— Дорогая, я хочу, чтобы ты… — Приняла королевское пособие?[250] Честно говоря, я за этим и приехала. Нет-нет, не за деньгами! До этого пока не дошло. Я приехала просить о важной-преважной услуге. — Выкладывай. — Если ты собираешься выходить за своего Уиндли-зема, ты, может быть, поймешь меня. Линит приняла озадаченный вид; потом лицо ее прояснилось. — Ты хочешь сказать, что… — Правильно, дорогая! Я помолвлена. — Вот оно что! То-то, я смотрю, тебя как подменили. Ты всегда живчик, но сегодня — особенно. — Такое у меня настроение. — Расскажи про него. — Его зовут Саймон Дойл. Он такой большой, плечистый и невероятно простой, совсем дитя малое, невозможная прелесть! Он бедный, совсем без денег. Но, по-вашему, он еще тот дворянин — из обедневших, правда, да еще младший сын, и все такое. Их корни в Девоншире. Он любит провинцию и все деревенское. А сам последние пять лет сидит в городе, в душной конторе. Сейчас там сокращение, он без работы. Линит, я у м р у, если не выйду за него замуж! Умру! Умру… — Не говори глупостей, Джеки. — Говорю тебе: умру! Я без ума от него. А он — от меня. Мы не можем друг без друга. — Дорогая, ты просто не в себе. — Я знаю. Страшно, правда? Когда тебя одолевает любовь, с ней уже не справиться. Она смолкла. Ее широко раскрывшиеся темные глаза обрели трагическое выражение. Она передернула плечами. — Иногда просто страшно делается! Мы с Саймоном созданы друг для друга. Мне никто больше не нужен. Ты должна помочь нам, Линит. Я узнала, что ты купила это поместье, и вот что подумала: ведь тебе понадобится управляющий — и может, даже не один. Возьми на это место Саймона. — Как! — поразилась Линит. — Он собаку съел на этом деле, — зачастила Жаклин. — Все знает про поместья — сам вырос в таких условиях. Да еще специально учился. Ну, Линит, ну, из любви ко мне — дай ему работу, а? Если он не справится — уволишь. А он справится! Мы себе будем жить в какой-нибудь сторожке, я буду постоянно видеть тебя, а в твоем парке станет просто божественно красиво. Она встала. — Скажи, что ты его берешь, Линит. Красивая, золотая Линит! Бесценное мое сокровище! Скажи, что ты его берешь! — Джеки… — Берешь?.. Линит рассмеялась. — Смешная ты, Джеки! Вези сюда своего кавалера, дай на него посмотреть — тогда все и обсудим. Джеки набросилась на нее с поцелуями. — Дорогая ты моя, ты настоящий друг! Я знала! Ты меня никогда не подведешь! Ты самая ненаглядная на свете. До свидания! — Нет, ты останешься, Джеки. — Нет, не останусь. Я возвращаюсь в Лондон, а завтра привезу Саймона, и мы все решим. Ты полюбишь его. Он душка. — Неужели ты не можешь задержаться и выпить чаю? — Не могу, Линит. У меня от всего голова идет кругом. Я должна вернуться и рассказать Саймону. Я сумасшедшая, знаю, но с этим ничего не поделаешь. Даст Бог, замужество меня излечит. Оно вроде бы отрезвляюще действует на людей. Она направилась к двери, но тут же кинулась напоследок обнять подругу. — Ты одна такая на всем свете, Линит. 6 Мосье Гастон Блонден, владелец ресторанчика "У тетушки", отнюдь не баловал вниманием своих "clientele". Напрасно могли ждать, что их заметят и выделят из остальных, богач и красавица, знаменитость и аристократ. И уж совсем в исключительных случаях, являя особую милость, мосье Блонден встречал гостя, провожал к придержанному столику и заводил уместный разговор. Нынешним вечером мосье Блонден почтил своим монаршим вниманием лишь троих — герцогиню, пэра-лошадника и комической внешности коротышку с длиннющими черными усами, который своим появлением "У тетушки", отметил бы поверхностный наблюдатель, едва ли делает одолжение ресторану. А мосье Блонден был сама любезность. Хотя последние полчаса посетителей заверили, что ни единого свободного столика не имеется, тут и столик таинственным образом объявился, причем в удобнейшем месте. И мосье Блонден самолично, с подчеркнутой empressement провел к нему гостя. — Само собой разумеется, мосье Пуаро, для вас всегда найдется столик. Как бы мне хотелось, чтобы вы почаще оказывали нам эту честь. Эркюль Пуаро улыбнулся, вспомнив давний инцидент с участием мертвого тела, официанта, самого мосье Блондена и очень привлекательной дамы. — Вы очень любезны, мосье Блонден, — сказал он. — Вы один, мосье Пуаро? — Да, один. — Не беда, Жюль попотчует вас не обедом, а настоящей поэмой. Как ни очаровательны дамы, за ними есть один грешок: они отвлекают от еды! Вы получите удовольствие от обеда, мосье Пуаро, я вам это обещаю. Итак, какое вино… С подоспевшим Жюлем разговор принял специальный характер. Еще задержавшись, мосье Блонден спросил, понизив голос: — Есть какие-нибудь серьезные дела? Пуаро покачал головой. — Увы, я теперь лентяй, — сказал он с грустью. — В свое время я сделал кое-какие сбережения, и мне по средствам вести праздную жизнь. — Завидую вам. — Что вы, завидовать мне неразумно. Уверяю вас, это только звучит хорошо: праздность. — Он вздохнул. — Правду говорят, что человек вынужден занимать себя работой, чтобы не думать. Мосье Блонден воздел руки. — Но есть же масса другого! Есть путешествия! — Да, есть путешествия. Я уже отдал им немалую дань. Этой зимой, вероятно, посещу Египет. Климат, говорят, восхитительный. Сбежать от туманов, пасмурного неба и однообразного бесконечного дождя. — Египет… — вздохнул мосье Блонден. — Туда, по-моему, теперь можно добраться поездом, а не морем, если не считать паром через Ла-Манш. — Море — вы плохо переносите его? Эркюль Пуаро кивнул головой и чуть передернулся. — Также я, — сочувственно сказал мосье Блонден. — Занятно, что это так действует на желудок. — Но не на всякий желудок. Есть люди, на которых движение совершенно не оказывает действия. Оно им даже в удовольствие. — Не поровну милость Божья, — сказал мосье Блонден. Он печально помотал головой и с этой греховной мыслью удалился. Неслышные расторопные официанты накрывали столик. Сухарики "мелба", масло, ведерко со льдом — все, что полагается для первоклассного обеда. Оглушительно и вразнобой грянул негритянский оркестр. Лондон танцевал. Эркюль Пуаро поднял глаза, размещая впечатления в своей ясной упорядоченной голове. Сколько скучных усталых лиц! Хотя вон те крепыши веселятся напропалую… при том что на лицах их спутниц застыло одно стоическое терпение. Чему-то радуется толстая женщина в красном… Вообще у толстяков есть свои радости в жизни… смаковать, гурманствовать — кто позволит себе, следя за фигурой? И молодежи порядочно пришло — безразличной, скучающей, тоскующей. Считать юность счастливой порой — какая чушь! — ведь юность более всего ранима. Его взгляд размягченно остановился на одной паре. Прекрасно они смотрелись рядом — широкоплечий мужчина и стройная хрупкая девушка. В идеальном ритме счастья двигались их тела. Счастьем было то, что они здесь в этот час — и вместе.