Главный инспектор Паркер продолжал пребывать в состоянии душевного расстройства. В Эссексе полиция потерпела очередное фиаско. Частное моторное судно, подозревавшееся в перевозке наркотиков, было захвачено и обыскано без какого бы то ни было результата — если не считать того, что все причастные, если они существовали, получили предупреждение. Далее: скоростной автомобиль, привлекший внимание своими частыми ночными рейсами из столицы к побережью и обратно, осторожно сопроводили до конечного пункта его назначения, и выяснилось, что он принадлежит высокопоставленному члену дипломатического корпуса, который в строжайшей тайне наносил визиты даме, отдыхавшей на популярном морском курорте. Мистеру Паркеру, который все еще был не в состоянии лично принимать участие в ночных экспедициях, оставалось лишь с мрачным удовлетворением констатировать, что в его отсутствие все идет наперекосяк. Он также продолжал безосновательно злиться на Уимзи, как на изначальную причину своей нынешней недееспособности. Расследование в «Сером лебеде» тоже пока не принесло сколько-нибудь существенных результатов. На протяжении недели опытные и осмотрительные полицейские по очереди зависали там у барной стойки, болтая со всеми подряд о собачьих бегах, козлах, попугаях и прочих бессловесных друзьях человека, но не получая вознаграждения в виде таинственных пакетиков. Старика — автора истории о попугае — вычислили довольно просто. Он был завсегдатаем, сидел в пабе каждое утро, и таких историй у него была куча. Терпеливые полицейские собрали из них целую коллекцию. Хозяин, против которого ничто не свидетельствовало, хорошо знал этого своего клиента. Он был бывшим грузчиком Ковент-Гардена, жившим на пенсию по старости, и вся его жизнь, без единого темного уголка, просматривалась как на ладони. Этот пожилой джентльмен, когда его спросили, припомнил разговор с мистером Гектором Панчоном, но решительно утверждал, что никого из присутствовавших тогда в пабе никогда в жизни не видел, кроме двух возчиков, которых довольно хорошо знал. Те, в свою очередь, сообщили, что человек в смокинге и коротышка, болтавший о собаках, были им совершенно незнакомы. В то же время не было ничего необычного в том, что джентльмен в смокинге — или без оного — заглянул в «Лебедя» с целью достойного завершения бурной ночи. Ничто не проливало света на тайну пакетика с кокаином. Вселил в Паркера некоторый энтузиазм разве что доклад Уимзи о его беседе с Миллиганом. — Как необычайно тебе повезло, Питер. Люди, которые, по идее, должны шарахаться от тебя, как от чумы, сами незваными гостями вламываются к тебе на вечеринку в психологически очень важный момент и подставляют тебе собственные носы, чтобы ты водил их за них. — Дело не в везении, старина, — ответил Уимзи. — Правильное руководство — в нем все дело. Я послал прекрасной Дайане анонимное письмо, в котором самым серьезным образом предостерег ее от общения со мной, и сообщил, что, если она желает узнать обо мне самое худшее, ей стоит лишь расспросить обо мне в доме моего брата. Странно, но люди просто не могут противиться анонимным письмам — это как предложение бесплатного образца, дармовщины, так сказать. Анонимки у всех пробуждают низменные инстинкты. — Ты просто дьявол, — сказал Паркер. — Когда-нибудь ты попадешь в беду. А если бы Миллиган тебя узнал? — Я подготовил его к восприятию моего поразительного сходства с кузеном. — Неужели он на это повелся? Семейное сходство обычно не простирается до таких деталей, как зубы, например. — А я не подпускал его к себе настолько близко, чтобы рассмотреть такие подробности. — И это не вызвало у него подозрений? — Нет, потому что я делал это грубо. Он принял все за чистую монету потому, что я был с ним груб. У всех вызывает подозрение желание втереться в доверие, понравиться, а грубость по непонятной причине всегда снимает все сомнения. Единственным человеком, которому удалось разглядеть за грубостью истинные намерения, был святой Августин, но я сомневаюсь, что Миллиган читал его «Признания». А кроме всего прочего, он хочет мне верить, потому что он жадный. — Ну, ты свое дело лучше знаешь. А вот насчет дела Виктора Дина… Ты уверен, что главарь этой конкретной наркобанды действительно работает в агентстве Пима? В это трудно поверить. — И это прекрасная причина для того, чтобы поверить в это. Не в смысле credo quia impossibile[59], а просто потому, что для крупного мошенника персонал респектабельного рекламного агентства — лучшее прикрытие. Кривая рекламного бизнеса очень далека от кривой наркоторговли. — Как? Насколько я понимаю, все рекламщики в некотором смысле — продавцы дурмана. — Это правда. Да, если задуматься, между этими родами деятельности есть некоторая художественная симметрия. Но все равно, Чарлз, должен признать, что мне трудно было бы пройти с Миллиганом весь путь до конца. Я аккуратно изучил штат агентства и пока не смог найти никого, кто хотя бы отдаленно мог претендовать на роль Наполеона преступного мира. — Но ты, кажется, убедился, что убийство Виктора Дина — дело внутреннее. Или теперь ты считаешь, что кто-то посторонний спрятался на крыше и разделался с Дином из-за того, что тот готов был вот-вот донести на банду? Чужой человек мог пробраться на крышу агентства? — Легко. Но это никак не объясняет рогатку в столе миссис Джонсон. — А равно нападение на меня. — Если только на тебя не напал тот же человек, который убил Виктора Дина. — Ты имеешь в виду, что это мог быть Уиллис? Но, насколько я понял, Уиллис не тянет на Наполеона преступного мира. — Уиллис не тянет на Наполеона ни в какой области. И не является, с моей точки зрения, тем типом с рогаткой. Если бы он им был, у него хватило бы ума воспользоваться собственной рогаткой и потом сжечь ее. На мой взгляд, он — человек весьма находчивый, но не слишком дальновидный: хватает первое, что ему предлагают, а потом старается выжать из этого все, что можно, но ему не хватает здравого смысла додумать все до конца, чтобы превратить добычу в настоящий успех. Он живет одним днем, как говорится. Его бы я мог раскрыть без труда, но он — не тот, кто тебе нужен. Тебе ведь нужен Наполеон наркотрафика, не так ли, — если таковой существует? — Разумеется, — с чувством воскликнул Паркер. — Я так и знал. Так вот, если подумать, что есть странное убийство или нападение по сравнению со схемой наркоторговли, которая поставила в тупик сам Скотленд-Ярд? Совершеннейший пустяк. — Это точно, — серьезно ответил Паркер. — Наркоторговцы — во сто крат бóльшие убийцы. Они умерщвляют души и тела многих тысяч людей, не говоря уж о том, что косвенно провоцируют самые разные преступления, совершаемые их жертвами. По сравнению с этим шарахнуть одно ничтожество по голове — почти заслуженное возмездие. — Поздравляю, Чарлз! Для человека твоего религиозного воспитания такой взгляд можно определенно назвать просвещенным. — Не так уж он антирелигиозен. «И не бойтесь убивающих тело, души́ же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу, и тело погубить в геенне»[60]. Как насчет этого? — И впрямь — как? Повесить одного и дать несколько недель заключения другому… или, при хорошем социальном положении, приговорить к условной мере наказания либо поместить под стражу на шесть месяцев под обещание примерного поведения. Паркер поджал губы. — Знаю, старина, знаю. Но какой прок вешать несчастных жертв или мелкую сошку? На их место всегда придут другие. Нам нужны главари. Взять хотя бы этого Миллигана, отъявленного негодяя, которому нет прощения, поскольку сам он наркотиков не употребляет. Допустим, мы его накажем прямо здесь и сейчас. Все начнется сначала, с новым заправилой и новым притоном, в котором он будет править свой бал. И кто от этого выиграет? — Совершенно верно, — согласился Уимзи. — Но разве было бы намного лучше, если бы ты схватил человека, даже стоящего над Миллиганом? Все тоже опять началось бы сначала. Паркер безнадежно развел руками. — Я не знаю, Питер. Какой толк мучиться из-за этого? Моя работа состоит в том, чтобы по возможности хватать главарей банд, а вслед за этим — как можно больше мелкой рыбешки. Я не могу разрушать города и сжигать население. — «Разве что огнем / Здесь судный день очистит каждый ком / И узников моих освободит»[61], — процитировал Уимзи. — Бывают времена, Чарлз, когда даже лишенная воображения благопристойность моего брата и злостная добродетельность его жены представляются мне достойными восхищения. Больше мне сказать нечего. — Питер, ты обладаешь собственной добродетельностью, которая нравится мне куда больше, потому что в ней нет негатива, — сказал Паркер. Позволив себе подобный бурный выплеск чувств, он страшно покраснел и поспешил замаскировать это прегрешение против хорошего вкуса: — Но на данный момент, должен сказать, ты не слишком мне помог. Ты расследуешь это преступление — если это преступление — уже несколько недель, и единственным ощутимым результатом для меня явился перелом собственной ключицы… — Она была сломана давно, — напомнил Уимзи, — и ради благой цели. Не суй свою чертову ключицу в мои дела. В этот момент зазвонил телефон. Была половина девятого утра, Уимзи и его зять сидели за ранним завтраком, собираясь после него отправиться каждый на свою работу. Леди Мэри, которая, обеспечив их хлебом насущным, удалилась, предоставив им спорить друг с другом наедине, сняла трубку. — Это из Скотленд-Ярда, дорогой, — сказала она. — Что-то насчет того человека, Панчона. Подойдя к телефонному аппарату, Паркер погрузился в оживленную дискуссию, которую завершил словами: — Пошлите туда немедленно Ламли и Иглза и скажите Панчону, чтобы был с вами на связи. Я выезжаю. — Что случилось? — поинтересовался Уимзи. — Наш друг Панчон снова видел того парня в смокинге, — ответил Паркер и ругнулся от боли, пытаясь просунуть травмированную руку в рукав. — Он увидел его сегодня утром возле редакции «Морнинг стар» — тот покупал утренний выпуск то ли их газеты, то ли какой-то еще. С того момента Панчон следует за ним по пятам. Сейчас они, представь себе, в Финчли[62]. Он говорит, что раньше не было возможности позвонить. Мне нужно спешить. До встречи. Мэри, дорогая, пока. — Он стремительно выбежал за дверь. — Так-так, — сказал Уимзи. Отодвинув стул от стола, он рассеянно уставился в стену, на которой висел календарь. Затем, резким движением опрокинув сахарницу на скатерть, принялся, хмурясь, строить из ее содержимого башню. Мэри были хорошо известны эти признаки его вдохновения, и она тихонько выскользнула за дверь, отправившись по своим домашним делам. Когда спустя три четверти часа она вернулась, ее брат, судя по всему, только что ушел. От резкого стука захлопнувшейся за ним двери башня рухнула, и кусочки сахара раскатились по всему столу, но она поняла, что башня была высокой. Мэри вздохнула. «Быть сестрой Питера — почти все равно что быть родственницей государственного палача, — подумала она, невольно повторяя слова дамы, с которой у нее ни в каком ином отношении не было ничего общего. — А быть женой полицейского и того хуже. Предполагаю, что родственники палача радуются, когда у него нет недостатка в работе. Однако, — подумала она со свойственным ей чувством юмора, — можно ведь оказаться связанной родственными узами с гробовщиком, тогда пришлось бы радоваться смертям добродетельных людей, что неизмеримо хуже». Сержант Ламли и констебль Иглз не обнаружили Гектора Панчона в маленькой закусочной в Финчли, откуда он звонил. Однако им передали записку. «Он позавтракал и снова ушел, — говорилось в послании, написанном на листке, вырванном из репортерского блокнота. — Я позвоню вам сюда, как только смогу. Боюсь, он заметил, что я за ним слежу». — Ну вот, — мрачно произнес сержант Ламли. — Что значит любитель! Ясное дело, парень его засек. Будь такой репортеришка мухой, которой велено следовать за слоном, он бы все уши слону прожужжал, чтобы тот уж точно знал, что за ним следят. Констебля Иглза восхитил такой полет фантазии, и он от души рассмеялся. — Ставлю десять к одному, что к настоящему моменту он его уже окончательно потерял, — продолжил сержант Ламли. — И зачем было гнать нас сюда, даже не дав позавтракать? — А что мешает нам позавтракать здесь, раз уж мы приехали? — предложил его подчиненный, счастливое свойство характера которого заключалось в том, что он во всем умел находить что-нибудь хорошее. — Как насчет парочки копченых рыбешек? — Я не против, — сказал сержант, — если, конечно, нам дадут их спокойно съесть. Но помяни мое слово, он начнет трезвонить, не успеем мы и куска проглотить. Кстати, надо мне, наверное, позвонить в Ярд и сказать, чтоб главный инспектор Паркер не тащился сюда. Нечего ему зря беспокоиться. Констебль Иглз заказал рыбу и чайник чая. Жевал он с бóльшим удовольствием, чем задавал вопросы. Сержант позвонил и вернулся как раз к тому моменту, когда еду подали на стол. — Сказал: если он позвонит откуда-нибудь еще, мы можем взять такси, — сообщил он. — Чтобы времени не терять, так он сказал. Он думает, что здесь можно взять такси! Да тут нет ничего, кроме этих чертовых трамваев. — Закажите такси прямо сейчас, — предложил мистер Иглз с полным ртом, — чтобы оно было наготове. — Ага, и чтобы счетчик тикал впустую? Думаешь, они сочтут такие расходы оправданными? Да ни в жизнь. «Платите из собственного кармана, приятель», — вот что скажут эти скупердяи. — Ладно, ешьте, — примирительно сказал мистер Иглз. Сержант Ламли пристально исследовал свою рыбу. — Надеюсь, она свежая, — пробормотал он. — На вид жирная, это да. Надеюсь, ее хорошо прожарили. А то съешь не до конца прожаренную рыбу — и весь день потом будешь рыбой рыгать. — Он наколол вилкой и положил в рот большой кусок, не потрудившись вынуть кости заранее, и ему пришлось целую минуту мучительно вытаскивать их изо рта пальцами. — Черт! И зачем Всевышний напихал столько костей в этих тварей? Констебль был шокирован. — Такие вопросы Господу не задают, — укоризненно произнес он. — Попридержи свой язык, парень, — огрызнулся сержант, бессовестно используя свое должностное превосходство в теологическом споре, — не забывай, кто тут старший по званию. — Перед Господом званий не существует, — непреклонно заявил констебль Иглз. Его отец и сестра были известными светилами Армии спасения, и тут он чувствовал себя на своей территории. — Если Ему было угодно сделать вас сержантом, это одно, а когда речь зайдет о том, чтобы предстать перед Его судом и отвечать за свои деяния, — другое. Подумайте об этом: в Его глазах и вы, и я, и хоть бы эти рыбы, всё едино — что черви безо всяких там костей. — Да прекрати ты, — рявкнул сержант Ламли. — Разве можно говорить про червей, когда человек ест?! У кого угодно аппетит пропадет. И позволь мне тебе заметить, Иглз, черви не черви, но если я еще раз услышу от тебя такое хамство… Черт побери этот телефон! Ну, что я тебе говорил?! — Он тяжело протопал к грязному маленькому буфету, взял трубку, поговорил и минуты через две с победным видом снова предстал перед столом. — Это он. На сей раз из Кенсингтона. Беги лови такси, пока я здесь разберусь. — А на метро не быстрее будет? — Сказано такси — лови чертово такси, — ответил сержант Ламли. Пока Иглз выполнял его приказание, он, воспользовавшись случаем, доел свою рыбу, отомстив таким образом подчиненному за поражение в религиозных дебатах. Это взбодрило его настолько, что он согласился доехать на метро до ближайшего подходящего места, и они в относительном согласии добрались до станции Южный Кенсингтон, откуда проследовали до пункта, указанного Гектором Панчоном, — до входа в Музей естествознания. В вестибюле музея не было никого, кто хоть отдаленно напоминал бы Гектора Панчона.