– Но ты мог хотя бы обмолвиться, что это стало причиной приезда на Комо, – не унималась я. На секунду Майло замялся, и у меня создалось впечатление, что он колеблется, соврать или нет. – Полагаю, я об этом не подумал, – беззаботно ответил он, не отрываясь от газеты. Теперь я точно знала, что он врет. Майло обладал многими качествами, но забывчивость к ним никак не относилась. В нашем браке был период, когда я бы снисходительно отнеслась к подобной невнимательности, но за последние месяцы многое изменилось. Я была не в том настроении, чтобы мною играли. Я с подозрением на него посмотрела. – Что ты недоговариваешь, Майло? – Ты слишком подозрительна, душа моя, – сухо ответил он, сворачивая газету. – И кто, по-твоему, в этом виноват? – полушутя поинтересовалась я. – Целиком и полностью я, – отозвался Майло, отбросив газету и наклонившись ко мне. – Я жуткий негодяй, изводящий твое невинное сердце постоянными подозрениями. – Взгляд Майло говорил, что он сделает все возможное, чтобы отвлечь меня от этой темы. Это подтвердилось, когда он прижался своими губами к моим и обнял меня, и на какой-то момент я почти забыла, что злюсь на него. Почти. Я отстранилась и оттолкнула его. – Ответь мне, Майло! У него дернулся уголок рта, и это выражение свидетельствовало о раздражении и веселости. Он со вздохом откинулся на спинку сиденья. – Я ничего об этом не сказал, опасаясь, что ты сделаешь то, что делаешь сейчас: примешься бросаться на малейший запах неприятностей, словно взвинченная ищейка. Я вздернула брови. – Сделаю вид, что я не заметила столь оскорбительного описания моей заинтересованности, и попрошу тебя всего лишь объясниться. Каких неприятностей? Майло перегнулся через меня, чтобы затушить сигарету в бронзовой пепельнице, стоявшей на небольшом столике у окна. – Я и сам точно не знаю. В первом письме мадам Нанетт дала понять, будто что-то случилось. – Что ты хочешь сказать? – Начнем с того, что она писала о деликатном деле, которое хотела со мной обсудить. И я тотчас же обратил внимание на расплывчатость и неопределенность формулировок. У нее никогда не возникало трудностей с выражением своих мыслей, так что тщательный подбор слов был очень неожиданным. В самой тональности письма сквозило что-то не то. Расплывчатость сама по себе не является причиной для тревоги, но я верила чутью Майло. Когда он этого хотел, он был хладнокровным и проницательным. – Напрямую она ничего не сказала, – продолжил муж, – однако у меня сложилось впечатление, что семья, в которой она работает, испытывает некие трудности. – Они должны были приехать на отдых на озеро Комо, – напомнила я. – Да. Я об этом не сказал, потому что не знал, имеет ли это какое-то значение. Мне казалось, что я мог бы отправиться поговорить с ней, ничем тебя не тревожа. – Но сегодня утром ты получил второе письмо, – добавила я, – в котором говорится, что она задерживается в Париже. Майло кивнул: – Похоже, это подтверждает мои подозрения. Иначе бы она не просила меня приехать. Даже исходя из имевшейся у нас скудной информации, я не могла не согласиться с его предположением, что что-то случилось. И жалела, что он не поделился со мной этим раньше. – Знаешь, ты мог бы все-таки мне сказать, – заметила я. Майло не выказал ни малейших признаков раскаяния. – В последнее время ты и так пережила много опасностей. Я твердо решил не впутывать тебя в неприятности и не стану за это извиняться. Я нахмурилась. Верно, за последний год мы не единожды оказывались в нежелательных ситуациях, но не являлось ли это веской причиной, чтобы мы помогли мадам Нанетт разрешить ее проблему? Мы становились специалистами в подобных вещах. – Разумеется, дело не в опасности, – сказала я. – Если мадам Нанетт испытывает какие-то трудности, мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы помочь ей. – Я сделаю все, что нужно, – заявил Майло непререкаемым тоном, который вызвал у меня раздражение. – Ну, без меня тебе не справиться, – заметила я. Он пару секунд смотрел мне в глаза и покачал головой. – Почему ты так на меня смотришь? – спросила я. – Это твое выражение лица. Я знаю, что оно означает. – И что же? – Большие неприятности, – вздохнул он. Мы прибыли в Париж теплым утром, полным яркого солнца и напоенным ароматом гелиотропа. Несмотря на переживания по поводу мадам Нанетт и раздражение из-за скрытности Майло, под мерное покачивание вагона я крепко заснула и проснулась посвежевшей и полной сил. Возможно, все обстояло не так уж и плохо. Вероятно, мадам Нанетт просто захотелось с нами увидеться. В конце концов, с нашей последней встречи прошло много времени. Мы пообедали в кафе, а затем отправились к себе в гостиницу – дивное каменное строение с синими ставнями и ящичками за окнами, где росли яркие цветы. Обычно, приезжая в Париж, мы останавливались не там, но гостиница располагалась по соседству с указанным в письме мадам Нанетт адресом, и мы решили, что лучше всего поселиться поближе к ней. Майло послал ей телеграмму, извещавшую о нашем приезде, и задержался у стойки портье узнать, не поступало ли записок. – Одна, – ответил портье, протягивая Майло листок. Майло пробежал его глазами. – Она говорит, что зайдет сегодня вечером после ужина, если сможет вырваться. Я кивнула, а мой оптимизм вдруг начал улетучиваться. Я искренне надеялась, что ничего серьезного не произошло, что она здорова. Хотя Майло и не из тех, кто выставляет свои чувства напоказ, я знала, что он очень заботливо относится к мадам Нанетт. Его мать умерла вскоре после его рождения, и мадам Нанетт практически заменила ему мать. Он, похоже, уловил мое волнение, поскольку ободряюще улыбнулся и сжал мою руку, когда мы вышли из лифта и последовали за посыльным к нашему номеру. Я вошла в апартаменты и огляделась, пока посыльный расставлял в коридоре наш багаж. Наши чемоданы прибыли немного раньше вместе с моей горничной и камердинером Майло. – Все в порядке? – спросил Майло, дав молодому человеку на чай и закрыв за ним дверь. – Да, просто чудесно, – ответила я. Дверь из коридора вела в гостиную, изысканно убранную в пастельных и приглушенных цветочных тонах. Перед мраморным камином стояли диванчик и кресло с атласной обивкой, а на стенах висели миленькие пейзажи и пасторали. Вдоль стены выстроились в ряд окна от пола до потолка, я подошла к ним по пышным коврам и отдернула шторы. Внизу под полуденным солнцем сверкала Сена. – Как хорошо снова вернуться в Париж, – сказала я. – Кажется, будто сто лет прошло. Хотя и говорила искренне, я все же произнесла эти слова без особого воодушевления. Похоже, я не могла стряхнуть нараставшее беспокойство. Это, очевидно, не ускользнуло и от Майло, подошедшего вслед за мной к окну и вставшего рядом. – Нет никаких оснований волноваться, дорогая, – пробормотал он, обнимая меня и целуя в щеку. – Я совершенно уверен, что все будет прекрасно. – Да, – согласилась я, и его уверенность передалась и мне. – Не сомневаюсь, что ты прав. Позади нас раздались шаги, и я поняла, что о своем присутствии объявил камердинер Майло – Паркс. Он с исключительной трепетностью относился к любому нашему с Майло проявлению чувств и прилагал огромные усилия к тому, чтобы невольно не стать их свидетелем. – Да, Паркс? – спросил Майло, отпуская меня и поворачиваясь к нему. – Все ваши вещи разложены, сэр, и я приготовил вам вечерний костюм. Что-нибудь еще? – Не думаю, – ответил Майло. – Почему бы вам вечером не отдохнуть, Паркс? Полагаю, в Париже для вас найдутся подходящие развлечения. – Несомненно, сэр, – произнес Паркс без малейшего воодушевления. – Благодарю вас. – А Винельда рядом? – поинтересовалась я. – Думаю, что она в ближайшем магазине, мадам, покупает, э-э-э, печатную продукцию. – В его словах сквозило явное неодобрение. Я прекрасно знала, какую именно печатную продукцию покупает Винельда. Желтую прессу со сплетнями. Моя горничная больше всего на свете обожала громкие скандалы, и я была уверена – Париж предоставит их ей в изобилии. Однако я сомневалась, что ее ждет большой выбор прессы на английском. – Благодарю вас, Паркс. Камердинер кивнул и бесшумно вышел из апартаментов. – Бедняга едва сдерживает нетерпение в предвкушении вечера в Париже, – сухо заметил Майло. Я улыбнулась.