— Некоторым все достается, — с горечью сказала Розали. Ее лицо перекосила зависть, когда она смотрела, как та, другая, шла по сходням. Линит Дойл выглядела так, что хоть сейчас в премьерши какого-нибудь ревю. Она и держалась с уверенностью обласканной славой артистки. Она привыкла, что на нее смотрят, восхищаются ею, привыкла быть в центре внимания. Она знала, что на нее устремлены жадные взоры, — и как бы не замечала их: она принимала это как должное. И сейчас, даже не отдавая себе в этом отчета, она играла роль: богатая, светская красавица-новобрачная проводит свой медовый месяц. С легкой улыбкой она что-то вскользь сказала высокому спутнику. Тот ответил, и при звуке его голоса Эркюль Пуаро насторожился. Под сведенными бровями сверкнули его глаза. Пара прошла совсем близко. Он услышал, как Саймон Дойл говорил: — Если постараться, мы успеем, дорогая. Ничто не мешает задержаться на неделю-другую, раз тебе тут нравится. Он глядел на нее жарко, любяще, преданно. Пуаро задумчиво смерил его глазами: широкие плечи, бронзовое от загара лицо, темно-голубые глаза, детская открытость улыбки. — Счастливчик, — сказал им вслед Тим. — Подцепить наследницу без аденоидов и плоскостопия! — Смотрятся они страшно счастливыми, — с ноткой зависти сказала Розали и неслышно для Тима добавила: — Несправедливо. А Пуаро услышал. Согнав с лица нахмуренную озабоченность, он мельком взглянул на нее. — Пойду представлю маме сводку, — сказал Тим. Он приподнял шляпу и ушел. Пуаро и Розали неспешно тронулись в обратный путь к отелю, отмахиваясь от новых предложений проехаться на осликах. — Несправедливо, значит, мадемуазель? — мягко спросил Пуаро. Девушка зло покраснела. — Не понимаю, что вы имеете в виду. — Я просто повторяю слова, какие вы только что прошептали. Не отпирайтесь. Розали Оттерборн пожала плечами. — Действительно многовато для одного человека: деньги, внешность, фигура и… Она умолкла, и Пуаро договорил за нее: — И еще любовь, да? Но откуда вы знаете — вдруг он женился на ее деньгах? — Разве вы не видели, как он смотрел на нее? — Я видел, мадемуазель. Я видел все, что полагалось увидеть, и чуточку больше. — Что же именно? Пуаро медленно выговорил: — Я видел темные круги под ее глазами. Я видел, как побелели костяшки пальцев на ручке зонтика… Розали заглянула ему в глаза. — Что вы хотите сказать? — Я хочу сказать, что не все то золото, что блестит. Я хочу сказать, что, хотя эта дама богата, красива и любима, не все там благополучно. И еще я кое-что знаю. — Неужели? — Я знаю, — сказал Пуаро хмурясь, — что где-то я уже слышал этот голос — голос мосье Дойла, и мне очень хочется вспомнить — где. Но Розали уже не слушала. Она замерла на месте. Концом зонтика она чертила узоры на рыхлом песке. Потом ее прорвало: — Я — гадина. Гнусная, отвратительная гадина. Я готова содрать с нее платье и топтать ее прекрасное, надменное, самоуверенное лицо. Я просто ревнивая кошка и ничего не могу поделать с собой. Она дьявольски везучая, такая выдержанная и уверенная в себе. Эркюль Пуаро был отчасти озадачен этой истерической вспышкой. Он взял ее под руку, дружески тряхнул. — Tenez[272] — выговоритесь, и вам станет легче. — Ненавижу ее! Впервые так ненавижу человека с первого взгляда. — Превосходно! Она подозрительно взглянула на него. У нее дрогнули губы, и она рассмеялась. — Bien[273],— сказал Пуаро, также рассмеявшись. И они мирно направились дальше к отелю. — Мне надо найти маму, — сказала Розали, когда они вошли в прохладный, сумрачный холл. Пройдя холл, Пуаро вышел на террасу с видом на Нил. Несмотря на раннее время, столики были накрыты к чаю. Поглядев на реку, он спустился побродить по парку. Там играли в теннис под палящим солнцем. Он задержался посмотреть, потом сошел крутой тропкой вниз. На скамейке лицом к Нилу сидела та самая девушка, что он видел в ресторане "У тетушки". Он сразу узнал ее. В его памяти отчетливо запечатлелось ее лицо, и как же оно переменилось! Бледное, исхудавшее, с печатью неизбывной скуки и подавленности. Он чуть отступил назад. Не замеченный ею, он мог смотреть без помех. Она нетерпеливо постукивала по земле ножкой. Глаза, как бы подернутые дымкой, вдруг странно оживляла горькая радость. Она смотрела прямо перед собой, на Нил, где скользили барки под белыми парусами. Тот голос, это лицо — да, он вспомнил их. Вспомнил лицо этой девушки и только что услышанный голос новоиспеченного мужа. Он следил за ничего не подозревавшей девушкой, а между тем в драме игралась очередная сцена. Сверху послышались голоса. Девушку точно ветром сдуло с места. По тропке сходили Линит Дойл с мужем. Счастье и уверенность звенели в ее голосе. Ни следа недавнего напряжения и скованности в фигуре. Она была счастлива. Та девушка сделала пару шагов им навстречу, и они пораженно застыли. — Привет, Линит, — сказала Жаклин де Бельфор. — И ты тут, оказывается. Похоже, мы так и будем всю жизнь сталкиваться лицом к лицу. Привет, Саймон! Как поживаешь? Вскрикнув, Линит отпрянула и вжалась в скалу. Красивое лицо Саймона Дойла гневно передернулось. Он двинулся вперед, словно намереваясь смести с дороги это худенькое тельце. По-птичьи дернув головой в сторону, она показала, что не одинока здесь. Саймон тоже повернулся и увидел Пуаро. — Привет, Жаклин, — неловко сказал он. — Не думали тебя тут встретить. Слова прозвучали совершенно неубедительно. Девушка сверкнула белозубой улыбкой. — Полная неожиданность? — спросила она. Потом, едва заметно кивнув, ушла вверх по тропинке. Из деликатности Пуаро двинулся в противоположную сторону. Уходя, он слышал, как Линит Дойл сказала: — Боже мой, Саймон! Что же нам делать, Саймон? Глава 2 Ужин кончился. Открытая веранда отеля "У водоската" была мягко освещена. За маленькими столами собрались почти все постояльцы. Появились Саймон и Линит Дойл и с ними высокий, представительный седоголовый господин с свежевыбритым, американской выделки острым лицом. Пока они мешкали в дверях, Тим Аллертон встал из-за столика и направился к ним. — Вы, разумеется, не помните меня, — учтиво сказал он. — Я кузен Джоанны Саутвуд. — Ну конечно, какая я глупая! Вы — Тим Аллертон. А это мой муж, — голос ее чуть дрогнул (от гордости? от застенчивости?) — и мой американский опекун, мистер Пеннингтон. — Разрешите познакомить вас с моей мамой, — сказал Тим. Несколько минут спустя они все сидели одной компанией: в углу Линит, по обе стороны от нее соловьями разливались Тим и Пеннингтон. Миссис Аллертон разговаривала с Саймоном Дойлом.