Она поставила палец на спусковой крючок. Райсевик это увидел. Его правая рука начала движение… – Эй! Медленно. …к поясу, он отстегнул два металлических кольца. Они слегка звякнули – такой же звук в фильмах про полицейских. – Руки за спину, – приказала она. – Не перед собой. – Мне нужно встать на колено, – отозвался он, показывая на лодыжку. – Мне будет проще застегнуть их за спиной, если я нагнусь и… – Нет. Делай все стоя. Он снова гневно на нее посмотрел. – Давай, – она махнула «Береттой». Райсевик долго держал серебристые наручники в руке, словно отчаянно пытался придумать, что бы еще сказать. Как бы потянуть время. Затем с явной неохотой он надел их на одно запястье и завел руку за спину. Потом он завел за спину вторую руку. Прозвучал щелчок, будто кто-то чикнул ножницами. – Готово. Довольна? – Нет, – ответила она. – Повернись. – Не понял. – Повернись, чтобы я могла проверить. Закатив глаза, он неохотно повернулся и показал ей. Но как она и ожидала, наручник надет только на правую руку. Вторую часть он держал в левой ладони. – Ты на самом деле думал, что я клюну? На его лице появился волчий оскал. – Стоило попробовать. – Старайся лучше. – Повтори. – Старайся лучше. – Ты говоришь точно, как твоя сестра. У нее была такая же интонация. – Теперь, Рай, можешь надеть наручник на вторую руку. Он встал боком, чтобы она могла видеть, как он надевает наручник на левое запястье. Вдруг он завертел его, словно ничего не получалось. – Я… я не могу это сделать за спиной. Помоги мне… – Ты серьезно, Рай? После еще одной паузы из его взгляда пропало фальшивое удивление. Он попробовал еще одну уловку, но и от нее пришлось отказаться. «Все правильно. Продолжай меня недооценивать». – Стоило попробовать, – повторил он, потом правым большим пальцем надел наручник на левое запястье, после чего раздвинул в стороны свои огромные ручищи. Металлические челюсти плотно защелкнулись. – Довольна? – Движемся к этому, – сказала Лена, расслабив немного руки с пистолетом. Пальцы затекли. – Кстати, все то, что ты рассказал про тело Кэмбри. Оно, конечно, было ужасным, если кишки превратились в жидкость, а глаза у нее вырвало из глазниц, но кошмары, которые мучили меня по ночам, были хуже. Поэтому спасибо тебе, Рай. Все оказалось не так уж и плохо. – Будь осторожна, когда о чем-то просишь, – улыбнулся он. Между ними снова пролетел серый пепел, который неслышно принес ветер, бросая его то в одну, то в другую сторону. Это были крошечные точки, которые, казалось, летели в глаза. Лена моргнула. Райсевик не моргал. Он холодно и неотрывно смотрел на нее, частички пепла собиралась у него на плечах, словно апокалипсический снег. – Если ты меня пристрелишь, то никогда не узнаешь, что с ней случилось. – Я уже знаю. – Правда? – Ты это подтвердил. Когда мне врал. – Да? Пока единственный человек, доставший оружие, – это ты, Лена. – Он прищурился, глядя вдаль, где все было затянуто дымом. – А если кто-то вдруг проедет мимо и решит, что ты напала на сотрудника полиции штата? – Как хорошо, что ты запер ворота. – Хорошо, – у него сузились глаза. «Для нас обоих», – имел он в виду, и она это знала. Не имело значения то, что они сейчас говорили. Это было только сотрясение воздуха. Если она даже на долю секунды утратит бдительность, Райсевик воспользуется шансом и ударит ее головой об асфальт, выбьет пистолет у нее из рук и размозжит ей череп огромным ботинком. Даже в наручниках он мог ее убить. Безжалостно. Точно так же он убил Кэмбри. Она представила вдавленное лицо сестры. «Лоб был вдавлен, словно грейпфрут, по которому врезали каблуком». Все было так. Абсолютно все. И это на самом деле произошло. Она никогда не признается в этом Райсевику, но на протяжении последних недель она лелеяла наивную надежду: приехав сюда, на мост Хэйрпин, она поймет, что все мифы, гуляющие в Интернете, это не мифы. Увидит призрака или услышит шепот. Пелена между настоящим и прошлым окажется здесь тонкой, и получится, что ее сестра еще в этом мире. Может, Кэмбри в эти секунды заново переживает свои последние часы, ее история разворачивается параллельно истории Лены, и они являются отражением друг друга. Надежда – яд. Лена об этом знала. Выдохнув, она попыталась подумать о другом. Никаких призраков нет. Никакого эха из прошлого и никаких посланий от мертвецов. Только преступник, смотрящий прямо на нее. Он сморщил нос. – Ты на самом деле пишешь о ней книгу? – Да. – Зачем? Она знала, что не должна отвечать. Но все равно ответила, и на этот раз у нее просто не было сил врать: – Меня беспокоит, когда другие говорят о Кэмбри. Когда она умерла, получилось так, словно она прекратила быть человеком и превратилась в общую собственность. Мол, из-за одиночества она спрыгнула с моста. Если кто-то и может поделиться правдой… то это я. На этих словах она собиралась закончить. Но он все еще ждал. Поэтому она произнесла самое тяжелое: – Моя мать – ревностная католичка. Она убита горем, потому что считает: Кэмбри в аду. Потому что она совершила… ну, ты сам знаешь. – Понятно. – Вот и все. – Она почувствовала, как у нее краснеют щеки. – Думаю, что в этом все дело. Я… наверное, мне просто хочется доказать маме, что ее дочь не в аду. – И поэтому ты оказалась здесь. – Да, я здесь. Молчание. Ей не нравилось делиться с ним наболевшим. Она знала, что таким образом только вручает ему ножи, которыми он сможет ее зарезать. Но у нее появилось странное ощущение, что он тоже оплакивает Кэмбри. Словно и он был для нее чем-то родным. В любом случае всю правду она ему не рассказала. После поминальной службы она поехала в родительский дом в Олимпии, чтобы принести им ужин, и заметила, что все фотографии Кэмбри исчезли. Некоторые стены и полки опустели совсем недавно – пыль еще не успела собраться. Вначале Лена предположила, что фотографии теперь в других местах или что родители заказали новые рамки, но на следующей неделе они не появились. Смерть сестры переживали все, они испытывали что-то более глубокое, чем обычное горе после того, как теряешь родного человека: вот он жил, вы его любили, а потом потеряли. Но стоит сказать, что Кэмбри для них никогда не существовала. Она всегда куда-то неслась, а теперь находилась где-то бесконечно далеко, гораздо дальше Техаса или Флориды. А что еще хуже, так эта проклятая дилемма из-за веры. Если Бог существует, то их дочь горит в аду. Если не существует, она полностью исчезла на клеточном уровне. Что хуже? В тот вечер мать Лены выпила слишком много вина и сильно схватила Лену за запястье – так, что синяки остались. И произнесла с блестящими от слез глазами: – Ты моя дочь, Лена, и я тебя люблю. Ты моя единственная дочь. Это было тошно – в одно мгновение стать единственным ребенком. И в это мгновение Лена решила, что не просто поймает убийцу сестры. Она еще и расскажет историю Кэмбри. Только ей это под силу. Она расскажет родителям правду, после которой они снова полюбят Кэмбри. Они забудут, что она крала у них деньги, что ее арестовывали за кражу в магазинах, что от нее пахло травой и сигаретами, что в восемнадцать лет она убежала из дома и после этого ни разу им не позвонила. Истинная Кэмбри была где-то здесь. И Лена найдет ее. Любой ценой. Райсевик изучающе смотрел на нее. Она уже пожалела, что сказала ему то, что сказала. – Можешь мне поверить: если ад существует, Кэмбри точно там, – ухмыльнулся он. – Будешь дальше так говорить, я и тебя туда отправлю.