Лихонин устлал дно сундука тряпьем и вполне удобно там устроился. Почти весь съемочный день он проспал. Киностудийный шум, к которому уборщик давно привык, ему не мешал, да и сам он не мог привлечь ничьего внимания. Немота Лихонина была настолько всеобъемлющей, что он даже никогда не храпел. Во время обеда, когда все до одного члены съемочной группы покинули павильон и в помещении воцарилась гробовая тишина, Лихонин проснулся. Немного полежав, прислушиваясь для надежности в тишину, уборщик в конце концов вылез из сундука. В соответствии с планом, ему предстояло спрятать какую-нибудь из вещей Шары — такую, без которой режиссер не смог бы отправиться домой. Лихонин осторожно вышел из-за декораций и стал осматриваться. На одном из стульев, аккуратно придвинутом к стенке, он заметил пиджак Шары. Предчувствуя удачу, уборщик поспешил к этому стулу, и все получилось даже лучше, чем заговорщики могли предположить. В боковом кармане пиджака Лихонин обнаружил связку ключей. Сжав находку в кулаке, он спокойно вернулся в свой сундук и принялся ждать, когда настанет время осуществить заключительное действие в предназначенной для него части сегодняшнего действия. Эта часть сама собой начала воплощаться, когда вечером Шара прокричал: — На сегодня отбой! Все свободны! Все спешно засобирались, а сам режиссер облачился в пиджак и, похлопав себя по карманам, недоуменно нахмурился. Он посмотрел под стулом, вокруг, потом стал рассеянно ходить среди декораций. — Послушайте! — прервал он гул собирающихся домой работников. — Ключи! Ключи мои кто-нибудь видел? Все молчали и мотали головами. Кто-то дурашливым голосом выкрикнул: — Ключи от неба? Шара со злостью махнул рукой в сторону шутника: — Мне не до хохм сейчас! Ключи были, а теперь нет! Это не смешно абсолютно! — От машины, что ли, ключи? — спросил кто-то. — Если бы только от машины, — криво усмехнулся режиссер. — Я ведь не вожу до сих пор… От квартиры ключей нет! Куда мне идти без ключей от квартиры?.. Члены съемочной группы повздыхали, кое-кто для вида походил по павильону, глядя себе под ноги, но постепенно все как-то незаметно рассеялись… Никто особенно не сочувствовал Шариной неприятности и даже не пытался этого скрыть… В конце концов раздосадованный режиссер остался в павильоне один. Но это он, конечно, только так думал, что один… 108 Шара зажег световые приборы, только что погашенные осветителями, и стал ходить по ослепительно яркому павильону, скрупулезно осматривая каждый квадратный метр, обшаривая каждую декорацию, переставляя каждый предмет, попадавшийся ему по дороге… Наконец режиссер добрался до захламленного угла и принялся яростно разметать скопившуюся там рухлядь. Шара был уверен, что среди этого хлама его ключей уж никак не может оказаться, но он уже дошел до такого состояния, что ему необходимо было хоть на чем-то выместить свое раздражение… Однако весь гнев режиссера схлынул в одно мгновение, едва только он увидел, как приподнимается крышка здоровенного сундука, оставшегося здесь с каких-то прошлых съемок. Шара в ужасе замер и похолодел. «Призрак „Мосфильма“!» — Эти слова сами собой возникли в его сознании. Когда тот, кого режиссер посчитал призраком, полностью откинул крышку и вытянулся во весь свой рост, продолжая стоять в сундуке, Шаре понадобилось еще несколько секунд, чтобы опознать его. — Боже правый, Лихонин! — с облегчением выдохнул режиссер. — Какого черта ты здесь забыл? Лихонин спокойно шагнул из сундука навстречу Шаре, однако последний и не думал отступать. — Ты напился, что ли? — продолжал неприязненно выговаривать уборщику режиссер. — Неужто весь день тут прокемарил?.. Вот так потеха! Рассказать кому — не поверят… Не обращая внимания на эти насмешливые возгласы, Лихонин невозмутимо вытащил из кармана стеклянный пузырек, а следом платок. Обильно смочив платок прозрачным жидким раствором, уборщик поднял глаза на Шару. — Ну, и что это за ерунда? — по-прежнему совершенно не чувствуя угрозы, недоуменно воскликнул режиссер. Ответом ему послужил резкий рывок уборщика ему навстречу. Шара не успел опомниться, как Лихонин одной рукой обхватил его грудь, а другой прижал мокрый платок к его лицу. Режиссер отчаянно забился в железных объятиях силача, но очень скоро обмяк. Его руки бессильно повисли вдоль тела. Лихонин с облегчением выпустил Шару — тот с грохотом рухнул на пол. Тут же в павильон летящей походкой впорхнул Топорков. Он был облачен в элегантный серый костюм, в такого же цвета берет, перчатки и туфли. Под мышкой актер зажимал черную трость, одна его бровь была неестественно приподнятой, производя впечатление нарисованной. Подлетев к бессознательно валявшемуся Шаре и неподвижно стоящему над ним Лихонину, Топорков улыбнулся, обнаружив кусочки золотой фольги, наклеенные на его зубы. — Сколько он еще продрыхнет? — спросил актер, ткнув режиссера носком туфли в бок. Лихонин изобразил: вам должно быть виднее, вы ведь специалист по хлороформу. — Да, вы правы, Василий Николаевич, — кивнул Топорков. — Мне должно быть виднее… Ну что ж, я думаю, максимум через полчаса наш Берлиоз соизволит очнуться… Как-то там Маруся сейчас? — добавил он, побарабанив пальцами по трости. Лихонин изобразил: за Марусю можно не беспокоиться, она в порядке, она сейчас с безобидным Носиковым. — С безобидным, да, — хмыкнул Топорков и вдруг оживился: — Василий Николаевич! Пока этот кемарит, — он брезгливо кивнул в сторону Шары, — не поможете мне перетащить сюда кое-что из соседнего павильона?.. Прямо чрезвычайно удачно получилось, что эта штука сейчас там. Сама, я бы сказал, судьба благоволит нам, предоставляя недвусмысленные знаки… И, не дожидаясь реакции ничего не разобравшего в последних словах Лихонина, Топорков все тем же спешным подпрыгивающим шагом направился к выходу. 109 Через десять минут Лихонин и Топорков втащили в двенадцатый павильон некую здоровенную конструкцию. Уборщик приблизился к лежавшему Шаре и тотчас выразительно посмотрел на Топоркова. — Уже просыпается? — подбежал тот к лежащему режиссеру. — Чт-то случ-чилось? — с трудом произнес Шара. Он уже открыл глаза, но смотрел на склонившихся над ним людей явно невидящим взором. — Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете? — выпалил ему Топорков. Тут Шара как будто окончательно очнулся. — Что такое? Что? Когда я такое говорил? — Режиссер сел на полу. — Простите мою навязчивость, — продолжал Топорков, — но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите в бога? — Конечно, не верю! — неприязненно нахмурился Шара. — Неужели вы верите?.. Да что происходит, в конце концов?.. Режиссер наконец медленно встал на ноги и вдруг изумленно посмотрел на уборщика: — Лихонин, это ты, что ли, меня сейчас? Что ты со мной сделал? Лихонин состроил виноватую физиономию. Топорков же внезапно пожал Шаре руку и заявил: — Позвольте вас поблагодарить от всей души! — Да вы-то кто такой, черт вас возьми? — Режиссер брезгливо вырвал свою руку и даже вытер ее о полу пиджака. — Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды, — продолжал невпопад восклицать Топорков. — Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус! — Лихонин, — недоуменно посмотрел на уборщика Шара. — Ты знаешь, кто это? — Он кивнул в сторону Топоркова. — Ты этого психа привел сюда? — Меня никто не приводит, — резко изменившимся голосом заговорил Топорков. — Я прихожу сам. Я — Призрак «Мосфильма»! Шара нервно рассмеялся: