– Я уверен, что Коннор Робинсон – именно такой, каким мы все его знаем. Патологически добрый и светлый человек с открытой душой и чрезмерной скромностью. Я точно могу заявить, что у него никогда не было намерения убивать свою маму. И главное тому доказательство я получил ещё до знакомства с ним. Дело в том, что несколько дней назад в Любляне я зашёл в аптеку, чтобы купить аспирин. Передо мной зашёл молодой человек, впоследствии оказавшийся англичанином по имени Коннор Робинсон. И вот какое дело: он пытался купить люминал – соль снотворного действия. С собой у него был рецепт, но я уверен, что он его подделал. В этом же была уверена и аптекарь, потому, разумеется, наотрез отказывалась продавать препарат. Люминал – это снотворное средство, созданное как более безопасный заменитель веронала. Но зачем Коннору покупать слабое средство, если у него уже имелся на руках веронал? Ответ очень прост: он боялся навредить своей маме. Но так как люминал ему не продали, ему пришлось воспользоваться вероналом. Тем не менее миссис Робинсон умерла после того, как выпила ликёр. Значит, веронал всё-таки убил её? Какие ещё могли быть варианты? Я стал рассматривать версию о том, что миссис Робинсон… гм… умерла от горя. «Умереть от горя» – такую фразу часто встречаешь в романах или чьих-то рассказах. Но, друзья мои, Тамара Робинсон не испытывала никакого горя. Даже после письма от её мужа, написанного в тяжёлом и оскорбительном тоне. Мистер Палмер подтвердил, что она очень быстро пришла в себя. Даже после ссоры с дочкой. Нет. Миссис Робинсон была в своём обычном настроении. В настроении, чтобы, например, устроить спектакль по дороге в отель «Мамонт». Я уже говорил, что эта история непроизвольно напоминает мне сказку о мальчике, вравшем, что к деревне подошёл волк. Но что, если в этот раз миссис Робинсон в самом деле чувствовала себя плохо? Может, мы напрасно считаем её выдумщицей, способной ставить гениальные мизансцены вроде падения с лестницы в расчёте вызвать у мужа чувство вины? Я не сомневаюсь, что падение действительно было лишь частью игры Тамары Робинсон. Но почему тогда она легла на пол, как только все вышли из фуникулёра? Ответ только один – ей действительно было плохо. А почему ей стало плохо и притом так скоро? А может, я что-то пропускаю? Мы так сосредоточились на веронале, а меж тем и Леонард, и Мэри, и мистер Робинсон, и мисс Нортон могли подсыпать в ликёр что-то ещё. Какой-то яд, какой-то наркотик, который бы подействовал почти мгновенно. Например, известно, что тот же люминал усиливает действие другого барбитала, и в сочетании с ним веронал уж точно мог бы стать причиной смерти миссис Робинсон. Кто из членов семьи мог знать такие подробности? Разумеется, мисс Нортон, в прошлом – медсестра. Но вот какое дело: миссис Робинсон стало нехорошо ещё в автобусе. Тогда, может, психосоматика? Миссис Робинсон могла перенервничать после ссоры с Мэри… Мэри-то точно перенервничала. Полагаю, для неё та ссора стала настоящим испытанием. Чувства к отцу, в которых она сама толком не могла разобраться, были для пятнадцатилетней девушки серьёзной драмой. Но для Тамары это были очередные незначительные интриги, её хобби. Ведь она сама подбросила идею Мэри, что в Джона Робинсона можно влюбиться, обсуждая с ней её школьную подругу Кэти. «Возьми и покажи, что Джон любит тебя, а не её» – что-то вроде того. Нет уж, эпизод в отеле никак не повлиял бы на состояние её здоровья. Возможно, ненадолго подпортил бы настроение, но не больше. Кроме того, нам известно, что миссис Робинсон незадолго до отправления автобуса выпила целую чашку кофе. Непохоже на действия человека, страдающего от повышенного давления и которому могло стать плохо после ссоры, правда? Это доказывает, что после ухода Мэри из номера Тамара чувствовала себя хорошо. Даже лучше – мистер Робинсон сообщил, что его жена пила кофе лишь в тех случаях, когда чувствовала себя отлично и ощущала себя в некоем выигрыше. В своём роде это был для неё психологический приём, как распитая бутылка шампанского по случаю выигрыша на скачках. Этот эпизод мне показался крайне интересным. Что такого выиграла миссис Робинсон? И у кого? Я долго ломал над этим голову. И в процессе понял, что я пропустил одну деталь. Чашка кофе. Последнее, что она пила перед тем, как сесть в автобус. А что, если кто-то отравил ей кофе? Отравил чем-то, что начало медленно действовать в автобусе, а затем всё сильнее на фуникулёре… Тогда я снова вернулся к Мэри. Юное существо, запутавшееся в своих мыслях и чувствах. Она кипит, готова вот-вот взорваться. И тут она видит, как её ненавистная мать заказывает кофе в номер. У неё, ослеплённой яростью, рождается мысль о том, чтобы незаметно отравить напиток, как только его принесут. Эта версия казалась весьма неплохой с психологической точки зрения, но я спрашивал себя, какими возможностями располагала дочка миссис Робинсон? Мэри не человек, который что-то планирует, который чудом может достать откуда-то яд, чтобы потом, улучив момент, воспользоваться им. Мэри – юная и во многом наивная девушка. Максимум, что она могла натворить, так это схватить с полки духи или, скажем, какую-нибудь краску для шляпок и вылить её в кофе. Духи бы не сильно навредили, а краска убила бы на месте. А хитроумных ядов в номере не имелось, каждый из членов семьи мне говорил, что Тамара Робинсон не принимала каких-то серьёзных лекарств, кроме простых таблеток от давления. Нет, Мэри ничего не добавляла в кофе, потому что не смогла бы найти что-нибудь подходящее. И всё-таки кофе… Этот психологический приём миссис Робинсон. Я и не думал отказываться от этой мысли, я знал, что она важна, потому как психологически Тамара Робинсон была очень интересно организована. Что же означал её кофе? Почему он не выходил из моих размышлений? Внезапно вчера, разговаривая со швейцаром Матеем, я вспомнил… вспомнил деталь, о которую мысленно споткнулся, когда читал рукопись мисс Бёрч. Понимаете, у меня прекрасная память. Я помню каждое слово, сказанное каждым из вас во время наших бесед. Но вот я читаю текст мисс Вероники Бёрч, и что-то не сходится. Какая-то пустячная мелочь, которая не относится и не может ни при каких обстоятельствах относиться к этому делу, к миссис Робинсон, к её семье, вообще к чему-либо. Но мелочь эта присутствует, и я обратил на неё внимание. В рукописи миссис Палмер сообщает мисс Бёрч, что её подруга миссис Патридж нагадала ей вторичную дисменорею – недуг, которым и в самом деле обзавелась миссис Палмер некоторое время спустя. Но когда миссис Палмер помянула свою подругу миссис Патридж в разговоре со мной, то сказала, что та нагадала ей язву. Вы понимаете, в чём состоит диссонанс? Миссис Палмер – женщина эффекта, у неё всегда лучшие пироги, лучшие места для отдыха и лучшие болезни. Так почему же она так эффектно бросает мисс Бёрч мучительную вторичную дисменорею, а мне подкидывает слабенькую язву? Это не вяжется с психологией такой женщины, как Софи Палмер. Она не стала бы прятать столь впечатляющую подробность просто так. Тут что-то кроется. Сперва я вроде бы нашёл этому объяснение. Я подумал, что, возможно, у миссис Палмер всё-таки есть границы и что ей просто было бы неловко делиться с двадцатилетним мужчиной проблемами интимного свойства. Мисс Бёрч – женщина, другое дело. Но затем я вспомнил, что миссис Палмер приходила на ресепшен, чтобы рассказать троим мужчинам, включая двадцатилетнего Матея, о своей диарее. Она американка, и ей не стыдно за свой организм, возвестила она тогда. Значит, по идее, она бы ни за что не упустила возможности поделиться и со мной своими гордыми болячками. Но она не стала этого делать. Тогда я принялся перебирать каждое слово из нашего с ней разговора. И обнаружил, что ещё в самом начале беседы сообщил ей, что моя основная специальность – биология. Я сказал это, чтобы она снизошла до меня и согласилась помочь в вопросах психологии, в которых я, согласно моему же признанию, плохо разбираюсь. Мог ли тот факт, что я являюсь биологом, повлиять на выбор болезни, о которой она решила мне сообщить? Я поспешил в аптеку, где поинтересовался у фармацевта, чем обычно лечат вторичную дисменорею. Она назвала несколько способов, один из которых подходил к моей гипотезе по всем параметрам. При вторичной дисменорее, сказала она, иногда в качестве обезболивающего прописывают в гомеопатических дозах аконитин, а это яд нервно-паралитического действия. Не будучи дипломированным биологом, я всё же знаю, что аконитин получают из растения под названием борец. И миссис Палмер это знала. И решила, что раз я разбираюсь в растениях, то, вполне возможно, знаю о ядах, добываемых из них, и о том, что эти яды лечат. В конце концов, она ведь «разоблачила» меня, как начинающего секретного агента, проходящего стажировку в горах Югославии. Такой точно разбирается в ядах. Я назвался биологом, чтобы купить внимание миссис Палмер, а оказалось, что приобрёл таким образом единственную улику, открывшую мне совершенно новый взгляд на это дело… – Погодите, – встряла Жоржетта, не вытерпев, – вы хотите сказать… И она тут же смолкла, впервые за долгое время не в состоянии закончить мысль. Карлсен кивнул. – Мэри выскакивает из номера родителей, оставляя дверь открытой. Миссис Робинсон видит идущую по коридору миссис Палмер и сообщает, что хотела бы обсудить с ней один крайне волнующий её вопрос. Когда тема разговора становится ясна, миссис Палмер говорит, что только отнесёт вещи из химчистки в номер и тотчас вернётся. В номере она берёт пузырёк с лекарством, содержащим аконитин, возвращается и при удобном случае добавляет значительную дозу лекарства в кофе Тамары. Дальнейшее поведение миссис Робинсон становится теперь понятным. Минут через сорок после попадания в организм яд начал действовать. Постепенно у миссис Робинсон стали отниматься конечности. Ей было сложно передвигаться от автобуса к фуникулёру, ей становилось сложнее поворачивать голову и поднимать руки, и под конец она уже не могла удержать бутылку в руке. А когда она не смогла встать и попыталась об этом сказать, то обнаружила, что не может говорить. Всё, что ей удалось – упасть на пол. В таком состоянии, не двигаясь, одна, в диком страхе, не понимая ничего, она пролежала самые долгие минуты своей жизни, пока яд не остановил её сердце. Карлсен замолчал, хмурый взгляд его впился в одну точку в полу. Только сейчас присутствующим открылась бездна, настоящая бездна мучений, которые на самом деле испытала миссис Робинсон перед смертью. Ведь никто из них даже не догадывался. Она плакала, просила помощи, говорила – кричала о своей боли! Но их всех она только раздражала. Мэри разрыдалась. Джон Робинсон крепко обнял её. По щекам мисс Нортон лились слёзы, ей резко стало не хватать воздуха. Вероника Бёрч, потрясённая, спросила: – Зачем миссис Палмер понадобилось убивать Тамару? Карлсен тронул ворот рубашки, неожиданно ставший ему тесным. – Вечером накануне отъезда из отеля «Сорока» миссис Робинсон спустилась в бар, чтобы позвать мужа спать. Мистер Робинсон протянул ей письмо, увидел такси на улице и вышел в надежде уехать куда-нибудь. Но как мистер Робинсон из гостиницы мог увидеть такси в кромешной мгле? Только если бы горели фары. Значит, такси либо готовилось отъезжать, либо только приехало. Водитель не сказал, что ждёт другого пассажира, значит, он только что кого-то привёз. Миссис Робинсон, находясь в трезвом сознании, прекрасно понимала, что на такси приехал мистер Палмер, хоть сам он и сказал ей, что лишь выходил прогуляться перед сном. Миссис Робинсон стало интересно, куда же он ездил в такой час. Они заговорили, стали подниматься наверх, и вдруг миссис Робинсон расцвела, начала улыбаться. Что такого она для себя открыла? Ну конечно! От Палмера пахло духами, теми, что с ароматом вербены, которые так не любила миссис Палмер. Ричард Палмер ездил к другой женщине! Понимаете, какое непаханое поле для интриг и всего прочего только что открылось для миссис Робинсон? Муж протрезвеет и, возможно, не вспомнит ни про какое письмо, потому, не став его дожидаться, Тамара уснула в хорошем настроении, думая, как же ей завтра поступить. И когда на следующий день она увидела в коридоре миссис Палмер, то пригласила её к себе на чашку кофе. Можно по-разному представить себе их разговор, но мы точно знаем пару фраз, сказанных Тамарой Робинсон: «…чтобы какая-то пигалица вешалась на моего мужа… какой позор…» и «…мой муж ни за что не свяжется с такой девицей, как ты его ни соблазняй…». Мисс Бёрч и Коннор оба решили, что Тамара беседует с Мэри. Мисс Бёрч думала, что понимала, к чему были эти слова, а вот Коннор не находил в услышанном никакого смысла. Но сейчас-то нам с вами очевидно: Тамара Робинсон, предположив, что мистер Палмер ездил в бордель, выражала его жене своё сочувствие, попутно замечая – и весьма колко! – что её собственный муж, который до этого прилюдно её оскорблял, так бы не поступил. Карлсен вдруг усмехнулся: – Мне кажется, нельзя быть женщиной в большей степени, чем миссис Робинсон. Это как отдельный вид искусства. Он помолчал и сказал: – Но миссис Палмер – женщина несколько другого склада. Её не волнуют интриги, а волнует лишь то, как выглядит со стороны её жизнь. Идеальный дом, идеальная лужайка перед домом, идеальный забор, идеальный пирог, идеальный отпуск в идеальном отеле с идеальными простынями. Она живёт в мире таких же идеальных подруг. Но что будет, если эти подруги прознают, что её муж ездил в бордель? Будет катастрофа. Что там война в сравнении с этим несмываемым пятном на безукоризненной жизни четы Палмер! Вся проблема в том, что миссис Робинсон общалась с мисс Бёрч, женщиной, чьи книги читают миллионы американок. Если мисс Бёрч хоть где-то проболтается о Ричарде Палмере, миссис Палмер лишится смысла существования. По этой причине Тамару Робинсон пришлось убить. Аконитин был идеальным выбором, потому как при вскрытии его практически невозможно обнаружить, только если знать, что убийца использовал именно этот яд. На миссис Палмер никто бы не подумал. И, кстати, вчера она попыталась утопить меня по той же причине, по которой отравила миссис Робинсон. Она увидела фотографию сапожной лавки и знакомое лицо в ней, и испугалась, но притворилась, что её шокировал снимок обнажённой мисс Бёрч. И всё-таки скрыть переживания ей не удалось: она дважды допустила ошибку в пасьянсе, потому как не переставала думать о снимке. Миссис Палмер поняла, что я мог напасть на след борделя и выяснить, что там побывал её муж. Меня срочно нужно было заставить замолчать. Я сам предоставил ей удобную возможность. Безусловно, моя смерть выглядела бы как несчастный случай на тренировке. – Значит, она знала о борделе, о том, где он находится и как выглядел сводник? – спросил Каннингем. – Ну да. Миссис Палмер следила за мужем, но закрывала глаза на его гуляния. Для неё было главным другое – то, какой видят её жизнь со стороны так называемые подруги. Каннингем глубоко вздохнул. – Помните, я говорил о напряжении, в котором пребывал мистер Палмер во время нашей беседы? – добавил Карлсен. – Вчера я сообразил, что причиной его переживаний стала дверь в кладовку, за которой перешёптывались месьё и мадам Фабьен. На двери висело зеркало, и потому эта дверь невольно напоминала ему ту, что он видел в сапожной мастерской. Мистер Палмер, что называется, был начеку. А вдруг мы не только смерть расследуем, но и пытаемся накрыть подпольную организацию? Мистер Палмер, военный, человек чести, предпочёл бы не быть впутанным во что-то такое. Он смолк. Ещё некоторое время в столовой сохранялась тишина, её пронзали всхлипы женщин и месьё Фабьена. Вскоре семья Робинсон покинула помещение. С Карлсеном остались Каннингем, Фабьены и Вероника Бёрч. – Спасибо вам, мистер Карлсен, – в тоне офицера секретной службы слышалось неприкрытое восхищение. – Пустяки. Я получил удовольствие. Юноша перевёл взгляд на писательницу. Та по-деловому, будто партнёру по бизнесу, сообщила: – Я подобрала фамилию Рупрехту – Талион. Так звали собаку, которую я отравила. Её способности находить любую вещь – меня в том числе – иногда поражали. Я подумала, в Рупрехте её дух словно возродился. Вы не против? Карлсен покачал головой, задумчиво обронив: – «Талион» означает «возмездие». С губ Вероники слетел смешок: – Вот уж точно – судьба глумится! Талион вернулся ко мне в виде вас, и где? В югославской аптеке! Я знала, что видела вас раньше! Но хочу, чтобы и вы знали, – её торжествующе-резкий тон сменился на внезапно романтический. – Где-то глубоко – очень-очень глубоко, разумеется, – во мне всегда жило чувство, что за бессердечие когда-нибудь мне ещё аукнется. – С трудом верится, – улыбаясь, заметил Каннингем. – Но ведь я до конца не верила, что Коннор убийца. – В самом деле? – Да. Очевидно, произошла какая-то ошибка, всё думала я. Даже стала уверять себя, что сама себе всё там нафантазировала. Как раз такие нелепости и случаются в моих книгах, где всё по-человечески нелогично, зато жестоко и зрелищно. Да, кстати, Эмили согласилась поехать со мной в кругосветное путешествие. Мы обе надеемся, что, повидав мир, она обретёт хотя бы малейшую толику цинизма. – Но не забывайте и сами при этом учиться состраданию, – мягко сказал Карлсен. – И когда в следующий раз вы увидите, как кого-то убивают, попытайтесь проявить свои новые навыки.