Линит вскинула голову и глянула ему прямо в глаза. — Что вы хотите сказать? Пуаро переменил тон. Чуть подавшись к ней, он заговорил доверительно, с закликающей интонацией, бережно. Он спросил: — Почему это вам так неприятно, мадам? — Неприятно?! Да от этого можно сойти с ума! Это раздражает до крайней степени! А почему — я вам сказала. Пуаро помотал головой. — Не вполне. — Что вы хотите сказать? — снова спросила Линит. Пуаро откинулся на спинку стула, сложил руки на груди и с бесстрастным видом заговорил: — Ecoutez, Madame[277]. Я поведаю вам маленькую историю. Однажды — это уже месяц-два назад — я обедаю в лондонском ресторане. За соседним столиком сидят двое — мужчина и девушка. Они кажутся очень счастливыми, очень влюбленными. Они с верой строят планы на будущее. Это не значит, что я слушаю не полагающееся для моих ушей: просто они совершенно не принимают в расчет, кто их слышит, а кто не слышит. Мужчина сидит спиной ко мне, а лицо девушки я вижу. Оно очень выразительно. Девушка беззаветно любит, предана душой и телом, и она не из тех, кто влюбляется легко и часто. Для нее это безусловно вопрос жизни и смерти. Они обручены, эти двое, насколько я могу понять, и они обсуждают, куда отправиться в свой медовый месяц. Они планируют поехать в Египет. Он умолк. — И что же? — отозвалась Линит. Пуаро продолжал: — Это было месяц-два назад, но ее лицо — это незабываемо. Я знал, что вспомню его, если увижу еще раз. И мужской голос вспомню. Вы, я думаю, догадываетесь, мадам, где я снова увидел это лицо и услышал тот голос. Это случилось здесь, в Египте. У того мужчины медовый месяц — это так, но он проводит его с другой женщиной. — Так что же? — отозвалась Линит. — Я упоминала об этих обстоятельствах. — Да, вы упоминали. — В чем же дело? Растягивая слова, Пуаро сказал: — Девушка в ресторане поминала свою подругу, она была убеждена, что подруга не подведет их. Этой подругой, я думаю, были вы, мадам. Линит залилась краской. — Да. Я говорила вам, что мы дружили. — Она верила в вас? — Да. В нетерпении покусывая губу, она молчала, но, поскольку Пуаро не обнаруживал намерения заговорить, не выдержала и взорвалась: — Конечно, все сложилось крайне неудачно! Всякое бывает в жизни, мосье Пуаро. — О да, мадам, всякое бывает. — Он помолчал. — Вы, я полагаю, англиканского вероисповедания?[278] — Да. — Линит была слегка озадачена. — Значит, вы слышали в церкви отрывки из Библии. Вы слышали притчу о богатом человеке, у которого было много мелкого и крупного скота, и о бедном, у которого была только одна овечка, и как богатый отобрал ее у бедняка. Это как раз касается вас, мадам. Линит выпрямилась на стуле. Гневно вспыхнули ее глаза. — Я прекрасно вижу, куда вы клоните, мосье Пуаро! Вы считаете, что я, грубо говоря, украла у своей приятельницы молодого человека. Если разводить сантименты, а ни на что другое ваше поколение не способно, то, возможно, так оно и есть. Но истина еще беспощаднее. Я не отрицаю, что Джеки была без ума от Саймона, но, мне кажется, вы не допускаете, что он мог не питать к ней таких же ответных чувств. Она ему нравилась, но, я думаю, еще до встречи со мной он начал понимать, что делает ошибку. Взгляните на дело непредвзято, мосье Пуаро. Саймон обнаруживает, что любит меня, а не Джеки. Как прикажете ему поступать? Благородно перебороть себя, жениться на безразличной ему женщине и, скорее всего, поломать все три жизни, потому что едва ли при таких обстоятельствах он смог бы сделать Джеки счастливой? Будь он женат на ней ко времени нашей встречи, тогда, согласна, он мог видеть свой долг в том, чтобы оставаться с нею, — хотя я так не думаю. Если один несчастлив, то и другой страдает. Помолвка еще ни к чему не обязывает. Если совершается ошибка, то лучше признать это, пока не поздно. Я понимаю, что для Джеки это был удар, страшно жалко, что так вышло, но сделанного не воротишь. Чему быть, того не миновать. — Удивительно. Она воззрилась на него. — Простите? — Очень разумно, очень логично все, что вы говорите. Но одну вещь это все-таки не объясняет. — Что именно? — Ваше собственное отношение, мадам. Вот это преследование вас — вы могли воспринимать его двояко. Оно могло досаждать вам — это понятно, а могло пробудить жалость к подруге, которая в своей глубокой обиде совершенно отбросила всякие условности. Однако ничего подобного вы не переживали. Для вас ее преследование нетерпимо. А почему? Да только потому, что вы чувствуете себя виноватой. Линит прянула со стула. — Как вы смеете?! Право, мосье Пуаро, это уже слишком. — Смею, мадам, смею! Я хочу говорить с вами совершенно откровенно. Смею думать, что, как бы вы ни старались в собственных глазах приукрасить обстоятельства, вы сознательно отбили своего мужа у вашей подруги. Смею думать, что вы с первого взгляда увлеклись им. Смею также предположить, что в какую-то минуту вы заколебались, вы поняли, что стоите перед выбором: удержаться либо сделать дальнейшие шаги. Смею думать, что инициатива исходила от вас — не от мосье Дойла. Вы красивы, мадам, богаты; вы умны, проницательны, наконец, в вас есть обаяние. Вы могли пустить в ход ваше обаяние, а могли умерить его. Жизнь одарила вас решительно всем, мадам. А жизнь вашей подруги сошлась на одном-единственном человеке. Вы это знали, но, поколебавшись, не отдернули руки. Как тот библейский богач, вы отобрали у бедняка его единственную овечку. Повисло молчание. С усилием сдерживая себя, Линит холодно сказала: — Все это не имеет никакого отношения к делу. — Нет, имеет. Я объясняю вам, почему неожиданные появления мадемуазель де Бельфор так угнетают вас. Пусть она ведет себя не по-женски, недостойно, однако в душе вы убеждены, что она в своем праве. — Неправда! Пуаро пожал плечами. — Вы не хотите признаться себе в этом. — Чего ради? — Вы жили счастливо, мадам, — мягко сказал Пуаро, — и наверняка были великодушны и добры к другим. — Я старалась, как могла, — сказала Линит. С. ее лица сошло нетерпеливо-раздраженное выражение, и голос прозвучал только что не жалобно. — Вот поэтому сознание, что вы кому-то причинили боль, так огорчает вас — и поэтому же вы не хотите признать этот факт. Простите, если докучаю, но психология — ей принадлежит решающее слово в вашем случае. — Даже допустив, что сказанное вами правда, — медленно выговорила Линит, — а я никоим образом так не считаю, — сейчас-то что можно сделать? Прошлое не переменишь, надо считаться с реальным положением дел. Пуаро кивнул. — У вас ясная голова. Да, прошлое нельзя отменить. Нужно принять реальное положение дел. И хочешь не хочешь, мадам, принять также последствия своих деяний. — Иначе говоря, — недоверчиво спросила Линит, — я ничего не могу сделать — ничего?! — Мужайтесь, мадам, но я именно так это себе представляю. — А не могли бы вы, — протянула Линит, — переговорить с Джеки… с мисс де Бельфор? Вразумить ее? — Отчего же, можно. Если вы пожелаете, я сделаю это. Но не обольщайтесь. Мадемуазель де Бельфор, я полагаю, до такой степени одержима своей идеей, что ее уже ничем не сбить. — Но как-то мы можем из этого выпутаться? — Вы можете, разумеется, вернуться в Англию и обитать в собственном доме. — Даже в этом случае Жаклин способна поселиться в деревне, и я встречу ее всякий раз, когда выйду за порог. — Совершенно верно. — Кроме того, — медленно выговорила Линит, — я не уверена в том, что Саймон согласится бежать отсюда. — А как он вообще относится к этому? — Он в бешенстве, буквально в бешенстве. Пуаро в раздумье кивнул головой. Линит сказала просительным тоном: — Так вы… переговорите с ней? — Да, я поговорю. Но вряд ли это что-нибудь переменит. — Джеки такая странная! — взорвалась Линит. — Никогда не знаешь, чего от нее ждать! — Вы упомянули, что она вам угрожала. Вы не скажете, чем именно угрожала? Линит пожала плечами.