— А разве так может быть, чтобы оба правы были? — удивился Лось. — И ты прав, — кивнул ему Борман. — Я вам так скажу. Мир с Расулом — позорный и похабный. Но пойти на него придется. Но только еще до того, как мы с Расулом ударим по рукам, прямо сейчас, надо готовиться к новой войне. Вербовать пацанов, особенно из числа чеченских дембелей, запасаться оружием и откармливать торгашей. Сейчас бы нам очень не повредила торговля героином — это большие бабки. — А Расул согласится пойти на мировую? — с сомнением в голосе спросил Лось. — Конечно согласится, куда ему деваться? У него дела идут еще хуже, чем у нас. Если бы не подлая измена ментов с Сидоровым во главе, мы бы и сейчас с расуловцами справились. Нет, пауза сейчас нужна всем — и нам, и Расулу. Внезапно в дверь постучали. — Что там? — громко и недовольно спросил Борман. — Вас к телефону, — ответил вошедший на цыпочках секретарь, подавая ему трубку мобильника. — Расул Мартанов. — Ха! А что я вам говорил? — с торжеством в голосе прокричал Борман и поднес трубку к уху. Бригадиры затаили дыхание. Сильная мембрана в трубке телефона Бормана позволяла им и без громкой связи слышать весь диалог. — Салам, дорогой Расул, — вежливо поприветствовал врага Борман, как будто между ними ничего не произошло. — Ты хотел мне что-то предложить? — Я хочу сказать, — начал Большой Расул, — что нам пора прекратить эту бессмысленную бойню. Мы с тобой и так до предела ослабили друг друга. И у вас. и у нас погибло много храбрых джигитов. Сейчас любой отморозок может прийти и завладеть нашими территориями. Борман обвел своих бригадиров торжествующим взглядом и притворно вздохнул. — Я согласен с тобой, уважаемый Расул. Эта война ни тебе, ни мне ни к чему, с ней нужно покончить, и чем скорее, тем лучше. Предлагаю вернуться к довоенным границам и не предъявлять друг другу никаких претензий. За тобой по-прежнему остается территория Заречного рынка, и ты можешь привозить к нам свою водку. Все хотят мира. Кроме того, мне нужно похоронить мою дочь, а тебе сына. Я предлагаю сделать это завтра на городском кладбище. Расул, прежде чем выразить свое согласие, помолчал, или, скорее всего, использовал возникшую паузу для получения одобрения со стороны своих единоплеменников. — Хоп, пусть будет так! Я и без того нарушил наш закон. Моего мальчика следовало похоронить до захода солнца в день его смерти, а я этого не сделал. Желание отомстить ослепило меня. Пусть завтрашний день станет днем примирения. — Мои люди придут на кладбище без оружия, — торжественно заявил Борман. — Мои тоже, — заверил его Мартанов. Борман положил трубку и объявил совещание закрытым. Затем он велел всем готовиться к похоронам. Слова своего насчет оружия он нарушать не собирался, но и дураком себя не считал. Просто те, кто не пойдет на кладбище, будут держать при себе не только свое оружие, но и оружие своих товарищей… Этот день закончился для Крюкова неприятностями. Для начала его уволили, а вслед за этим — спасибо, что не посадили. Вечером в гостиницу ввалился злой, как молодой Ленин, депутат Карпушкин, и заявил, что его машина была обстреляна снайпером и сорвалась в болото. К счастью, водитель и пассажиры успели спастись, правда с трудом, но материальный урон был невосполним. Поиски и подъем машины вылились бы в сумму, едва ли не равную стоимости самой иномарки. Хуже всего было то, что страховая контора потребовала доказательств аварии, в буквальном смысле канувших в болото. Поэтому Карпушкин был зол вдвойне. Кроме того, после извлечения из болота его партнер Исмаил Джафаров, напоминавший в своем некогда элегантном, а ныне пропитанном илом, разодранном в нескольких местах костюме парижского клошара, выразил серьезные сомнения в целесообразности дальнейшего сотрудничества с депутатом. Разъяренный депутат налетел на Крюкова, как торнадо. — Какой ты, мать твою, начальник безопасности, — заорал он, не помня себя от злости, — если у тебя над головой киллеры гнездятся! К сожалению, именно в этот момент сыщик был не в настроении выслушивать чьи бы то ни было обвинения, даже не самые голословные. Он уже давно пришел к выводу, что отпуск его складывается не самым лучшим образом. — Знаешь, мудила, ты лучше свою мать — это самое… Дешевле обойдется, — посоветовал ему Крюков и отправился собирать вещи. Так депутата еще никто никогда не оскорблял. Когда он наконец справился с приступом бешенства, то рассудил здраво, что если никто этого не слышал и не видел, то и оскорбления вроде как не было. С обнаглевшим же охранником он легко разберется и без публичного оглашения сути их конфликта. Чтобы ни у кого и в мыслях не было, что его, депутата и всеми уважаемого человека, можно вот так вывозить харей в навозе. К тому же у Карпушкина были и более серьезные заботы. Он срочно вызвал к себе Бульдозера. Через еекунду исполнительный богатырь стоял у него в кабинете. — Звали, босс? — Звал, — депутат прошелся по кабинету, попыхивая ароматной сигарой. — Хочешь занять место Бодрова в службе безопасности? — Ясное дело, — расплылся в улыбке богатырь. — Тогда слушай. Будет у меня к тебе одно маленькое, но очень ответственное поручение. Выполнишь — на всю жизнь себя обеспечишь. Провалишь — себе и мне приговор подпишешь. Ты готов выполнить мое поручение? — Всегда готов! — рявкнул Бульдозер. — Тогда присядь и слушай, — депутат толкнул богатыря в кресло и наклонился к нему. — Завтра похороны, поэтому сегодня ночью ты поедешь на кладбище… В дальнейшем их разговор шел на пониженных тонах, близких к шепоту… Приехавший со следственной группой все того же Кибальчиша полковник Сидоров сделал все возможное, чтобы привязать Крюкова к покушению. Но у того на момент выстрела было крепкое алиби. В присутствии как минимум десяти человек он ругался с режиссером, пытавшимся переложить на его голову отсутствие организации и дисциплины среди сотрудников. Тем не менее полковник наложил на него домашний арест, ограничив, вопреки, заметим, всем писаным законам, свободу передвижения Крюкова пределами гостиницы. Обязанности по контролю за узником были возложены на Чапаева. Услышав о новой поставленной руководством задаче, тот только крякнул. — Да если, блин, я этого Крюкова начну по полной программе контролировать, мы через три дня совсем сопьемся! Но приговор был оставлен в силе, поскольку обжалованию не подлежал… Наутро Чапаев поднял Крюкова ни свет ни заря. — Эй, поднадзорный, вставай! Магазин уже открылся. А то что все я тебя угощаю? Пора и тебе раскошелиться! Крюков с трудом продрал глаза, позевал и принялся одеваться, понимая, что участковый все равно не отстанет. — Умываться не будешь? — спросил Чапаев своего подконвойного, когда тот направился к выходу из занимаемого им номера. — Зачем? — искренне удивился тот. — Я ведь не пачкался. А потом то, что у человека снаружи — это все тлен и мишура. Главное внутренняя чистота. Ты чего застыл-то? Или остаешься? — Как же я останусь? — заторопился Чапаев. — Ты же поднадзорный. Тебе одному нельзя. Утро было свежим, ветер гнал с реки прохладный воздух. Приняв по пятьдесят натощак, они сразу почувствовали себя бодрыми, будто зарядку сделали. — Когда шоу откроется? — спросил участковый. — Без понятия, — отозвался Крюков. — К тому же я там больше не работаю. Так что до пятницы я совершенно свободен. — Он зевнул. Чапаев с тревогой посмотрел на приятеля. — Действие препарата кончается, — озабоченно сообщил он. — Надо повторить. Они повторили. Потом, правда, пришлось это сделать еще раз. И еще. — Вот так, — удовлетворенно констатировал участковый, — с утра выпил — весь день свободен. — А с утра не выпьешь — день пропал, — согласился Крюков. — Это разумно, — подтвердил Чапаев. За разум они еще не пили. За него вообще мало пьют, чаще за здоровье или деньги. Надо было это как-то исправить. Исправили. За разумом наступил черед обмыванию смысла жизни, потом выпили за неуклонное снижение преступности, потом за рост раскрываемости. Закончили не скоро. Пили за освоение Солнечной системы. Крюков, как знаток астрономии, знал по названиям все ее девять планет плюс кое-какие спутники и астероиды. На комете Галилеи Галилея (так ее назвал Крюков) деньги кончились. Было хорошо, хотелось жить и жить… — На кладбище хочешь? — спросил своего друга и единомышленника Чапаев. — С детства мечтаю, — откровенно признался Крюков. — Тогда пошли? — спросил Чапаев. — Сегодня Динку борманову и расулова парня хоронят. Представляешь, что там будет? — В жизни себе не прошу, если не увижу этого собственными глазами! — побожился Крюков. — Так что же мы тут расселись-то? Блин! — Чапаев встал и довольно ровно зашагал к автобусной остановке. Но Крюков задержал его. — Остановись, друг! Я повезу тебя на машине. Чапаев посмотрел на него испытующе. — А ты, часом, не выпимши? Ведь выпимши за руль нельзя. Крюков счел аргумент вполне резонным. Он задумался. — Нет, — ответил он после длительного периода раздумья. — Признаюсь тебе, друг мой — я абсолютно трезв. Ну сам посуди, смог бы я, будучись… будучи выпимшись… Одним словом, если бы я, к примеру, был пьян, то как мог бы я сохранять такую ясность мысли, такую совершенную координацию движений? — при этом он слегка покачнулся. — Нет, не смог бы, — убежденно заявил участковый. — Так чего же мы ждем? Где твоя машина? — На стоянке за утлом. «Волга». Бронированная, между прочим, — шепотом сообщил Крюков. — Цвет старого такси. «Волгу» за углом они увидели сразу. — Открывай, — сказал Чапаев, когда они подошли к машине, и с уважением постучал кулаком по броне.