Мне хотелось швырнуть его в ближайшую помойную кучу, но я передумала. Я вытерла лезвие об остатки платья. Еще полчаса мы искали на теле другие отметины, что было нелегко, учитывая, сколько чернил было под ее кожей. Не считая нескольких порезов от бритвы, вполне естественных для женщины, чей рабочий костюм — это купальник, мы не обнаружили ничего примечательного. Мисс П. воспользовалась возможностью изучить татуировки Руби. — Похоже, многие сильно выцвели, — сказала она скорее себе, чем мне. — Полагаю, их она сделала в первый год. А вот эти новее и ярче. И, кроме того, явно искуснее. — Ага, у Руби заканчивался чистый холст, и она стала избирательнее. Делала только такое, что не найдешь у любого старого моряка, гуляющего по набережной. Главным шедевром была змея, которая обернулась вокруг всей левой ноги. Она поднималась по бедру и доходила до живота так, что пупок был ее глазом. Для этого рисунка, как я знала, потребовалось несколько сессий у татуировщика в Бруклине. Змея была такой крупной, что художнику удалось прорисовать каждую чешуйку и с помощью разных оттенков зеленого создать впечатление, будто змеиная кожа мерцает. Пупок у Руби был проколот, в нем она носила крохотный искусственный бриллиант. При правильном освещении — а Руби мастерски умела найти правильное освещение — змея как будто подмигивала зрителям. Кто-то вынул сережку, и змея выглядела такой же безжизненной, как и ее хозяйка. Но что действительно привлекло внимание мисс Пентикост — роза размером в мою ладонь над левой грудью Руби. Рисунок был примечателен своей непримечательностью. Неровные линии, мутные темные цвета. Если бы мы не были так близки во всех смыслах, я бы, может, и не поняла, что это роза. — Ничего подобного на ее теле больше нет, — заметила мисс Пентикост. — Интересно, что она закрыла этим рисунком. — Вы уверены, что она что-то закрыла? Может, это просто неудачная работа художника. Она покачала головой. — Посмотрите, как рисунок слегка налезает на своих соседей, здесь и здесь. Его сделали позже. И эта роза такая прозаичная. Я вынуждена была согласиться. Место прямо над сердцем — самое важное. Зачем занимать его ерундой? Тогда что же закрывала роза? Мисс П. провела пальцами по цветку, словно могла стереть его и увидеть, что под ним. — Когда мы познакомились, роза уже была, — сказала я. — Я помню, что заметила ее, когда нас представили друг другу. Но ведь Руби была женщиной, чью ногу обвивает змея. Уже никого не удивишь дрянной розой. Думаете, это может иметь значение? — Все может иметь значение, — напомнила мне мисс П., и уже не в первый раз. — Если это важно для жертвы, то важно и для нас. Она присела на подоконник и задумалась. — Кто-то из старожилов цирка может знать, — предположила она. — Впрочем, может и не знать. А похороны уже завтра. Она нахмурилась, глядя на тело. — Расследуя дело Сендака, я читала, как восстанавливают татуировки, поврежденные огнем. Возможно, эту технику получится использовать и здесь. Мне надо будет позвонить Хираму, — сказала она, имея в виду нашего давнишнего приятеля из нью-йоркского отдела судмедэкспертизы. — Наверное, ему придется объяснить мне все пошагово. Но боюсь, мы вынуждены будем срезать эту часть кожи. Она повернулась и посмотрела на меня со всем сочувствием, на которое была способна. — Я знаю, это может быть неприятно, тем более что она ваша подруга, поэтому я пойму, если вы решите не участвовать. Под руководством Хирама я справлюсь сама. Что до необходимых химикатов, возможно, мы не найдем их поблизости. Придется обращаться в Ричмонд. Нужно послать кого-нибудь в… Она заметила, как я машу руками, и нажала на тормоза. — Что? — Понимаю, что вам не терпится провести новый научный эксперимент, — сказала я. — Но, может, сначала попробуем легкий путь? Который не включает разделку тела жертвы. — У вас есть предложения? А как же. Глава 11 Я присоединилась к веренице людей, направляющихся к малому шатру. Было слегка за полночь, и огни цирка уже погасли. Все, за исключением золотистого сияния, которое вырывалось из-за полога шатра всякий раз, когда кто-то давал билетеру доллар. На языке здешней азбуки Морзе это означает «добро пожаловать». На этом представлении не было зазывалы. В нем не было необходимости. Интересующиеся узнавали о нем из слухов или из листовок в нужных барах и мужских клубах. В очереди стояло несколько женщин, но в основном зрителями были мужчины. Только белые. Впрочем, так было главным образом в южных штатах. Я удивилась, что ночное шоу не отменили даже после убийства. Не говоря уже о людях из церкви Крови Агнца, только и выискивающей, кого бы наказать за грехи. Если сам цирк еще можно было назвать невинным весельем, то в Полуночном цирке невинного было мало. Вот почему, хотя шоу и проходило тайно, очередь на вход была такой длинной. Контролер у входа не замечал меня, пока я не оказалась прямо перед ним. В свои пятьдесят с лишним лет Поли все еще обладал энергией двенадцатилетнего ребенка, а также аналогичным чувством юмора и фигурой ирландского боксера. Он был в белой нижней рубашке с подтяжками и потрепанной шляпе, на лице лежал слой грима. Однажды Поли объяснил мне философию клоунского грима. Нужно, чтобы макияж оставался нейтральным и позволял управлять выражением лица. В состоянии покоя лицо Поли казалось суровым. Поэтому зрители всегда называли его грустным клоуном. А еще это означало, что его улыбка — это не просто выражение лица. Это событие. — Так-так-так! Неужели это Уилл «Трусы-в-Блестках» Паркер, — просиял он. — Ты никогда не позволишь мне забыть это прозвище, да, Поли? — Ну ведь это ты носила блестящие трусы. — Один раз, — прошипела я. — На одном вонючем представлении, да и то лишь потому, что Фрида две недели учила меня танцевать шимми и я не хотела ее подводить. — Ты определенно ее не подвела, — заверил он. — Это тебя подвели юбка и подтяжки. — Вот, держи, — я протянула ему доллар. — Это поможет тебе заткнуться? — Нет, — ответил он, ухмыляясь под гримом. — Но даст тебе временную передышку. Он откинул полог, и я проскользнула внутрь. Воздух под куполом был густой, но самый жар выходил наружу через вентиляционные отверстия сверху. Сиденья, обычно занимающие три четверти круга, теперь расставили вплотную по кругу. По всему шатру висели разноцветные фонари, один прожектор освещал центр арены. Пол был покрыт «египетскими коврами», сшитыми, скорее всего, в Огайо. Если таким способом намеревались придать цирку экзотический вид, то это впечатление удалось создать разве что у того, кто считает Западную Виргинию центром вселенной. Я нашла место с противоположной стороны шатра, рядом с выходом для артистов. Подошла танцовщица лет восемнадцати, а значит, я ее уже не застала, и предложила мне конфеты. Я отдала еще один бакс за шоколадный батончик. — Фрида сегодня выступает? — спросила я. — Да. У нее пара номеров, — ответила девушка с акцентом Джерси. Она была в костюме, который обычно надевают на самые грандиозные представления, только ее версия начиналась ниже и заканчивалась выше. — Можешь передать ей, что Уилл хочет поговорить, когда у нее будет свободная минутка? Девушка нахмурилась, вероятно приняв меня за поклонницу. — Я ее подруга, — сказала я, расставаясь с третьим долларом, который тут же исчез в декольте, которое почти ничего не скрывало. — Как скажешь. Она еще раз обошла толпу, вернулась и встала рядом с выходом. Я аккуратно развернула шоколадный батончик, чтобы увидеть причину такой высокой стоимости — фотографию между шоколадом и фольгой. Это был снимок Электрической Люси, и я едва узнала ее без лампочек. Вообще-то она была без всего, не считая улыбки. Я сунула фотографию в карман и стала поглощать шоколад. Я ничего не ела с обеда и задумалась, можно ли еще что-нибудь перехватить в столовой. Я могла протянуть и на конфетах, но мисс Пентикост — вряд ли. Закончив осмотр тела, мы вернули на место грелки со льдом и накрыли Руби простыней. Потом пошли к Доку, который готовил наши комнаты наверху. Мисс Пентикост досталась солнечная спальня с огромной кроватью, комодом и письменным столом. Там пахло нафталином. Комната родителей Руби. Наш багаж стоял в углу. Я помогла мисс П. поставить чемодан на кровать, затем взяла пару своих набитых битком чемоданов и последовала за Доком в дальнюю спальню. Она была не такой маленькой, как комната Руби, но и не намного больше. В комнате стояла узкая кровать, ночной столик с керосиновой лампой и потрепанный сундук, служивший комодом. Пахло перегаром и чистящим средством для дерева. — Я так и не провел в эту комнату электричество, — объяснил Док. — Кстати, это моя. Я буду спать на диване в гостиной. — Мне неловко вас выселять. Я сама могу спать на диване. — Нет-нет-нет. У вас должна быть своя комната. К тому же я поздно возвращаюсь с работы и не хочу вас будить. Я хотела продолжить спор, но передумала. Я спала в местах и похуже. — А где вы работаете? — спросила я.