— Здесь произошел целый ряд событий, которые требуют вашего личного вмешательства. Я объяснил ей, что здесь тоже произошел целый ряд событий и я вынужден задержаться еще на несколько дней. — Но здесь все уверены, что дело в Вашингтоне закрыто и что убийца сенатора покончил с собой. — А газеты уже вышли? — я еще не сообразил, сколько проспал и что дневные газеты давно пошли в продажу. — Да, конечно. И в «Глоуб» ваша блестящая статья. Перед тем как завалиться спать, я расставил в этой статье все точки над «i». При описании того, как нашли тело, я использовал больше красок, чем есть в радуге, и придал делу такое звучание, какое было нужно нам с Уинтерсом. Редактор был ужасно доволен, так что мне пришлось немало поднапрячься, чтоб не проговориться, что последует еще одна статья. Страшно расстроенная мисс Флин расписывала несчастья, которые свалились на головы моих клиентов. Большинство проблем могло быть улажено по телефону, но вот производители собачьего корма переживали серьезный кризис. К счастью, на меня снизошло вдохновение, и я велел мисс Флин передать поставщикам, что в течение ближайших двадцати четырех часов я представлю изумительную схему действий. Особого энтузиазма она не проявила, но энтузиазм вообще не вязался с ее изысканными манерами. Потом я позвонил миссис Голдмаунтин и, к своему удивлению, сразу ее нашел. Мы договорились встретиться ближе к вечеру. Приняв ванну, я оделся и, готовый к любому повороту событий, спустился по лестнице. Я был немного удивлен, что все спокойно. Ланч кончился, и все сидели в гостиной. Уинтерса нигде не было видно. Если кто-то и заметил мое отсутствие в первой половине дня, то не сказал ни слова. Я сказал буфетчику, что буду только кофе, который можно подать в гостиную. Потом я присоединился к Элен и Ленгдону, устроившимся у окна. Задернутые шторы свидетельствовали либо о плохой погоде, либо о присутствии снаружи полицейских и газетчиков. Элен выглядела свежее остальных. Ленгдон слегка опух, и под глазами у него набрякли мешки. — А вот и я! — я подсел к ним. Принесли кофе, я сделал большой глоток, и мир наконец-то обрел правильную перспективу. — Как понимаю, — заявил я с видом Шерлока Холмса, — дело закрыто. — Не совсем, — Элен взглянула на меня глазами, чистыми, как хрусталь, несмотря на перепой и подвиги минувшей ночи. — Похоже, предстоит еще день допросов. Ну и повезло же нам! Я сделала бы все, даже предложила Уинтерсу саму себя, лишь бы мне разрешили вернуться в Нью-Йорк. Я не стал комментировать эту идею, но спросил, почему она так хочет вернуться. — Сегодня вечером Бесс Прингл дает прием — вот почему. Похоже, это будет самый выдающийся бал сезона, и пропускать совсем не хочется. — А почему он хочет, чтобы мы здесь оставались? — изобразил я святую невинность. — Бог его знает. Он просто обложил нас красными флажками. — У меня тут возникла одна идея насчет убийства, — Ленгдон неожиданно очнулся от мрачного раздумья. — И что? — я попытался изобразить интерес. — Речь именно о красных флажках. Вы же понимаете, убийство всегда приводит к различным осложнениям, заставляет делать разные неестественные и бессмысленные вещи… — Его голос постепенно слабел, по мере того как становилось очевидным отсутствие интереса к его словам. Я понял, что «Авангард» может распространяться только среди очень немногочисленного круга выдающихся интеллектуалов. Прежде чем Элен вернулась к жалобам насчет Бесс Прингл или Ленгдон смог продолжить обсуждение убийства, я спросил их, как прошел вчерашний вечер, объяснив свое раннее возвращение домой какой-то вполне правдоподобной причиной. — Мы вернулись домой около двух, — мрачно буркнул Ленгдон. — Я вообще бы не вернулась, если бы знала, что случилось, — бросила Элен. — Я пропустил что-нибудь интересное? — Один из министров играл на гармонике, — кисло сообщил Ленгдон. — Попурри из Стивена Фостера, — добавила Элен. — Я думал, что вы были с морским офицером, когда начался концерт, — Ленгдон, учитывая его молодость и идеализм, достаточно быстро стал понимать нашу Элен. — Ах, — вздохнула Элен и закрыла глаза. Я оставил их и подошел к столику у камина, где складывали почту. Там для меня было только одно письмо — толстый конверт, адрес на котором был написан красным карандашом с наклоном в противоположную сторону. Когда я открывал его, руки мои дрожали. Из конверта выпала пачка документов. Я быстро пролистал их, пытаясь найти хоть какое-то объяснение, но не смог. Никакого сопроводительного письма, только пачка официальных документов, которые, как я понимал, относились к делам Холлистера с сенатором. Те самые бумаги, желание завладеть которыми его и погубило. Прежде чем я успел просмотреть их повнимательнее, ко мне подошла улыбающаяся Камилла Помрой. — Как хорошо, что все позади! — воскликнула она, заглядывая мне в глаза. — Вы собираетесь вернуться в Талисман-сити? — Как только разрешат, — кивнула она. — Вам стало легче? — спросил я, стараясь определить, что она думает на самом деле, но не смог: она справлялась с лицом не хуже актрисы. — О, это ужасно. Роджер стал совершенно другим человеком. — Ему пришлось нелегко. — Очень! — Нет, она совершенно не походила на ту женщину, что заявилась в мою комнату дать волю естеству и заодно обвинить своего мужа. Теперь она вновь стала любящей женой, неспособной на предательство. Так какова она на самом деле? — Я… я бы хотела, чтобы вы знали… В ту ночь, когда… я была просто не в себе. Я сорвалась; боюсь, что я не понимала, что делаю и говорю. Но вы меня простите? — Мне нечего прощать, — галантно заверил я, прекрасно понимая, чего она боится. Ведь я мог рассказать мужу о ее предательстве… Двойном предательстве. — Надеюсь, вы на самом деле так думаете, — сказала она и вздохнула. Больше нам говорить было не о чем, так что я извинился и отошел. Охранника у двери я спросил, где найти Уинтерса. Тот дал мне адрес полицейского управления, я поймал такси и отправился туда. Меня проводили в кабинет Уинтерса — старомодно обставленную комнату с одним большим давно не мытым окном. Рабочий стол окружали шкафы с документами. Когда я вошел, лейтенант копался в бумагах. — Какие новости? — спросил я. Взмахом руки он показал мне на кресло и одновременно отгреб бумаги в сторону. — Никаких. Есть только заключение по поводу анонимного письма. Почерк идентифицировать не удалось, хотя мы сравнили его с почерками всех, кто был в доме. Бумага самая обычная, в доме такой нет, но она продается повсюду. Красный карандаш — самый обыкновенный, дюжина точно таких же валяется по всему дому; отпечатки пальцев на письме только ваши… — Но я ничьих отпечатков не стирал, вы же понимаете? — А там нечего было стирать. Иногда мне кажется, что киношникам и телевизионщикам следует запретить все разговоры про отпечатки пальцев. Теперь каждый преступник щеголяет в перчатках, и все из-за того, что ходит в кино. — Он мрачно выругался. — Ну, в газетах про вас хорошо пишут, — подбодрил я. — И сразу перестанут, когда обнаружится, что Холлистера кто-то убил… Если, конечно, это в самом деле так. — Ну а у меня есть кое-какие новости, — я протянул ему бумаги. Мы потратили около часа, их изучая. В таких вещах мы не слишком разбирались, но основное уловили. Для разработки нефтеносных земель в штате сенатора была создана некая компания. Были выпущены акции, компания начисляла приличные дивиденды. Потом ее преобразовали и переименовали, но совет директоров остался прежним. Были выпущены дополнительные акции, потом компания слилась с подставной фирмой, принадлежащей губернатору. И вкладчики остались с носом. Только Руфус Холлистер, губернатор и покойный сенатор из этой сложной процедуры вышли с выгодой. Нет нужды говорить, что на самом деле все было значительно сложнее; последующие публикации в «Нью-Йорк Таймс» по поводу всех этих дел дают гораздо более полную и ясную картину, чем это сделал я. Но становилось ясно, что сенатор так все устроил, что в случае разоблачения аферы остался бы чист, а вся ответственность легла на Руфуса Холлистера. И губернатор тоже бы остался в стороне, по крайней мере так получалось на бумаге. Уинтерс вызвал в кабинет специалиста по отпечаткам пальцев и юриста и передал им документы на исследование. — Все это довольно странно, — заметил я. — Зачем, — спросил Уинтерс, — понадобилось посылать вам документы? Да и предыдущее письмо, конечно, если оба прислало одно и то же лицо. — Возможно, кто-то полагает, что я смогу их должным образом использовать. — Тогда почему не послать их прямо в полицию? — Может быть, человек не любит полицейских. — Тогда почему из всех, живущих в доме, он посылает их именно вам? — лейтенант подозрительно посмотрел на меня. — Единственная причина, которая приходит мне в голову, если не считать моего неотразимого обаяния и интеллигентности, состоит в том, что я опишу все это в газете… Может быть, убийца заинтересован, чтобы все это было подробно освещено в прессе. Возможно, для него не безразлично, к кому попадет информация, так как он знает, что в конце концов она окажется в полиции. А может быть, это просто каприз. Согласитесь, стиль первого письма был довольно капризным. Уинтерс что-то проворчал и уставился в потолок. — Кое-кто мог бы мне довериться, учитывая мою связь с четвертой властью. Говоря между нами, однажды ночью Камилла Помрой пришла ко мне, чтобы заявить, что убил сенатора ее муж. На следующее утро миссис Роудс сообщила мне очень ценную информацию о гражданском браке сенатора… Видимо, вы читали мою статью… — И удивлялся, откуда вы все это взяли. А что именно сказала вам миссис Помрой? Я повторил ее слова, умолчав о предшествовавших им событиях, как не имеющих отношения к делу. — Не понимаю, — вздохнул Уинтерс. — Единственная мысль, которая приходит мне в голову: стоило бы тщательно исследовать отношения между тремя наследниками покойного сенатора. Сейчас эта мысль неожиданно показалась мне важной. — Мы этим уже занимаемся, — заметил Уинтерс. — Кто-то из них мог убить сенатора ради наследства.