– Я всегда говорю, что думаю. Мисс Нортон обняла руками колени, прижав их к груди, и сказала: – Вот и я так всю жизнь поступаю – говорю, что думаю, но думаю-то я не всегда верно. Точнее, мне теперь кажется, что я часто рассуждаю неправильно. А может, и всегда… В общем, я пришла к выводу, что неправильно доверять каждому возникающему у тебя ощущению. Я ведь всегда всему верю: тому, что мне говорят, тому, что показывают. Знаете, в последние дни после общения с мисс Бёрч и особенно после нашего с вами разговора мне всё больше кажется, что я – абсолютнейшая дура. – Это не так, – покачал головой Адам. – Прошу, не жалейте меня. Я очень хочу научиться разбираться в людях, хотя бы немного. – Для этого необходимо обладать минимальной долей цинизма и всегда допускать, что человек перед вами – неважно, племянник это или ваша любимая сестра – может оказаться совсем не тем, за кого вы его принимали. – Да, понимаю, о чём вы. – Мисс Нортон, что заставляет вас думать, что вы на кого-то клевещете? – Мне просто пришла в голову мысль, что я ведь толком и не знаю, что такое семейная жизнь. Я живу одна и со стороны… то есть… я хочу сказать, что в теории знаю, что представляет собой семья, но на практике семьи ведь совершенно разные. И ссоры, и конфликты у всех разные, и любовь может проявляться по-разному, и только члены семьи могут правильно всё понимать… Щёки Эмили покрыл румянец. Она почувствовала это и сказала: – Здесь очень жарко! – Мисс Нортон, вам кажется, что вы неправильно что-то истолковали? Какие-то слова или какое-то действие? Эмили Нортон долго разглядывала метель за окном, прежде чем ответить: – Я думаю, что никто не виноват в том, что произошло. – Это интересно, – с вниманием отозвался Карлсен. – Я имею в виду, что даже если кто-то и совершил это, то им руководило очень естественное чувство. – Что значит «естественное»? – Которое могло родиться только в данной конкретной семье. Карлсен сдвинул брови. – Мисс Нортон, мы ведь сейчас про убийство с вами говорим, не так ли? – Да, но не всегда же убийство происходит из злых побуждений? Ведь бывает же так, что человек совершает такой поступок по велению души? – Мисс Нортон? – Да, я всё ещё неясно выражаюсь. Я хочу сказать, что человеком может руководить не зло, а сострадание. Может же такое быть? Карлсен задумчиво произнёс: – По отношению к тяжелобольным – возможно. – Я об этом и говорю! – с жаром воскликнула Эмили. Краснота продолжала расползаться по её лицу и шее. – Чем больше я думаю о том, что не знаю и не могу знать, какими были истинные отношения внутри семьи Робинсон, тем больше понимаю, какой на самом деле была моя сестра. Она была замечательным человеком, но в ней было столько всего другого… Сложного… Того, что мешало ей жить. И другим тоже. – Смерть облегчила её страдания, вы это хотите сказать? Эмили Нортон кивнула, выражение тревоги резко сошло с её лица, оно выглядело теперь как обычно – добрым и трогательным. Эмили сказала: – У нашего отца была последняя стадия онкологии. Он ослеп и практически не разговаривал. Каждый день был для него тяжким испытанием. В здравии это был жёсткий, строгий человек с викторианской закалкой. Но мы его очень любили. Так было заведено – любить тирана-отца. Годами позже, после его смерти, когда я выросла, Тамара призналась мне, что самостоятельно приняла решение помочь ему справиться с болью. Она усыпила его, как собаку. Я раньше и представить не могла, что доброта может существовать в виде убийства. Но именно Тамара открыла для меня чувство сострадания. Я поняла, что, если рядом мучается живое существо, ему нужно помочь, ведь в эту минуту ты сильнее, чем оно. Страдающий не может принять такое решение, он слаб, он измотан, он плохо понимает. Но ты, если у тебя есть сердце, должен набраться храбрости и сделать это. В глазах девушки заблестели слёзы. – Мисс Нортон, вы защищаете кого-то вполне конкретного? – спросил Карлсен. Она покачала головой и сказала: – Я уже говорила, что не знаю, кто из них это сделал. Но я думаю, что Тамара очень правильно воспитала всех своих детей. Пускай они кажутся такими разными и порой бессердечными. Но сейчас я верю, что ими никогда не руководило зло. Я знаю, что мои племянники – самые лучшие, самые преданные… Глава 2 Эмили Нортон испарилась. Карлсен размышлял над услышанным ещё четверть часа, прежде чем снова упаковал воздух в горло и ушёл с головой под воду. Четыре минуты спустя чья-то тень пролетела прямо над его головой и окунулась в воду. От Карлсена неторопливо удалялась женская фигура, облачённая в купальник насыщенного цвета бордо, выгодно подчёркивающий бледность изящных и стройных конечностей. Каштановые волосы струились в отблесках водяной поверхности. Она оттолкнулась от противоположной стенки и теперь двигалась в сторону Адама. Она плыла без очков с открытыми глазами и улыбалась норвежцу, будто морская сирена. Её забавляла возникшая вдруг ассоциация с ботаником, который стыдится пригласить девушку на танец. Вероника добралась до бортика и выскочила на поверхность. Карлсен последовал за ней. – Что-нибудь раскопали в моей писанине? – спросила она. – Несколько моментов показались мне интересными. – Всего несколько? – Остальное мне было известно. – И что вас заинтересовало больше всего? – То, как достоверно вам удалось записать эту историю. Вероника Бёрч вылезла из воды, взяла полотенце, обернула им волосы. – А ответы на свои вопросы вы получили? Адам покачал головой. Мисс Бёрч сделала вид, что это её нисколько не огорчило. Она бросила полотенце на пол и устроилась на шезлонге. Затем взяла со столика большой конверт. – Возможно, здесь найдётся кое-что для вашего внимания. Карлсен вылез из воды и вытер руки. – Что это? – Я делала снимки, как только приехала в Югославию. Можно сказать, это иллюстрации к моей книге. Вероника достала фотокарточки. – Вчера я их разглядывала и обнаружила одну деталь, которую раньше не видела. Взгляните на этот снимок. Карлсен надел очки для зрения и присел рядом. На фотографии была пустая улочка, покрытая снегом. По бокам – дома в три этажа. Снимок сделан ближе к вечеру. Ничего примечательного. Карлсен догадался, что объектив Вероники, должно быть, привлекла чугунная вывеска вся в ажурных завитках, торчавшая на переднем плане над лавкой сапожника. Но что за деталь он искал? Карлсен принялся внимательно изучать надписи. Все они были на словенском языке, ничего странного в них молодой человек не находил. И вдруг его внимание привлекло лицо мужчины за стеклом, тот стоял и общался с сапожником у витрины. Лицо было совсем небольшим в масштабах фотографии – его можно было заметить, только если внимательно разглядывать снимок – но весьма примечательным: мордоворот да и только. Такое могло принадлежать бандиту, грабителю или любой другой разбойного вида личности. Слегка хмурясь, Карлсен указал на недобрый лик в окне и вопросительно взглянул на Веронику. – В точку, – кивнула мисс Бёрч. – Я уж думала, вы не заметите. Я сделала это фото в свой первый день в Любляне. Мне понравилась улочка и эта вывеска, но я не видела, что в объектив попадают люди. Потом я прошла полквартала, зашла в кондитерскую, а когда вышла, то увидела этого мужчину через дорогу. Он явно ждал меня. Вид его, как вы сами убедились, был устрашающим. Я ускорила шаг, он кинулся за мной. К счастью, я очень быстро поймала такси, так что осталась цела и невредима. Следующим утром я вновь убегала от него. – С этого, кажется, начинается ваша книга. – Да. Поначалу я решила, что меня хотят украсть в какое-нибудь подпольное рабство или ещё что, я слышала, в восточной Европе такое случается. Но потом поняла, что у меня всего-навсего хотят отнять камеру. У меня новая японская модель, весьма дорогая игрушка. Разумеется, отдавать я её не собиралась. – По крайней мере, без боя. Девушка улыбнулась и сказала: