— Им придется это доказать… До той поры нам всем придется находиться под рукой. Один Господь знает, как долго это будет продолжаться. — Но ведь мы не должны оставаться здесь на все время расследования, — я начал волноваться. — Нет… только до заседания большого жюри… до вынесения обвинительного заключения. Потом мы сможем уехать. Но даже в этом случае нам придется задержаться по меньшей мере до конца недели. — Роджер всегда мне нравился, — задумчиво протянула миссис Роудс, глядя в огонь. — Все это словно дурной сон, — поддакнула мисс Прюитт. — Я уверена, он не мог этого сделать. — Тогда кто же? Ни я, ни вы, ни этот мальчик, ни Элен… Конечно, я подозревала слуг, особенно буфетчика. О, я знаю, как вы хорошо к нему относитесь, но позвольте заметить, что во многих случаях именно слуги с, казалось бы, безупречной репутацией оказывались убийцами. А почему? Из-за неразумного обычая оставлять им деньги. Подумайте только, сколько пожилых дам были убиты их любимыми компаньонками из-за денег, из-за небольшого наследства. Поверьте мне, это случается повседневно. Мисс Прюитт продолжала причитать, миссис Роудс смотрела в огонь. Никто из них не спросил меня, почему я в вечернем костюме. Отсутствие Элен тоже не заметили, о ней вообще не вспомнили. Вскоре все отправились спать. Оставшись один, я позвонил Уинтерсу и, к удивлению, наткнулся прямо на него. Он казался весьма оживленным. — Полагаю, все кончено? — голос мой звучал довольно мрачно. — Совершенно верно. Мы арестовали Помроя. — И он сознался? — Нет, и, похоже, не имеет ни малейшего намерения сознаваться. Хотя ему это не поможет. — Тогда я могу написать, что у лейтенанта Уинтерса достаточно доказательств, которые могут оправдать драматический арест главного подозреваемого? — Совершенно верно. Голос Уинтерса просто звенел от счастья, и я ему еще польстил, заметив, что в качестве награды за то, что он сообщил эту новость мне первому, я постараюсь, чтобы его имя заняло достаточно большое место на страницах «Глоуб» и чтобы он был должным образом отмечен. Он заверил меня, что еще ни один журналист ничего не знает: газетчики толпятся возле полицейского управления, но он еще не делал никакого заявления. Итак, я узнал эту новость первым, за что искренне его поблагодарил. Правда, «Глоуб» — вечерняя газета, и некоторые утренние, окажись они достаточно проворны, могли бы ее обойти. Однако у меня на руках была полная информация о случившемся. — Кстати, на чем основаны ваши обвинения? — неплохой вопрос, ответа на который он должен был бы избежать. Так и случилось. — Пока сказать не могу. Однако косвенных свидетельств достаточно, чтобы сформулировать обвинение. Скажем просто, что дело полностью под контролем полиции. — А миссис Помрой тоже находится в управлении? — Да. Сейчас она разговаривает с мужем, они ждут их адвоката. — Она, должно быть, бледна, но глаза сухие? — Я не смотрел. — Да, кстати, кто их адвокат? — Новый сенатор… губернатор. Он только что приехал из Талисман-сити. — Он собирается заняться этим делом?! — Я был удивлен. Сенаторы, насколько мне известно, не ведут уголовных дел. — Нет, хотя намерен направлять юридические действия. Но нас это не беспокоит, — на этом наш разговор завершился. Мне ничего не оставалось, как заняться статьей. Я нашел пачку бланков с грифом «Сенат Соединенных Штатов», взялся за карандаш и принялся за репортаж для «Глоуб». Мне предстояло изложить историю миссис Роудс о детстве Камиллы Помрой, описать отношения между сенатором и обвиняемым, обстоятельства ареста и внешний вид Помроя, бледного, но с сухими глазами, которого уводит полиция, а он энергично протестует и настаивает на своей невиновности. Но, взявшись за работу, я понял, что дело отнюдь не закрыто. Сейчас, вновь возвращаясь к этим событиям, я не могу уверенно сказать, почему в тот момент у меня возникло сомнение, почему я решил, что наиболее вероятный кандидат в убийцы этого преступления не совершал. Я не отношусь к числу тех постоянно во всем сомневающихся, которые убеждены, что наиболее очевидный подозреваемый никогда не бывает виновен. Мое уважение к человеческой безупречности не столь велико. В большинстве преступлений, связанных с насилием, именно на виновника обычно падает основное подозрение… Хотя профессиональные авторы криминальных романов и утверждают обратное. Просто Помрой никак не устраивал меня в качестве преступника. Добравшись до середины своих заметок, я остановился и осмотрел ярко освещенную пустую комнату. В камине лениво теплился огонь, вдали завывал ветер. Слова «охота за бумагами» все время крутились у меня в голове. Кто-то в доме знал имя убийцы или, по крайней мере, подозревал его. Кто-то пытался навести меня на след этих бумаг, на след Руфуса Холлистера. Этим человеком наверняка являлась миссис Роудс, женщина совсем не такая простая и прямолинейная, какой она пыталась прикинуться. Правда, записка не утверждала, что Руфус — убийца, в ней только говорилось, что у него есть ключ к убийству, хотя он мог этого даже не знать. Бумаги… Я нахмурился, но это не помогло. Каждый раз, когда я пытался разгадать головоломку, мои мысли рассеивались и становились какими-то легкомысленными, я начинал думать о вещах, не имеющих никакого отношения к делу. Работать было совершенно не с чем, никаких реальных фактов, никаких подсказок, кроме письма, оставалась только интуиция, которую мои друзья ценили ниже среднего, и мое знание участников — довольно незначительное, если не сказать ничтожное. Допустим, Руфус вместе с сенатором замешан в какой-то афере. Я был почти уверен, что он пробрался в кабинет в надежде отыскать там документы, которые так хорошо запрятали, что даже полиция не сумела их найти. Поскольку Уинтерс не скрывал, что забрал из кабинета все папки, то только человек, очень тесно связанный с делами сенатора, мог знать, где искать спрятанные бумаги. А кто лучше всех знал его дела? Холлистер и миссис Роудс. Холлистеру что-то было нужно, Холлистер знал, где искать, у Холлистера была возможность это сделать. Так что, вполне возможно, он ею воспользовался и обезопасил себя. Обезопасил? От чего? Я решил заняться делом и сунул заметки в карман. Все равно статью в «Глоуб» до рассвета не передать. А к тому времени могут появиться свежие новости. Я поднялся к Руфусу. В конце коридора все еще висело одеяло, хотя дверь уже починили и крепко заперли, так что в дежурстве полицейского в штатском отпала надобность. Я очень осторожно постучал в дверь. Ответа не было. Не желая беспокоить других обитателей дома, я повернул ручку и открыл дверь. Холлистер сидел за столом и, казалось, работал. Тихонько закрыв за собой дверь, я подошел к столу и сказал: — Интересно, не знаете ли вы… — но тут меня заставил замолчать вид крови. Кровь залила его лицо, рубашку, стол, только пишущая машинка оставалась относительно чистой. Он был мертв, убит выстрелом в правый висок. Пистолет, изящная вещичка, отделанная перламутром, слабо поблескивал на полу недалеко от его правой руки. Первым моим порывом было опрометью выбежать из комнаты. Вторым — позвать полицейского в штатском, охранявшего дом снаружи. А третьим, которому я и последовал, — желание обыскать комнату. Я немало удивился собственному спокойствию, когда коснулся руки трупа, чтобы проверить, остыл ли он. Не тут-то было — его убили совсем недавно. Я взглянул на часы — они показывали час девятнадцать минут. Известны рассказы о том, что часы имеют таинственное свойство останавливаться, когда умирает их владелец… Но эти весело тикали, спеша минут на пять. Не знаю, почему мне понадобилось столько времени, чтобы заметить записку, торчавшую в пишущей машинке. «В среду тринадцатого числа я убил сенатора Роудса, подложив взрывчатку в камин вскоре после того, как мы вернулись из сената. Я признаюсь, не в состоянии видеть страдания невиновного, которого обвинили в моем преступлении. Что же касается причин, заставивших меня убить сенатора, предпочитаю их не называть, чтобы не обвинить других. Могу только сказать, что мы занимались незаконными операциями, которые потерпели крах. Поскольку приближались выборы, сенатор решил сделать меня козлом отпущения. Это могло кончиться тюрьмой и окончательно погубить мою репутацию. Чтобы такого не случилось, я воспользовался приездом в Вашингтон мистера Помроя, чтобы убить сенатора и свалить вину на него. К сожалению, найти документы, вскрывающие наши махинации, я не сумел. Они либо попали в руки полиции, либо вскоре попадут. У меня не осталось другого выхода, я предпочитаю смерть тюрьме и краху всей моей карьеры. Но угрызений совести я не испытываю. Это была самозащита. Руфус Холлистер». Имя было напечатано, но подписи не было. Словно едва закончив последнюю строку, он застрелился, даже не вынув лист бумаги из машинки. Ну, это было даже больше, чем я мог рассчитывать. Охота за бумагами привела меня к трупу и к разгадке. Казалось, дело наконец закрыто. Носовым платком я тщательно стер все отпечатки, которые мог оставить на часах или запястье убитого (больше я ничего не касался), потом спустился и позвонил лейтенанту Уинтерсу. Часы показывали час тридцать шесть минут… как раз в такое время погиб сенатор Роудс. Глава пятая 1 И снова допрос продолжался всю ночь. Уинтерс был на грани нервного срыва, да и все мы пребывали отнюдь не в безмятежном настроении. Как и в прошлый раз, нас одного за другим допрашивали в столовой, но сейчас обстоятельства были иными: в комнате толпились сыщики и эксперты, носились слухи, что Уинтерса вскоре заменят другим, более сообразительным руководителем. Супруги Помрой вернулись и в это серое утро выглядели, пожалуй, не хуже нас. Газетчики облепили все окна, и так продолжалось до тех пор, пока Уинтерс не сделал какое-то путаное и невразумительное заявление. Он словом не упомянул про арест Помроя, уже признав свою неправоту, поскольку тот снова был с нами. Я сидел рядом с Элен. Остальные, еще не подвергшиеся допросу, вполголоса переговаривались или подремывали, как Вербена Прюитт. Та растеклась в кресле с открытым ртом и тихо похрапывала, волосы ее были в папильотках, величественный бюст вздымал какое-то интимное ночное одеяние. Элен впервые выглядела усталой. Ленгдон держался на дистанции, смотрел на угли в камине и несомненно прикидывал, удастся ли ему выжать из всего этого статью для «Авангарда». — Почему, — раздраженно спросила Элен, — нас держат тут так долго, если убийца — Руфус? К чему все эти отвратительные допросы? Почему бы всем не отправиться спать? — Они должны выяснить, где все мы находились в момент его смерти, — рассудительно пояснил я, хотя и сам удивлялся, с чего такой переполох, если у полиции есть не только признание, но и труп виновного. С официальной точки зрения идеальный вариант: ни дорогостоящих расследований, ни долгого судебного процесса, ни раздраженной прессы, требующей вынесения приговора. Через щелку в шторах проникал серый рассвет и доносился утренний шум улицы. Глаза мои просто слипались от усталости. Элен зевнула. — Еще немного — и я отправлюсь спать, понравится ли им это или нет. — А почему бы и нет? Ты ведь уже дала показания… Внезапно в холле началась какая-то возня. Мы видели, как на носилках выносят Руфуса Холлистера, лицо его было закрыто простыней. Когда открылась входная дверь, восторженно взревели заждавшиеся фоторепортеры и замелькали фотовспышки. Потом дверь с грохотом захлопнулась, и бренные останки Руфуса Холлистера отправились в морг. — Мерзость! — фыркнула Элен, впервые на моей памяти используя это словцо. Потом, ни у кого не спрашивая, отправилась спать. Когда тело вынесли, в доме воцарилось странное спокойствие. Полицейские, фотографы и сыщики как-то тихо исчезли, оставив свидетелей наедине с Уинтерсом и охраной. В пять утра меня пригласили в столовую. Уинтерс с налитыми кровью глазами и спутанными волосами уныло пялился на толстую пачку свидетельских показаний. Весь этот труд проделала его секретарша, переводившая дух с блокнотом и карандашом в руках. Он что-то проворчал, когда я поздоровался и сел. Потом спросил меня, когда я обнаружил труп. Я сообщил. — Вы прикасались к чему-нибудь в комнате? — Только к руке покойного, к его запястью, чтобы выяснить, мертв ли он и как давно.