На четвереньках она пробирается между гигантскими колесами, между свисающих цепей. Она не видит Пластикмена, но слышит, как он совсем рядом тяжело дышит, как шуршит одежда, когда он своей загребущей рукой пытается ухватить ее за лодыжку. «Поймал…» Но она выскальзывает из его сжимающихся пальцев. Он действует слишком медленно. А она – слишком быстро. Она рождена, чтобы бегать. Кэмбри всегда любила скорость, она всегда была недосягаемой и неуловимой, на секунду, на один удар сердца впереди, и она умела изящно уйти до того, как вечеринка выйдет из-под контроля и приедет полиция. Она выбирается с другой стороны грузовика, перекатывается влево по жесткому грунту, задевает ногой гравий, и ее осыпает мелкими камешками. Сверкнула очередная вспышка молнии, теперь она видит свою «Тойоту». Кэмбри срывается с места, Пластикмен в ярости воет у нее за спиной: – ЧЕРТ! – Папа, что она сделала? – слышится из рации. – Она… о, боже праведный! Проклятье! Я не вижу… – Что? – Она выколола мне глаз. «Отлично», – думает Кэмбри, добираясь до своей машины, открывает дверцу, которая все это время была не закрыта, и падает на водительское место. Снова дома. Она поворачивает ключ в замке зажигания, двигатель хрипит. Несколько секунд уходит на то, чтобы он наконец заработал хотя бы с перебоями. В бензобаке почти ничего не осталось, может, одни пары. Но ведь отсюда до федеральной автомагистрали всего ничего. «Ты до нее доберешься, Кэмбри. Не смотри на часы». Сейчас 20:58. Она опускает руку на рычаг переключения передач. «Ты куда-нибудь доберешься, найдешь хорошо освещенную местность, где есть люди, позвонишь в полицию. В настоящую полицию. И оба эти ублюдка будут гореть в…» – Она в своей машине… – Погоди. Что случилось с твоим глазом? Кэмбри жмет на педаль газа, двигатель ревет в ответ. Этот звук приводит ее в невероятный восторг, она всегда ассоциировала его со свободой. «Тойота» несется вперед мимо огромного грузовика. Она включает передние фары – пустая дорога заполняется светом. Кэмбри осматривается вокруг в поисках наполовину ослепшего ублюдка, надеясь задеть его. Не повезло. Их голоса уносит в поток воздуха: – Она уезжает… Все остается позади. Грузовик с надписью «УКУС ЗМЕИ», Пластикмен, их споры, давление на горло, нехватка воздуха, мерзкие запахи пота и змеиного дерьма в кабине. От этого она все дальше и дальше. Спидометр показывает, что она едет уже на скорости шестьдесят миль в час, потом семьдесят, восемьдесят. Дорога поворачивает и петляет. В окна врывается ночной воздух, треплет волосы, откидывает их назад. Она дрожит и смеется. Ловушка этих ублюдков не сработала. Она стала свидетельницей того, чего не должна была видеть. Но ей удалось сбежать, и скоро весь мир узнает, что она увидела. Кэмбри прославит этих двух уродов. Их арестуют, вынесут им приговор, вздернут на виселице. Может, жирному потребуется двухпроводной электрический стул. Веревка-то его не выдержит. Теперь дорога напоминает извивающуюся ленту и идет под уклон. Последний отрезок предгорий перед федеральной автострадой. Тогда она сможет почувствовать облегчение, все сложное окажется позади. Она смотрит в зеркало заднего вида, не появились ли фары преследующей ее машины. Ничего. Еще одна вспышка молнии это подтверждает. На дороге она одна. Теперь дорога прямая, она жмет педаль до упора. В салон снова врывается холодный воздух, из-за него на глаза наворачиваются слезы. Она ничего не может с собой поделать: плачет, смеется, кричит, все сразу, с каждым вздохом испытывает что-то новое. «Мама, папа и Лена, – думает она с радостью и болью. – Я снова вас увижу. Я обещаю: когда доберусь до Вашингтона, я снова вас всех увижу, мы станем одной семьей». ________________ Мне очень жаль, но здесь я прервусь. Выдаю желаемое за действительное. По правде говоря, я понятия не имею, о чем она думала в этот момент. В книге мне следовало бы опираться на точные факты. Но мне нравится представлять, как, пытаясь добраться до безопасного места, сестра думала о нас с теплом. Как она помирится с семьей и загладит свою вину перед мамой и папой. Может, снимет квартиру, перестанет жить только сегодняшним днем, без уверенности в будущем, пойдет на вечерние курсы графического дизайна. А вдруг – я на это надеюсь – Кэмбри даже думала обо мне: «Я тоже скучаю по тебе, Крысиная Морда. Мне очень жаль, что мы никогда не разговариваем. Мне очень жаль, что мы с тобой словно чужие. Как бы мне хотелось, чтобы мы с тобой проводили время вместе по-другому». Но возможно, что на всем пути в ту холодную июньскую ночь мысль обо мне ни разу не пришла ей в голову. Это никак не узнать. Я основываюсь только на рассказе капрала Райсевика и знаю, что Кэмбри удалось вырваться из лап Пластикмена и поехать дальше на север, в направлении федеральной автострады. А это означает… ________________ Дорога впереди резко поворачивает. Показывается мост. Он все ближе и ближе. Появляется из темноты. Вид жуткий и отталкивающий. Похож на скелет. Он собран из балок, закрученных подобно паутине, рисунок повторяется снова и снова. Балки надежно прикреплены к скалам. Дальний свет фар «Тойоты» освещает покрытый ржавчиной дорожный указатель. Проезжая мимо него, Кэмбри читает написанные баллончиком черного цвета слова: «ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ СЮДА». Глава 20 Лена – Что на самом деле случилось с моей сестрой? Тео Райсевик сидел неподвижно с «Винчестером» на коленях, дуло винтовки смотрело вниз. Его голова тоже была опущена, он почти не дышал и просто слушал. Судя по громкости голоса Лены и месту его звучания, он понял, что вопрос обращен к Рай-Раю. Слух – это все. А вот зрение… Ему придают слишком большое значение. Большинство удавов днем почти не видят. Вместо зрения они полагаются на чуть ли не сверхъестественное обоняние и ощущение вибраций. Тео это понимал. Самых больших успехов он добился в темноте, когда закутывался в клеенку, которой художники устилают во время работы пол, и стоял в шкафу мотеля – неподвижно, словно висящее на вешалке пальто. Если не использовать зрение, то включаются другие органы чувств. В крошечном помещении нарастают тактильные ощущения, и это опьяняет и возбуждает. Мягкое дыхание женщины. Позвякивание ее сумочки. Тихие беззаботные шаги от кровати до ванной комнаты. Она не осознает, что делит кислород со своим убийцей. Сейчас он испытывал те же ощущения. Рай-Рай, вероятно, никак не мог решиться, потому что голос Лены прозвучал громче: – Рай, рассказывай. Она дышала неровно и тяжело. Но Тео напомнил себе: это не кадры из фильма Стивена Спилберга «Супер 8», и она не тупая бродяжка с героиновыми шприцами в сумочке. Лена была борцом, воинственной и полной решимости маленькой азиаткой, как и ее сестра, и после перестрелки у нее в крови все еще продолжал бурлить адреналин. В своем мире она вышла живой из перестрелки у кораля «О-Кей»[22]. Но, прикинувшись мертвым, Тео немного отдохнул, и теперь ему требовалось выбрать момент для контратаки. Не удостоверившись, что он мертв, Лена уже допустила критическую ошибку. «Для этого боя ты совсем не годишься, – подумал он. – Не то что Кэмбри. Ты лишь ее тень». Он чувствовал запах ее пота. Шампунь с ароматом зеленого яблока. Может, еще дезодорант, пахло свежим цветочным ароматом. Его жертвы всегда пахли приятно. Наконец заговорил Рай-Рай. – Он… он ужасный. – Твой отец? – Да, он ужасный. «О себе говори, Рай-Рай», – он словно слушал надгробную речь о себе. – Он, э-э… он убивает людей. «Да ты что!» – Не просто людей. Его цель – женщины. «Неужели женщины чем-то хуже? А как же равенство полов?» – Он их подбирал… э-э… – голос Рая дрожал, ему было не по себе. – На дорогах. Ездил по автострадам, от Чикаго до Остина и Мемфиса, кочующий демон в огромном грузовике. Он предлагал помочь девушкам, попавшим в трудную ситуацию, автостопщицам, пьяным подросткам, которые просто хотели доехать домой. Если ему не удавалось заманить их в грузовик, то он выяснял, где они будут находиться следующей ночью. Он называл их «бродяжками». Молодых девушек с проблемами, живущих в своей машине, убегающих от трудного прошлого… тех, кто легко мог исчезнуть и кого потом никто никогда не найдет. «Не гадь у себя на заднем дворе. Сколько раз тебе говорил». – Помню нам с братом было пять-шесть лет, мы играли в приставку. Выйдя из своей мастерской, он зашел к нам. С головы до пят он был в плаще. В нем он напоминал ходячий труп в мешке – в такой упаковывают тела. Он жутко испугал нас. Я спросил его, что он делает. И, не моргнув глазом, он улыбнулся крокодильей улыбкой, а потом сквозь респиратор ответил дурацким голосом: «Сынок, я Пластикмен!» Тео этого не помнил. Но ему стало на душе странно приятно оттого, что помнил Рай-Рай. – Словно супергерой, – продолжал Рай-Рай. – Как Кларк Кент, исчезающий в телефонной будке. Для меня стало нормой, что отец иногда исчезает. Ведь он Пластикмен. Он стал говорить более мрачным тоном. Словно солнце зашло за облака.