– Согласен, банально, аж зубы сводит. Другое дело ты. Но, кажется, я тоже знаю, в чём твой секрет. – Да неужели? – Я почти уверен, что тебя гложет страх. Страх оказаться посредственностью. Леонард обратил к нему взгляд и хотел что-то сказать, но молча отвернулся. – Возможно, поэтому ты не хочешь, чтобы люди знали о тебе самые обычные вещи. Потому тебя раздражала мама, делившаяся о тебе со всем миром. Ты готов существовать только по своим правилам, войти в историю, но не как обычное существо, а как тот, с кем не будет ассоциироваться ничего банального. Словно ты пытаешься оживить одну из своих картин, сделать из неё реальность. Адам сделал паузу и добавил: – Возможно, ты боишься стать копией своего отца, стать обычным, несостоявшимся в делах пьяницей. Брови Робинсона взметнулись на холодном лице. Он продолжал молчать. – Знаешь, у меня всё куда тривиальнее. Если тебя действительно интересует моя справка из «Кто есть кто», я поделюсь. Родился в Телеваге, рыбацкой деревне в Норвегии. Мне было девять, когда страну оккупировали фашисты и меня эвакуировали в Шотландию. О родителях я с той поры не слышал. Почти десять лет прожил в приёмной семье. Учусь в Роданфорде на историка. Пожалуй, и всё. Что касается этого дела… Мистер Каннингем… – Хорош, приятель! Мне совершенно плевать на тебя, – Леонард встал и прошёлся до окна. – Не ты, так кто-нибудь другой встрял бы. Минуту или две он рисовал на запотевшей части стекла. Когда он убрал руку, Карлсен увидел дерево с голыми ветвями. Адам тронул очки и спросил: – Вероятно, ты хотел поплавать? – Нет. Леонард достал из кармана скомканный шарик бумаги и запустил его в норвежца. Тот успел поймать, резко вскочив на ноги. Фотографии посыпались на пол. Адам развернул листок. В углу красовался логотип отеля «Сорока». Посередине чернилами было нацарапано (довольно криво): «Хочу избавиться от тебя. По духу ты чужой и чуждый мне человек. Надо было развестись с тобой, ещё тогда, когда ты Джеймса Уинтерса изгоняла. Весь день думаю о том, почему я терпел тебя рядом столько лет?! А пишу тебе не потому, что боюсь сказать это в лицо. Ха-ха. А для того, чтобы не передумать, как я всю жизнь делал, оберегая твоё здоровье от припадков. Теперь они мне до лампочки. Ты за двадцать лет так и не поумнела». Карлсен оторвал взгляд от бумаги и спросил: – Кто такой Джеймс Уинтерс? – Сопляк, что помогал отцу с его делом, а потом обчистил его. Короче, я нашёл это среди маминых вещей. Бьюсь об заклад, отец нацарапал это ночью перед отъездом из «Сороки». Должно быть, нехило надрался. Молодой человек обернулся: – Ты был прав. Мама покончила с собой. Отец её добил. Внешне она могла казаться стойкой, но я отлично её знаю. Он довёл её до нужной кондиции. Внутри неё ничего не осталось – всё выела обида на отца. Так что будь добр, приятель, сгинь! С отстранённым видом Карлсен отложил письмо. – Ты согласен теперь бросить это дело? Ау! Я с кем говорю? – Леонард щёлкнул пальцами. Карлсен очнулся от размышлений, его проницательные глаза устремились на фотографии. – Прости, я задумался. – О чём? – О сорняках. Леонард вскипел: – При чём тут сорняки? – Сам не пойму. – Ты больной! – Леонард запустил пятерню в волосы. – Почему вы бросили мисс Нортон? – Что? Когда это? – В Любляне. Ваши родители отправились на экскурсию в пещеры, а вы с братом должны были сопровождать вашу тётю в городе. Почему вы её бросили? Леонард пожал плечами: – Не помню. Хотя нет, помню. Все порядочно устали друг от друга. Я, по крайней мере, уж точно. Слишком много времени мы тёрлись вместе на чёртовом корабле. – А куда вы с Коннором ушли? – Куда ушёл Коннор, я понятия не имею. Я откололся от них при первой возможности и двинул куда глаза глядят. Слушай, зачем ты опять всё это начинаешь? Ты вынуждаешь меня быть грубым. Что тебе осталось неясным в этом письме? Адам, покачивая головой, произнёс: – Я бы мог поверить в самоубийство миссис Робинсон, и то с большой натяжкой, только веронал был украден ещё на корабле… – Да будь ты проклят со своим кораблём! Леонард схватил с пола фотографии, с яростью сжал их в кулаке. – Догадываюсь, что ещё тебе начирикала эта рыжая пташка, следившая за нами! Погляди, сколько нащёлкала! Он швырнул снимки в бассейн, они накрыли водную поверхность, как стая чаек. – Дрянь! Кровопийца! Беспощадная, без малейшего намёка на порядочность! Ради своей книжки что угодно наплетёт, лишь бы червь внутри насытился. Ей не по силам простые отношения внутри семьи. Она – разрушитель, вандал, порочащий своим змеиным языком то, что люди создают годами! Лицо Леонарда исказилось в гримасе ненависти, а кулаки сжались в желании вмазать очкарику промеж глаз. Он рыкнул: – У тебя в руках все доказательства. Пропади теперь к чёрту! Ураган по имени Леонард Робинсон рассеялся с тем же эффектом, что и смерч, разбившийся о скалы. Странно, но в мозгу Карлсена по-прежнему перемешивались зёрна и плевела – важное и неважное, существенное и случайное. С мыслями об этом он ещё раз взглянул на письмо Джона Робинсона своей жене. Да, в нём чувствовался гнев. И отчаяние. И усталость. И запредельная доля алкоголя. И до всего этого мистера Робинсона довела жизнь с Тамарой Робинсон, в девичестве Нортон. Однако было ли письмо уникальным? Писал ли раньше Джон Робинсон нечто подобное своей жене? И какова была истинная реакция Тамары на его слова? Вот в чём вопрос. Глава 4 Карлсен выудил снимки и разложил их сохнуть вдоль радиатора. У него выдался хороший перерыв. Теперь он вновь надел плавательные очки, собрал воздух в горле, включил секундомер и ушёл с головой под воду. И неважно, сколько с того момента прошло минут, ведь голос миссис Палмер был способен достать вас на любой глубине и порушить нирвану даже самого глубоко погружённого йога. От гула и вибраций этого голоса неумолимо нарастало ощущение физического дискомфорта. И Карлсен, едва на поверхность всплыла его голова, погрузился в бурный каскад слов и фраз, лившихся непонятно в чьём направлении. – …Вот тогда-то я и сказала им – в присутствии старшей горничной, старшего менеджера, Ричарда и, разумеется, директора отеля – да, я собрала их всех в моём номере и сказала, что в таком случае о чаевых не может быть и речи. Иначе что получается? Я плачу за простыни – об их качестве я расскажу отдельно, – на которых обнаруживаю раздавленного жука. Мне совершенно неважно, я ли раздавила его, когда садилась на кровать, или же мой муж, или же вообще горничная, когда решила передохнуть. Да, я допускаю, что горничные могут отдыхать в наших номерах. На ум сразу приходит моя подруга миссис Ридли, она однажды выпроводила одну такую особу из своего номера за ухо – бедняжка, видите ли, прилегла и уснула! Вот уж нонсенс! Карлсен перевёл дух и попытался увидеть жертву миссис Палмер. Увидев, понял, что победа вряд ли останется за нападающей. В лучшем случае кончится ничьей. Однако Палмер продолжала: – Нет, спасибо! Так вот. Чего я точно не пожелала бы добровольно, так это находить того же жука в той же позе, только с другой стороны! А со мной произошло именно это! Только представьте: горничная, вместо того, чтобы сменить простыню, просто повернула её на сто восемьдесят градусов и понадеялась, что я этого не замечу. Тут она просчиталась. Как только я вошла в номер, то первым делом проверила простыни. И что вы думаете? Жук, который был впечатан снизу, теперь лежал у меня под подушкой. Так я вывела эту подлую – а иначе ведь не скажешь! – девицу на чистую воду. Вот!