Дождь, подобный этому, размоет дороги и увеличит путь до Грейвзенда на несколько часов. Кучер наемного экипажа нервничает, да и с чего ему быть спокойным? Колченогая пассажирка широка в плечах, взгляд у нее подозрительный, руки как у воришки. А доктор дерганый какой-то, нервно ёрзает. Не говоря уже про сундук: кучер уверен, в нем что-то шевельнулось – внезапно вскинулось и упало, – когда он заносил его в экипаж (пассажиры ни в какую не соглашались расстаться со своим багажом на время пути, хотя в карете и без того тесно). И заплатили ему за услуги втрое больше, рассчитались вперед, – чтоб не болтал лишнего. Одно это любого насторожит. Да еще эти чайки. Такого их скопища он сроду не видел. Целыми стаями они сидели на крыше дома, в саду, на прилегающих полях. Лошади в панике, чудят, фыркают, глаза у них под шорами выпучены: его тревога через вожжи передается им. Кучер подумывает о том, чтобы высадить пассажиров вместе с их багажом и укатить прочь, однако в уме он уже сотни раз потратил полученные деньги. Одно ясно: он ввязался в мутное дело. * * * Миссис Бибби держит под платком заряженный револьвер, оружие приятно холодит ладонь. Доктор сидит рядом, спит. Его голова болтается в такт движению экипажа, рот открыт, стекла очков запотели. По стенкам кареты уже сочится вода. Миссис Бибби слышит крики чаек, сопровождающих экипаж. Слава богу, что они нигде надолго не останавливались, и в карету не заползли улитки. Доктор храпит во сне. Такого общения с ним ей достаточно. Перед отъездом она напоила его зельем – успокоительным тонизирующим снадобьем, как она ему объяснила, – и тем самым обеспечила себе и Кракен мирное путешествие. Доктор, конечно, дурак, что согласился выпить его, но в последние дни он вообще перестал соображать. У миссис Бибби мелькает мысль, что, может быть, стоит сбросить балласт, повысить эффективность этого предприятия. Она внимательно смотрит на доктора. Он оказался никудышным вором и нервным коммерсантом: кишка у него тонка. Не то что у нее. Она создана для темных делишек. Любого за пояс заткнет, спуску никому не даст, даром что у нее ноги больные. Из сундука, что стоит у ног миссис Бибби, раздается постукивание. – Утихомирься, спи. Тишина. Потом снова постукивание по боковой стенке сундука – отрывистый, повторяющийся ритм. – Один раз – «да», два раза – «нет», это ясно? Тишина. Затем двенадцать ударов. Пауза. Еще пять. – Ладно, уговорила, – улыбается миссис Бибби. – Раз доктор храпит во всю свою блестящую лысину, так и быть, расскажу тебе историю, Кракен. Давным-давно… Доркас и Деллу выловили с илистого дна Темзы – ведь именно туда, разумеется, завели их туманные выдры – и положили на берегу. Они моргали, плевались, хватали ртами воздух, что-то бессвязно лопотали, и их отнесли в больницу Святого Варфоломея. Дежурный врач внимательно выслушал рассказ Доркас о том, как ей жилось в исправительной школе, как ее избивали цепью, «девятихвостой кошкой» и когтистыми лапищами. И у него созрел план. Он предложил девочкам хорошую работу: они будут жить в его доме и постигать науку прислуживания, и никаких телесных наказаний. Но когда они прибыли в дом доктора, чудесное местечко на берегу реки, их надежды растаяли. Жена доктора согласилась взять в услужение невзрачную хромую Доркас, сказав, что миленькая Делла ей не нужна. Она прекрасно знала, что из миленькой сиротки наверняка вырастет прелестная горничная, а госпожам от прелестных горничных одно расстройство. Делле нашли место в другой респектабельной семье в одной из соседних деревень. Доркас была плохо приспособлена к работе по дому. Ей был ненавистен тяжелый труд, не нравилось выполнять чужие указания, не нравилось, что она разлучена с Деллой. Однажды няня заболела, и Доркас поручили заботиться о господской дочери, фитюльке в рюшках. Жена доктора, когда она не была одурманена опием, выряжала дочку по своему образу и подобию, и вдвоем они целый день корчили глупые рожи в гостиной: мать изображала из себя королеву, дочка – принцессу. Принцесса, как и мать, была несносной идиоткой. Постоянно верещала о своих шелках и муслинах, о лентах и безделушках, а сама только и думала, как бы завладеть мамашиной шкатулкой со взрослыми драгоценностями. Доркас начала прислушиваться к тому, что говорит принцесса. У королевы, как выяснилось, были сапфиры и рубины размером со сливу. И Доркас стала думать, как бы ей наложить свои воровские ручонки на драгоценности королевы. Так случилось, что у принцессы была любимая игрушка: золотой шарик. Смеясь, она подбрасывала его в воздух и ловила по тысяче раз на день. Однажды, играя у реки, принцесса споткнулась в своих атласных туфельках и выронила шарик, и тот покатился в воду. Принцесса была вне себя от горя! И Доркас увидела свой шанс. Заметив, что шарик на самом деле застрял в глине на берегу, она сказала принцессе, что сейчас войдет в воду и достанет ее игрушку. Но при одном условии: в благодарность принцесса должна принести ей мамину шкатулку с драгоценностями. От отчаяния принцесса дала обещание. Доркас велела ей закрыть глаза, потому как сама она должна была превратиться в угря, чтобы нырнуть в мутную воду, найти на дне шарик и схватить его зубами. Принцесса закрыла глаза, а Доркас вытащила шарик из глины на берегу, поплевала на него и вложила в протянутую руку девочки. Радости принцессы не было конца и края. Она скакала и кружилась, как шальная – смотреть было противно. Доркас тогда не ведала, что брат принцессы, молодой принц, сидел на дереве неподалеку и наблюдал за ними, от души хохоча над тем, как дурачат его ненавистную сестру. Ему также было известно то, о чем Доркас еще не догадывалась: что принцесса изменит своему слову и откажется принести ей шкатулку с драгоценностями. Доркас пришла в ярость: ходила с хлыстом, сшибая головки всех цветов, что ей попадались. Пока не столкнулась с молодым хозяином. И они заключили сделку. Если Доркас поможет ему избавиться от ненавистной сестренки, он стащит для нее у матери шкатулку с драгоценностями. Хотя это все просто стекляшки, признал он. Но Доркас решила, что ей нужно другое вознаграждение. Она слышала, что у молодого хозяина большие способности к наукам, только он ленив. Она попросила, чтобы он научил ее читать и писать. И тогда она сумеет общаться с дорогой Деллой, которая хорошо знала грамоту. Молодой хозяин немало изумился такой просьбе, но согласился ее выполнить. Доркас вернулась в дом. Она должна преобразиться в угря не внешне, а внутренне. Ей необходимы качества этой рыбы. Ее способность чувствовать опасность, ее первобытная агрессивность и, самое главное, ее умение ускользать и не попадаться на крючок. Избавиться от принцессы оказалось на удивление легко. Доркас просто рассказала ей про гнездо милой птички, что она видела. И в нем полно милых пушистых птенчиков, мисс! Такие очаровательные серые комочки, мисс! Как где, мисс? Да сразу же за окном детской, мисс! Вон там, на карнизе, мисс! Высуньте голову и сразу увидите, мисс! Еще чуть дальше, мисс… По стенке кареты стучит кучер. – Грейвзенд. Сэр, мэм! – кричит он не без облегчения в голосе. Миссис Бибби ставит револьвер на предохранитель и убирает в карман. Открывает окно. В карету врываются запахи Темзы, гомон водоплавающих птиц, шумы реки, по которой снуют пароходы, баржи и лодочники. Смеркается. В «Трех галках» ее ждет постель, а доктора – еще одна доза снотворного. А рано утром они со своим грузом отправятся на пристань. 15 Первыми подняли тревогу голуби. Словно по команде, они разом взмыли ввысь, слившись в единое воркующее облако. Воро́ны проводили их взглядами и полетели следом, затмевая солнце, которое будто внезапно поглотила ночь. За ними вспорхнули во́роны, грачи и галки (так что во всем Лондоне из черных птиц не покинули своего места только те, что жили на мельнице Прадо, поскольку они ни при каких обстоятельствах не расставались с химиком). Потом устремились прочь вьюрки, скворцы, воробьи, певчие дрозды, зарянки и синицы. Все улетели – судорожно махая крыльями, трепыхаясь в воздухе, с паническим блеском в глазах. Но водоплавающие птицы остались: лебеди, утки, цапли и журавли, камышницы, бакланы и поганки. Только теперь к ним еще присоединились огромные разбойничьи стаи чаек. А также качурки, кулики-сороки и фрегаты, коростели, зуйки и чибисы. На колонне Нельсона восседает буревестник, на здании парламента ссорятся кайры. Крыши домов облюбовали моевки, по Ковент-Гардену расхаживают олуши. Может быть, водоплавающие птицы принесли на своих крыльях морские бризы и ветра из районов с влажным климатом, ибо мгла начала рассеиваться и ненадолго выглянуло солнце. И воздух озарился, восхитительно засиял: пылинки сажи блестят, дым радужно переливается, над лондонцами светится прозрачная пелена тумана, сотканная из непролитых дождинок. Даже водители омнибусов, осадив лошадей, задирают головы вверх. Пожалуй, это даже и к лучшему. Потому что под Лондоном, под его тротуарами и мостовыми, под садами и дворами начинают клокотать и бурлить выгребные ямы и клоаки. Вода поднимается, затопляя кульверты. И поколения подземных мусорщиков смывает в мгновение ока. Потоки нечистот вырывают у них из рук фонари, тару, инструменты. Они барахтаются в темноте, их крутит и подбрасывает, уши, глаза и рты забивает чем-то невообразимым. Подземные водотоки Лондона пробуждаются! Уолбрук, угрюмый Тайберн, Флит, Эффра – поруганные, искривленные, проклятые, погребенные притоки Темзы. Некоторые – не более чем заиленные ручейки; другие – широкие и длинные, растекающиеся в разные стороны рассадники болезней. Все начинают вспучиваться и разливаться. Возле каждого жилища в бочках колышется дождевая вода, лужи и пруды пузырятся, жидкое содержимое ведер и лоханей взбаламучивается. Налейте чашку чая, и вы увидите в ней волнение. * * * Теперь, когда дождь утих, в умытой небесной выси над Хаунслоу-Хит мечутся взбудораженные чайки. Они крикливо переругиваются, кружа над шагающей по пустоши Брайди Дивайн. Пусть сейчас здесь нет виселиц и грабителей, но разбойничий запашок не выветрился, отмечает она, хотя с краев на пустошь уже начинают наползать новые селения. Рядом с Брайди вышагивает в дорожном плаще и капоре Кора Баттер – весьма заметная фигура, что, в общем-то, немудрено: двухметровую служанку трудно не заметить. Она идет, решительно стиснув зубы и сурово сдвинув ощетиненные брови. Кора по природе своей воительница: сама на драку не напрашивается, но всегда готова к ней. Брайди побоялась бы задирать Кору. Сейчас она рада, что грозная Кора ее сопровождает. Ибо Лестер Лафкин имеет славу беспредельщика и не жалует вопросы, касающиеся его сомнительной деятельности. И Брайди благодарна подруге, ведь посещение цирка наверняка вызовет у Коры тяжелые воспоминания о ее мучительном прошлом. По другую руку от Брайди ступает покойник – мерцающий силуэт в водянистом воздухе. Цилиндр его сдвинут на затылок, лицо обращено к солнцу, тепла которого он не ощущает. Сзади на некотором удалении семенит мужчина, который следует за ними от самой Денмарк-стрит. В Лондоне ему удавалось смешиваться с толпой, но на открытой местности никак не спрячешься. – За нами хвост, – произносит Брайди. – Не показывай, что мы его заметили. Кора и Руби оборачиваются. – Да, сзади мужик, несется чуть ли не вприпрыжку, – докладывает Руби. – Подозрительный тип с подозрительными намерениями, – выражает свое мнение Кора. Брайди бросает взгляд через плечо: она склонна согласиться с обоими. Их преследователь – приземистый мужчина с грушеобразной фигурой и довольно широкой задницей. Он не отстает от них всю дорогу, что делает ему честь, ибо любой, кто хочет поспеть за длинноногой Корой, должен уметь ходить быстро. Мужчина снимает котелок и вытирает лоб, от которого у него начинается лысина, прикрытая редким пушком. Слюнявый тип, такие обычно склонны фырчать и храпеть. Нос луковицей выдает в нем пропойцу, любителя самых разных крепких напитков. – Может, встряхнуть его как следует? – Не спеши, Кора, – улыбается Брайди. – Подождем и посмотрим, как он себя поведет. – Это точно будет кто-то из людей инспектора Роуза. Бобби в штатском. Руби кивает. – Скажи ей, что она права. Бобби, как пить дать, с заплетающимися ногами. Проворством не отличается.