демпингом с кокосового рынка не вышибли. Меня нанимают для разработки системы действий, подготовки агентов. Последние два года считаюсь очень ценным специалистом. Недурно зарабатываю, правда, постоянно в разъездах, устал уже. Он отвел ее ладони, его руки и губы пустились в путешествие по ее телу. Она принадлежала ему, он имел право на все: на любое движение, любое прикосновение. Марина и не предполагала что такая полная, безраздельная подвластность может дарить столько радости. Его вторжение порой причиняло боль, но тут же приходила истома. Она изгибалась в его руках и, наконец, не выдержав, сама рванулась навстречу ему, ища единства.