– Пожалуйста, не уходите. Простите меня. – Мне больно. Пустите. – Нет, – отрезал он, втираясь между ней и дверью. – Не пущу, пока не простите. – Хорошо, я вас прощаю. – Я не могу без вас. Пожалуйста, не уходите. – Вы сказали, что я уволена. Я могу быть свободной? Как холодно, как прямо смотрели эти зеленоватые ледяные глаза, как плотно были сжаты бледные губы. Без тени эмоций, даже без злобы, обиды, ярости… да пес с ним. Хотя бы чего-нибудь. – Разве это человек? – горестно спросил он у кого-то. – Неужели женщина? Тут произошло невероятное. Зеленоватые глаза потемнели, бледный лик снежной королевы, казалось, вспыхнул адским пламенем, тонко вырезанные ноздри затрепетали, ненакрашенные губы налились кровью, и за ними показались белые оскаленные зубы. Голос, впрочем, каким был, таким и остался – холодный, ровный, с аристократически чистым московским «а»: – Если бы вы были мужчиной, то вспомнили бы, что я тринадцать лет на вас волом впахивала, задницы ваши своей прикрывала, от курортов отмазывала. Работала по двадцать четыре часа за себя и за того парня: за буха, кадровика, юриста, секретаря. И мне вот такое спасибо. В гробу я видала вас и ваши деньги. Это вы не мужчина. Вы – дерьмо безголовое, чурбан восточный, козлодер горный, мозгоклюй мелочный и ссыкун. Тарелка бешбармака вегетарианского. Пошел с дороги, размазня. – Я фигею, – только и смог выговорить Нассонов, опуская руки. Женщина, сделав царственный жест, попыталась отстранить Аслана и пройти мимо. Он, опомнившись, снова попытался удержать ее руку – немедленно получил оплеуху другой рукой. Попытался мягко, памятуя о своих самбистских клешнях, удержать другую руку – она четко отвесила вторую пощечину. Не по-женски, а по-мужски, от всей души и наотмашь. Но даже в разгневанном состоянии и на каблуках она была слабее и ниже. И он, уже не церемонясь, схватил ее в охапку и потащил обратно в кабинет, теряя на ходу ее сумку «Гуччи», туфли «Прада», платок «Гермес» и прочие цацки с красивыми именами. – Я буду кричать, – прошептала она, брошенная на диван. – Хорошо, я постараюсь, – пообещал он… – Вчера какая-то падла приняла четыреста пятьдесят штук на то, что ты умрешь от аппендицита. – Ага. – Ты что, об этом знал? – Ну да. – Идиотизм. Тебе же его уже вырезали. Вот же шрам. – Не придумали ничего умнее. – «Не придумали»? С кем придумывали? Аслан не успел ответить, на запястье у Ольги пиликнули умные часы, она глянула – и, как была, без всего, метнулась к рабочему столу, принялась стучать по клавиатуре. Потом совсем по-бабьи закрыла рот ладошкой и осела на стул. – Анатольевна, ты что? Что случилось? – Только что другая падла сделала еще одну ставку – на то, что ты умрешь от отека Квинке. Миллион. – От чего-чего? – перепросил Аслан. – У тебя аллергия есть? – Не знаю… вроде не было. Ольга постучала куцыми ногтями по столешнице, потом быстро и деловито принялась приводить себя в одетое состояние. – Собирайся, – приказала она. – Куда и зачем? – спросил Аслан. – Ты опять спорить? Собирайся, тебе говорят. – Толком можешь сказать? – Поедешь ко мне. Я живу не по месту регистрации, дом с охраной, ни с кем не общаюсь, в соцсетях меня нет. Надо отсидеться. Потом в Брест, у меня там друзья, родня, потом через Польшу в Швецию, попросишь политического убежища… Аслан фыркнул и лег обратно на диван, закинув руки за голову. Ольга опустилась рядом на колени. – Нассонов, умоляю, – прошептала она, ласкаясь. – Ну пожалуйста, пожалуйста, послушай меня хотя бы раз. Они же тебя угробят. Пожалей меня. Я не могу так больше. Я с ума схожу. Собирайся, ну же. – И вот уже она тянула его с дивана, чуть ли не запихивая в рубашку. Аслан принял сидячее положение, притянул Ольгу к себе, крепко обнял и держал так, пока женщина не обмякла и не расплакалась. – Олюня, ну сама посуди, я же мужчина, пусть и не похож. Как ты сказала? Бешбармак? – Вегетарианский… – всхлипнула она. – А такой бывает? – Ты у меня спрашиваешь? – удивилась она, улыбаясь сквозь слезы. – Ну все, все, не плачь. Сама подумай, пусть бешбармак, но все-таки штаны ношу. Не могу же я постоянно за чужими спинами прятаться, тем более за твоей. Ну, утри красивый носик, надевай очки, и давай закругляться, скоро светать начнет. Закончить-то надо. Уничтожив нужные документы, собрали нужные в сейф, проверили срок действия генеральной доверенности. Справившись со стучащими зубами, Нассонов выдавал распоряжения на случай, если больше не сможет их давать, вручил Ольге электронную подпись, потом, решившись, документы на машину. – Не возьму. С ума сошел? – Анатольевна, ша. Это тебе. Сколько лет мы с тобой даром потеряли, а, старушка? А так хотя бы память обо мне останется. На вот еще, стоили полтора лимона, в ломбарде хоть что-нибудь за них дадут, – он снял с запястья часы. – Нассонов, иди к черту, – ответила женщина. – Ну, это уж как бог даст, – сказал Аслан, – скоро узнаем. Ну что, Анатольевна, давай простимся, на всякий случай. Иди ко мне. Ольга села к нему на колени. Нассонов, обнимая, тихо и веско, чтобы дошло и хорошо запомнилось, приказывал: – Как только что случится – сама понимаешь, – немедленно звони Вадику-нотариусу, телефон у тебя есть. Управляющим он назначит тебя, свой мужик, брыкаться не будет. Станешь управляющим, немедленно подавай на банкротство – и стушевывайся куда подальше. Все поняла? Она молчала, прижавшись и зажмурившись. Из-под век лились слезы. – Олюня, ты меня слышишь? Не время плакать. Давай сейчас подбросим до дома. – Я на машине, – всхлипнула женщина, поднимаясь и отворачиваясь. – У тебя на дообижаться ровно минута на твоих, – сообщил Аслан. – Поцелуй меня, – попросила Ольга, сама обняла Нассонова, поцеловала и перекрестила. Порывшись в сумке, протянула ему шприц с уже набранной жидкостью: – Возьми. – Это еще что такое? Боевой на всякий случай? – сострил он. – Нассонов, ты реальный баран, – вздохнула она, быстро написала на липучке три слова, обернула шприц и для надежности зафиксировала сверху скотчем. Уложила шприц в потайной карман пиджака начальника. – Это от аллергии. – А ты что, аллергик? – Нет, – сухо ответила она. – Сын. – Я не знал, что у тебя есть сын. – Есть. Поезжайте, – велела Ольга, – я закрою. – Куда едем, Асланчик? – спросил Заур, не отрывая взгляда от дороги. – Домой? – Нет, – кратко ответил Нассонов. – На Сретенку. Чем ближе становился проклятый старый дом, тем быстрее таяла решимость у Аслана. Предстояло оставить за спиной нежданно-негаданную Ольгу, розовый московский рассвет, не по-городски свежий воздух, шарканье метел дворников, ароматы кофе. И шагнуть в темную арку и полную неизвестность. Аслан никогда не отличался храбростью. Рисковать не любил и не рисковал. Проще говоря, был трус. Он не хотел ни в арку, ни в подъезд, ни подниматься на этаж, где была только одна квартира, его собственная, и выше не было ничего, кроме крыши и неба. Более не радовал этот факт, не наполнял гордостью за свои таланты, осмотрительность и уменье жить. Больше всего на свете хотелось сбежать в метро, домчаться до умницы Ольги, воспользоваться ее предложением – милая, надежная, никогда ничего плохого не предложит, зря он ее не послушался две с половиной недели назад… и вообще никогда не слушался. Или еще вариант: прямо сейчас позвонить, вернуть Заура и со скоростью под двести лететь к морю. Много чего ему хотелось. И все-таки Нассонов, скрежеща зубами, вытер о пиджак потные ладони и пошел, и поднялся на этаж, и зашел в проклятую квартиру, и, как было оговорено, позвонил Гурову. Тот ответил немедленно. – Лев Иванович, добрый день. Я на месте. Сегодня ночью он поставил на то, что я умру от какого-то отека.