– За отца? – Господи, что за вопросы… – Говорите! – Да, отдал бы. – А за маму? – Маму Леонард любил больше всех, – покачал головой Коннор. – Леонард вообще очень добрый. Бывает, что он кипит и раздражается, но у нас в семье все такие. И мама могла вспылить, и папа, и, в принципе, я могу… – Ваш брат всегда был таким… легковоспламеняющимся? Коннор наморщил лоб. – Он всегда был сложным. Я бы так сказал. – В чём его проблема, как вам кажется? После некоторого раздумья Коннор ответил: – Леонарду просто нужно пространство, воздух, чтобы дышать как ему хочется. Вот как я считаю. – А ему кто-то мешает дышать? – Ну, он творческий человек, к нему неприменимы любые рамки. Поэтому, если кто-то его в чём-то ограничивает, он может сорваться. К примеру, мне кажется, что в школе ему здорово не дают дышать. – Миссис Робинсон его в чём-то ограничивала? Коннор кивнул, пояснив: – Леонард сложнее, чем обычный сложный человек, если так вообще можно выразиться. Его прежде всего ограничивает его собственная натура. Адам Карлсен не сдержал удивления. – Это как? – спросил он. – Он скрытный. Не выносил, когда мама рассказывала о нём что-то другим людям. – Что-то конкретное? – Всё что угодно. Скажем, какую картину он написал или начал писать, это для него очень личное. В его отсутствие мама могла запросто войти в его комнату без разрешения и увидеть всё то, что Леонард от неё прятал. В этом для него и состоит нехватка воздуха – он хочет, чтобы про него никто ничего не знал. Ни малейшей детали! Коннор обхватил себя руками, плотно прижав их к груди, словно пытаясь унять дрожь. Вряд ли он так откровенно высказывал свои мысли о брате перед кем-либо раньше. – Ну вот так он устроен, я могу его понять. Хотя я считаю, что он слишком заморочен, но, повторюсь, это его право. С мамой, конечно, ему жизни не было и не могло быть. Он мечтал поскорее окончить школу, найти работу и переехать, не сообщив куда. Он замолчал. Карлсен осторожно предположил: – Теперь ему некуда спешить и незачем переезжать? Коннор отстранённо кивнул. И вдруг его лицо вновь побледнело и вытянулось. – Но если вы думаете, что Леонард мог подсыпать маме веронал только ради того, чтобы она больше не рассказывала ничего про него… – Я как раз так не думаю, – успокоил его Карлсен. – А… Тогда что вы думаете? – Прежде всего, мистер Робинсон, я думаю, что ваша мама вас всех очень любила. Коннор вопросительно уставился. – И… это всё? – О нет, – Адам Карлсен улыбнулся. – Но я думаю, что в этом кроется ответ… разгадка… Я всё время возвращаюсь к этой мысли, каждый раз, когда представляю себе миссис Робинсон. Я вижу перед собой заботливую маму, которая тревожится за каждого члена своей семьи и готова за него умереть. Она такая, какая есть, у неё свои мечты, свои недостатки, свои характерные черты, свои маленькие радости, но, прежде всего, она создала семью, которую любит, и вне её не видит иного смысла жизни. Карлсен снял очки, потёр их о борт халата и надел обратно. – Да, в этом что-то есть, некая основа, фундамент… Не могу это объяснить, просто эта мысль не отпускает, не даёт покоя. – Но вы… правда считаете, что Леонард не мог этого совершить? – Этого я не говорил, – покачал головой Карлсен. – Разве?.. – Как, по-вашему, чем вызвано у вашего брата такое стремление к скрытности? Подумав, Коннор ответил: – Знаете, мы ведь никогда не лезли друг к другу в жизнь. Мне кажется, я давно потерял какую-либо связь с Леонардом. Ну, то есть мы-то живём под одной крышей, когда возвращаемся с учёбы на Рождество или каникулы. Я хочу сказать, что понятия не имею, когда ему в голову пришла идея скрывать своё существование от остального мира. Последняя фраза заинтересовала Карлсена. Он сказал: – Но перед этим вы говорили, что быть скрытным – его натура. А теперь предполагаете, что Леонарду могла прийти в голову идея скрываться от мира. Для чего? Коннор растеряно глянул в окно. – Быть может, он что-то натворил, что-то такое, из-за чего ему приходится теперь скрываться? – спросил Адам. – О, нет-нет, уверен, что дело совсем не в этом! – А в чём же? – Он очень артистичен. Не в смысле, что он играет… Хотя, может, и… Гм… Не представляю, как выразить эту мысль… В общем, он артист, художник, человек искусства до мозга костей. Такое ощущение, что ему скучно в реальном мире, и поэтому ему нравится придумывать, нравится быть кем-то помимо себя. – Некое альтер эго? – Что-то вроде того. Мне сложно это понять, даже представить, как можно так жить. – И никто в семье не понимает Леонарда? – Мне кажется, что мама, возможно, понимала. Он помолчал и добавил: – В конце концов, она ведь тоже любила выдумывать всякое. Наверное, у Леонарда это от неё. – Я бы даже сказал, от неё и из-за неё. – Из-за неё? – Ну да, – кивнул Адам. – В условиях жизни с матерью, которая любила всё рассказывать другим, у Леонарда попросту не могла не развиться потребность в утаивании. – Да, верно. – А если у него при этом ещё и натура артистическая, и альтер эго… Да, тут определённо жгучая смесь. Расскажите теперь о вашей сестре. На некоторое время Коннор погрузился в мысли, потом заговорил: – У Мэри своя жизнь, мы её не трогаем. Ей пятнадцать, и это как будто всё, что мне о ней известно. – Но ведь для вас не секрет, что Мэри – приёмный ребёнок? – Разумеется, нет. – Так расскажите мне об этом. – Но… вы же и так знаете. – Вам было девять лет, когда удочерили Мэри. Что вы помните о том времени? Коннор сделал глубокий вздох.