Знаете, есть те, кто держит умирающих за руку, и есть те, кто выходит из комнаты – как моя сестра, например. Я держала их за руку. Но кто придет подержать за руку меня? КТО? У меня нет детей. Три моих выкидыша – вот причина того, что мой муж, Энди, стал бывшим мужем. Полагаю, моя печальная замкнутость и отстраненность после каждой потери заставляла его чувствовать себя лишним. Я могла бы разделить с ним свою печаль, если бы он попросил, но он никогда не просил. Он просто смотрел по сторонам. На Элизабет, например. Могло ли бы все сложиться по-другому, если бы я позволила ему скорбеть вместе со мной? Я не знаю. Иногда мне хочется перемотать пленку назад… И никогда не хотелось этого больше, чем сейчас. Субботним утром я вместе со своей печалью еду в Кентиш-таун и покупаю в местном магазинчике настенный календарь, где каждый месяц иллюстрирован картинами английских художников. Я могла бы купить другой – с изображением Тэйлор Свифт, – но нахожу ее слишком живой и полной жизни, и это кажется мне неуместным. В моих ушах снова звенят слова доктора Маккензи. Три месяца… в лучшем случае. Я отрываю в календаре листы с января по август (право, этот экстравагантный мусор не стоил 50 фунтов), остановившись на пейзаже Гейнсборо[4]. И начинаю обратный 90-дневный отсчет, игнорируя жалкое предостережение: «в лучшем случае». Это как рождественский календарь без сладостей. Если повезет, я доскриплю до Рождества… Но давайте не будем сентиментальными. Это не научное исследование, это руководство. И стимул. Что-то, что побудит меня выжать лучшее из каждого дня, – и, кто знает, может, я сумею преодолеть отметку дня Х. Возможно, я даже встречу Новый год? Я вешаю календарь на шкаф в своей спальне. Два крестика. Сегодня последний день сентября – короткого месяца, который теперь кажется еще короче. Гейнсборо уйдет прочь завтра, а послезавтра уже настанет день 88-й. Я стараюсь убедить себя, что буду активной и встречусь со своей болезнью лицом к лицу, но на самом деле сознаю, что это одна из форм прокрастинации. Отвлечение от моего первого препятствия – разговоров с людьми. Потому что, как бы я ни пыталась это отрицать, как только я кому-то расскажу – это станет окончательно реальным. А прямо сейчас отрицание кажется лучшим выбором. День 87-й Утро понедельника. Я тащусь в офис, намереваясь рассказать все своему боссу, что кажется разумным началом с точки зрения иерархии, но когда доходит до дела, я просто не могу заставить себя говорить. Фрэнк наименее симпатичен мне из всех знакомых, поэтому, возможно, стоило начинать не с него. – Ну, выкладывайте, – говорит он. – Э-э… – я пытаюсь выложить, но не могу. Выражение его лица вызывает у меня некоторую нервозность, так что даже хочется повернуться на каблуках, выйти за дверь, потом зайти и начать заново, обретя свою обычную уверенность. Вместо этого я застываю как вкопанная, чувствуя, что в горле пересохло, а язык с трудом слушается. – Я… я не хотела вас беспокоить, но в последнее время я чувствую какую-то усталость. Не совсем обычную, по сути. Он бросает на меня Классический Взгляд Фрэнка, который как бы говорит: «Мы все устали. Соберись». Это вымораживает меня. На секунду мне кажется, будто часть меня отделяется от тела и смотрит на происходящее со стороны. И слышит, как я выбиваюсь из привычного сценария. – Я… я думаю, мне нужен отпуск, Фрэнк. Он складывает руки на груди: – Ну, подайте заявление на отпуск. Вы знаете весь порядок – вы писали его. – Да… но… нет! Вы правы. Я подам. Я просто подумала, что должна предупредить вас. Я поспешно покидаю его кабинет, чувствуя себя выжатой как лимон. Понятия не имею, почему я оказалась такой трусихой! И задаюсь вопросом – стоит ли мне пересилить себя и рассказать все Пэтти, моей лучшей подруге на работе. Мы обе пришли в эту компанию в один и тот же день шестнадцать лет назад. Кажется, что это было вчера, и одновременно – что с тех пор прошла целая жизнь. Пэтти тоже разведена, только у нее есть сын, который учится в университете. Мы проводили много времени вместе, якобы для обсуждения дел компании, однако после бутылки-другой вина переходили к болтовне о наших личных неурядицах в отношениях. Мы определенно приятельницы по работе, но, как и шампанское, дружба иногда выплескивается за край. Я прохожу мимо ее кабинета и, остановившись в сомнениях напротив двери, замечаю, что она говорит по телефону. Она ловит мой взгляд и машет мне: мол, выпьем чаю? Однако какой-то невидимый барьер удерживает меня за дверью, и я не могу войти. Вместо этого я смотрю на часы и качаю головой. Вернувшись в свой кабинет и принявшись вышагивать взад-вперед, я решаю, что не струсила – просто не захотела тревожить Пэтти. Это правильно, что я ничего ей не сказала. Она не смогла бы нести груз моей тайны в одиночку. Это было бы слишком тяжело для нее – хранить этот секрет (каждый хочет разделить тайну с другим, это свойство человеческой натуры). И если бы я сказала ей, особенно раньше, чем Фрэнку, это стало бы ошибкой. Пока у меня нет очевидных признаков болезни, я могу держать свою новость при себе. И может, если я буду вести себя как обычно, то поверю, что я в норме, и смогу избавиться от симптомов, просто игнорируя их? Я сижу за своим столом, уставившись в экран компьютера, и гадаю, что же означает «норма» сейчас. Я пытаюсь думать о том, что обычно занимало мои мысли. – Дженнифер? Выйдя из оцепенения, я поднимаю взгляд от экрана: – О, Дебора! Извините! Задумалась, ничего вокруг не вижу. На моем пороге стоит Дебора Пивор, ассистент Итана из айти-отдела. Она работает у нас уже два с половиной года – сразу после окончания университета. Ноттингем. Степень бакалавра в социологии. Разорвала помолвку с Полом, другом детства, ну да в любом случае она еще слишком юна для замужества. По крайней мере, мой мозг еще работает, думаю я. Несмотря на то что я в смятении, я все еще держу в памяти эту информацию. Она промелькнула в моей голове наподобие титров в теленовостях. Опять же, это плюс, если ты работаешь в отделе кадров. – Я вас не оторвала от работы? – спрашивает она. – В смысле, я понимаю, что мы не договаривались о встрече, но вы не против, если я войду? – Лицо у бедной девушки пунцово-красное, а шея выглядит втянутой в плечи. – По личному делу. – Конечно, – отвечаю я немного резковато. – Для этого я и здесь. Она колеблется: – Вы в порядке? Я имею в виду, если это неподходящий момент… Я осознаю, что отныне любой момент оставшегося мне времени для этого неподходящий, поэтому решаю по крайней мере выяснить причину ее визита и, надеюсь, избавить хотя бы одну из нас от страданий. – Все хорошо, Дебора. Я была погружена в документы. Расскажите мне все. Дебора входит в кабинет, садится напротив меня, а потом вдруг заливается слезами. – Не спешите, – говорю я, пододвигая к ней коробку с бумажными салфетками. Дебора хватает одну и зарывается в нее лицом. Мне хочется обнять ее – не могу смотреть, когда кто-то плачет, – но это было бы сейчас неуместным. Моя работа лишает возможности реагировать на эмоции так, как отреагировал бы друг. Я должна оставаться на своем месте, сдержать чувства и соблюдать правила компании, потому что в работе не могу поддаваться чужим эмоциям. – Извините, – всхлипнула Дебора. – Не извиняйтесь. Она смотрит на меня, страдальчески скривив рот. – Я хочу подать официальную жалобу на Итана. Он совершенно перестал себя со мной контролировать. Начал оскорблять. Она вздрагивает. Серьезно? Итан Веббер? Работает в компании семь лет. Три повышения. Тихоня. Компьютерный задрот. Глава шахматного клуба. Я бы не подумала, что он способен на такое. – Не могли бы вы описать эти оскорбления, Дебора? – Я делаю пометки в блокноте. – Физические? – Словесные. – Поясните, пожалуйста, что он сказал.