Крис восприняла жуткий мой рассказ с видимым удовольствием, — подняла светлые брови: «Неужели ты так меня любил?…» Генка не то обидел меня, не то похвалил, назвав мои преступные действия «что ни говори, мужскими»: значит, до сих пор ничего мужского он, подлец, от меня не ожидал… А Степан Денисович мудро подвёл итог, заявив, что теперь вообще «один хер, кто там убивал, кого убивали»… Воистину, не был создан мир Сферы для драк и сведения счётов!.. И вообще, удавалась рискованная игра авторов Общего Дела. Никаких стен между людьми и цивилизациями… может быть, это и было одно из главных условий Апокатастасиса, «восстания в прославленном виде»?… Вертолёты, катера, автобусы или даже телеги — с одной стороны; гравиплатформы, авионы, вариаторы вероятности с другой… Транспорт, возивший туристов из прошлого в будущее и наоборот, сновал всё бойчее. Мастеровые поры Владимира Красное Солнышко, гонористые шляхтичи эпохи войн за веру или интеллигентные курсистки кануна Первой соцреволюции, — все они оказывались довольно гибкими и сообразительными людьми. Быстро привыкали к каретам без коней, к воздушным кораблям над головами и странно одетым иновременникам на улицах среди стеклянных дворцов. Нечего и говорить о киевлянах поздних веков: опыт телесериалов или витаклей помогал им даже без особого любопытства, добродушно-снисходительно встречать ладьи викингов на Днепре, ватаги средневековых ремесленников с хлебом в узелках, крестящихся от ужаса и восторга посреди залитого светом Крещатика, а то и гусарскую компанию, спьяну доскакавшую на конях до Центрального домограда… Генка снова выпил залпом целый бокал, словно его сушило и жгло изнутри. — Как вы думаете, они воскресят нас ещё раз, если мы тут наделаем шуму? Я бы проверил, насколько они терпеливые и добренькие… испытал бы на вшивость! Снова всё та же «щука в море»… Пожалуй, это уже не упрямство, а мания, — полечить бы!.. Мне стало не по себе; невольно затянувшись ядрёной «Лигерос», я мучительно закашлялся, слёзы потекли по щекам. Что-то непростое, тёмное стояло за этим хлопаньем вина фужерами, за нервной суетливостью Генкиных движений, за его кривыми усмешечками и показным балагурством. Даже Кристина заметила и покосилась озадаченно; глубже залегли складки на переносице… Впрочем, подруга наша тут же, с чисто женской потребностью сглаживать острые углы, сама разлила следующую бутылку и защебетала: — Ну, ребята, цинь ба[80], — давайте за всё хорошее, что было в нашей жизни, и за то, что будет, и за забвение всего плохого! Надо уметь забывать, надо!.. Её живость показалась мне натужной. — Ты знаешь, Алёшечка, мы с Геной недавно были в Лондоне, — между прочим, впервые: он так чудно отстраивается! Геночка хотел сначала побывать в эпохе Генриха Восьмого, но я отговорила: мрачно… А в город Диккенса — он ни в какую! В общем, сошлись на начале двадцатого века. Ну, знаешь: такие высокие машины на колёсах, вонючие… лошади, навоз на мостовой… Нашли там одно уличное кафе, где поменьше гари; сели, пьём пиво. И вдруг к нам подходит мужчина… ну, довольно старый уже, толстый, и с зонтиком — да, Гена? Хотя дождя и предвиделось… Я пуще прежнего поперхнулся дымом, ощутив нечто вроде легкого приступа тошноты. Так вот откуда ноги растут у нынешних Балабутовых планов! Я уже точно знал, кто был мужчина с зонтиком, и лишь подивился расторопности «мага»… Несколько сложнее, чем с туризмом и культпоходами, обстояло у нас дело с политической жизнью на стыках разных времён; но и тут пока обходилось без больших трагедий. Стала, например, беспокоить развёртка степной империи Чингиз-хана: жестокие «люди длинной воли», воспитанные железным каганом, пытались расширять свои владения, даже налетая на улусы собственных внуков и правнуков. Но младшие Чингизиды, стакнувшись с вождями более поздних времен, вплоть до казанских и крымских ханов, и заручившись поддержкой Руси, создали мощный рубеж совместной обороны. Тогда нойоны Чингиза повернули конницу вглубь прошлого и прошли уже довольно далеко… пока не встретили столь же многочисленных и беспощадных гуннов царя Аттилы. В конце концов, монголы поняли, что их удел — тихо жить на отведённых землях, где всегда свежа трава, чисты реки и привольно табунам. Да и весть о скором Страшном Суде все больше занимала умы: об этом кричали несторианские проповедники. Сам каган, ни в чём не знавший меры, говорят, подружился с монахами и избрал праведную жизнь… Почти никто из правителей и военачальников, слава Абсолюту, не пытался помогать архаичным народам более совершенным оружием. Пронёсся слух лишь о некоем доброхоте из числа помощников Гарибальди, пославшем на барже по морю несколько тысяч винтовок воинам Спартака; но выстрелы не прозвучали в римской развёртке первого века до нашей эры, и храбрый фракиец не сел на трон в Вечном Городе. Оставалось только гадать, куда исчезла посылка… Некоторое время для меня представляло загадку архаическое правосудие. Какова ныне его судьба? Поскольку добрые хозяева наши ничего воскрешённым не навязывали, — стало быть, работали в развёртках все старинные прелести: плети, дыбы, застенки и плахи на площадях… Разъяснила, конечно же, Виола. Никакого вмешательства в заплечно-пыточную практику, и вправду, быть не могло: у самих подданных должно было вырасти сознание до протеста против тирании. Кое-кто из координаторов предлагал — казнённых и замученных тут же воскрешать, чтобы деспоты с досады на своё бессилие поотрекались от власти, а народ воспрянул. Потом решали: не надо, воцарится прямой хаос. Жертвы палачей пока оставались невоскрешёнными, лишь Сфера запоминала квантовые схемы, — а международный, межцивилизационный обмен размывал себе устои деспотизма… Нет, — откровенно наши наставники ни во что не вторгались. (Я всё вспоминал горчицу деда Годердзи…) Разве что на миг они выступили из тени в Киеве, вернее, в том звене длинной цепи перетекающих друг в друга Киевов, где стояли солдаты Гитлера. Немцев уж очень ненавидело население, даже Судный День не хотело разделить с «фрицами», и тевтоны свирепствовали в ответ… Однажды всех оккупантов собрали и отправили в тот слой, где слагалась развёртка Германии. Говорят, серо-зелёные колонны, маршируя, исчезали за некоей чертой, просто обращались в ничто; лишь звучали некоторое время, затихая, дружный топот и любимая Wer wird bei der Laterne stehn Mit dir, Lili Marleen?…[81] …— Интересный такой дядя! Как его, Ген, — Доули, да? Доули. Он нам много чего рассказывал в том кафе. Он и про тебя знает, Алёша, — вы с ним где-то виделись. — Я кивнул, не вдаваясь в подробности. Крис уверенно продолжала: — Этот Доули, — он, знаешь, просто помешан на двойниках. Убеждал нас, что каждого умершего человека надо воскрешать не один раз, а дважды; делать две одинаковых копии, только с разными знаками, как позитив и негатив. Мол, пусть двойники борются между собой, и победит тот, в котором — как он выразился — сильнее естество. В общем, кто ближе к природе… — Осирис и Сетх, — сказал я; и Генка вдруг бросил на меня боковой испытующий взгляд, а Крис охотно закивала: — Да, да, он вспоминал эти имена! И ещё он сказал, Алёша, что тебе не надо двойника; потому что твой двойник с обратным знаком уже живёт. И знаешь, кто это?… — Хватит, — неожиданно зло и властно сказал Балабут, ладонью припечатывая столик. По тому, как вздрогнула и потупилась Крис, я понял, что их теперь объединяют, пожалуй, ещё более тесные отношения, чем 1300 лет назад. Но почти ничего не шевельнулось в душе: общаясь с Виолой и Аисой, я всё меньше понимал, отчего когда-то столь бешено любил и желал эту худосочную, самовлюблённую и склонную к сексуальному рабству особу. — Хватит об этом. Я вам лучше расскажу одну сказочку… Ближе к концу его сказочки, которую мы слушали за третьей бутылкой «ркацители», я испытывал нечто вроде тихой, но почти лишающей сознания паники. Нет, наружно ничем не выдавал себя, — кивал, потягивал из фужера, — но при этом лихорадочно соображал, что делать дальше. То ли, пользуясь своими навыками динамики, тут же лишить Генку сознания, а уж потом выходить на связь с Виолой; то ли, не вмешиваясь, сразу известить хозяйку… В последней трети ХХІ века никто уже не помышлял о ядерной войне, но и Атлантическое Содружество, и Евразийский Союз держали по некоторому арсеналу ракет с антивеществом. Зачем? Да хоть бы на случай приближения опасного космического тела; а ещё — для острастки иногда являвшихся крупных, с ядерным оружием, международных террористов… Для Генки вопросом нескольких дней было — раздобыть подробные схемы ракет, стоявших на боевом дежурстве в соответствующей части развёртки России; со всем мастерством «биопьютерного гения» вообразить и воссоздать… что? Да боеголовку же; вернее, её рабочую часть, размером с кирпич. Этого «кирпича» хватило бы, чтобы потопить Крым наподобие Атлантиды или сделать гладкую пустошь на месте Гималаев… — А теперь, — сказал Балабут тоном напыщенного лектора, — теперь, — повторил он, вставая и отходя к перилам, — представьте, что можно сделать с помощью такой штучки, если можешь управлять вероятностью!.. Он выдержал паузу — всегда был позёром! — и размеренно добавил, картинным движением заводя очень белую, мертвечью руку во внутренний карман своей чёрной тужурки: — Скажем, можно поместить её в центр Земли. А потом… Мне не хотелось узнавать, что будет потом. У меня были уже воскрешены и расселены по жилблокам все мои — мать, отец, бабушки, дедушки; им ли кричать от боли и корчиться в вихре аннигиляционного пламени?! Пусть даже опять воссоздаст нас, трижды идиотов, божественная всепрощающая Сфера: муки гибели не станут меньшими! Балабута следовало убрать, и немедленно. А затем добраться до верховного жреца Тьмы, говоруна-гипнотизёра… Чем это вы вконец отравили слабую голову Генки Фурсова, мистер Доули? Я уж не говорю про Крис, всегда напоминавшую мне странную бабочку, — бабочку, летящую на темноту… Картинно стоя на фоне окутанных дымкой домоградов и туч всякой летучей машинерии вокруг них, Фурсов достал из-за пазухи маленькое устройство, вроде блестящей плоской мыльницы. Я до сих пор не уверен, что перед нами был дистанционный пульт управления АВ-бомбой, внедренной, для пущего успеха взрыва, в самое ядро планеты. В конце концов, сейчас любыми процессами можно управлять и без пультов, одним сосредоточением мысли… Но жест был слабостью Балабута. Именно так, и не иначе, он должен был действовать, мой двойник-негатив: сначала повергнуть нас в трепет своей «сказочкой», затем, в позе вершителя судеб, медленно поднести палец к некоей инфернальной коробочке — и сказать напоследок что-нибудь римское и патетическое, вроде morituri te salutant[82]… Но я-то не страдал чрезмерной демонстративностью! Я всегда пытался быть, а не казаться. И потому, не размышляя долго, швырнул ему в голову недопитую бутылку… Звон стекла о перила и вопль Крис слились в одно. Нет, я не промахнулся. Просто — кто-то (и я не сомневался, кто) среагировал быстрее, чем я, чем любое человеческое существо, и убрал мою мишень. Не было никаких добавочных звуковых или световых эффектов. Так, — словно выключили вита-проектор, и больше ничего. Не стало Балабута. Позднее я понял: то ли моя, уже изрядная к тем дням, натренированность в динамике, то ли особое расположение Виолы, — но что-то сверхобычное помогло мне вообще заметить исчезновение Генки и сохранить память о том, что жил на свете Геннадий Александрович Фурсов. Кристине так не повезло. Постепенно я убедился, что у неё стёрты все воспоминания о Балабуте, начиная со школьных лет. Не было такого человека в нашей жизни, и всё тут. Кстати, феномен полного стирания памяти о Фурсове коснулся и родителей Крис, и наших бывших одноклассников; забыл о «пацане» и, возможно, самый счастливый из воскрешённых, Степан Денисович Щусь. Пра… и так далее… дедушка Кристины полнее, чем кто-либо из знакомых мне смертеплавателей, воспользовался дивными силами Сферы: сбросил девять десятых своего, более чем двухсотлетнего, возраста и в облике юного, кипящего энергией бизнесмена возвратился на Подол 1990-х годов. Бывший богомол и слышать не хотел о том, что заповедник «сладкой жизни», зажатый между протосоциализмом СССР и зрелым социализмом Русского Мира, недолговечен, — подобные друг другу общественные уклады взаимопроникали и быстро сливались… Щусь развлекался, как мог. Угощал нас коньяком в кафе на Андреевском спуске; знакомил с местной элитой — шустрыми торгашами, предлагавшими россыпь бездарных сувениров «туристам из всех времён», и полупьяными художниками-неудачниками. Похвальбой были пронизаны рассказы о том, как он, блин, пожил в ХХІ и ХХІІ веках; но никогда, ни одним словом не поминал Щусь своего былого любимца. На мой прямой вопрос — Степаном в подвыпитии был дан следующий ответ: «Да не помню я этого хмыря, на хер он тебе? Он не из нашей страны…» — «Какой ещё страны, Денисыч?» Тут вчерашний патриарх приосанился, молодецки повёл глазами, поднял бровь — всё ли кафе слушает? — и выдал: «Есть две страны на «нам»: Вьетнам и Суринам. А мы из третьей — Хулинам… Понял?» Я понял и не приставал больше. Но всё это случилось через недели и месяцы. А пока что, на балконе жилблока Щусей, я, еще полный смятения, обернулся к столу… и увидел на нем два бокала с остатками «ркацители», и два блюдца, и две кофейных чашечки. Кристина же, опершись локтем на закинутое колено, а подбородком на пальцы, изящно выпустила сигаретный дым и сказала: — Знаешь, о ком я почему-то вспомнила? О нашем третьем из неразлучной тройки… Сердце моё споткнулось, но она мечтательно добавила: — О Женьке Полищуке. Давай найдём его — прямо сейчас!.. Х І. Виола и Алексей. Москва Воспитание, полученное человеком, закончено, достигло своей цели, когда человек настолько созрел, что обладает силой и волей самого себя образовывать в течение дальнейшей жизни… Адольф Дистервег Старый Арбат, развёртка 2000-х. Он был хорош и раньше, и позже, этот по-старинному вымощенный уголок, куда не пускают транспорт, — но в тёплый, влажный октябрьский вечер кажется по-домашнему уютным, просто продолжением старой московской квартиры. Справа — подсвеченный фасад театра Вахтангова, где вновь играют баловни столицы, седые корифеи; слева — витрины антикварных и иных лавчонок, тихие, не слепящие глаза. В густеющей синеве, под гранёными архаичными фонарями поблёскивают россыпи занятных вещиц на открытых, ещё не свёрнутых лотках: медали и флаги, расписные яйца (размером от перепелиных до страусиных), статуэтки всех веков, майки с озорными надписями — пёстрая дребедень смутного времени, русского межсоциалистического шоу… Виола (возле одного из лотков развинчивая матрёшку, изображающую президента страны). Забавная штука! Смотри-ка, тут все правители один в другом… а этот, самый маленький, кто? Продавец (уже собиравшийся сворачивать торговлю, хмуро). Ленин. Виола. Это Ленин?! В смысле, Владимир Ульянов? Ну, ну… Продавец (едко). А вы его что, живым видели? Виола. Видела недавно. Продавец (вспомнив, в какие дни он живёт). А-а… ну, извините. Так это… брать будете? У меня электричка в Домодедово… Алексей. Да, конечно, — простите, что задержали… (Лезет за бумажником.) Несколько минут они идут молча, — ничем не отличающаяся от москвичей и приезжих, видная пара: высокий шатен с покрывающей щёки бородкой, в светлом плаще и мягкой шляпе, под руку с эффектной брюнеткой в плаще с блеском жучиных надкрыльев и ладных сапожках на тонком каблуке. Виола. Зачем тебе эта матрёшка? Алексей. Не знаю… на память. Может быть, я начну собирать сувениры из разных эпох. Настоящие, — не фантомы и не квантовый тираж… Виола (усмехнувшись и крепче обхватив руку спутника). Честное слово, — тебе эти фантомы покоя не дают! Неужели ты ещё делишь всё в мире на «настоящее» и «ненастоящее»? Алексей. Да, я знаю, это смешно с точки зрения вашей науки… Всё сущее, гранит или полярное сияние, человек или его голограмма, различается только плотностью элементарных вихрей мерности в единице объёма. Ионы калия и натрия, благодаря обмену которых я могу вообразить свою любимую (пронзительный взгляд в сторону Виолы), ничуть не менее материальны, чем атомы, составляющие её тело… Видишь, постиг кое-что! Нет, в фантомах меня тревожит вовсе не то. Виола. А что же? Алексей. Помнишь, ты мне рассказывала… о, так сказать, посмертных видениях каждого воскрешаемого? Ну, насчёт «каждому по вере его»… Так у меня к тебе прямой вопрос. С вашей и Сферы помощью, — тем, кто уже воскрес и живёт, призраки являются? Боги там, духи, демоны… героические прадеды? Виола. На прямой вопрос — прямой ответ. Представителям традиционных культур — да, являются. Потому что для них наша реальность — это продолжение загробного царства, какой-нибудь там круг рая. Лепим среду, черпая образы из их воображения. Чтобы на первых порах вели себя правильно. А потом — сами научатся и поймут… Алексей. Сами научатся? Ты уверена? А может быть, наоборот, — вообще не станут самостоятельными? Боги среди нас, — ну и чудненько, пойдём за ними, как израильтяне за столпом облачным… а своими мозгами ворочать — зачем? Виола. То, что ты говоришь, могло бы быть так… если бы не одна подробность. Всё обучение как раз и направлено на то, чтобы люди начали мыслить и творить самостоятельно.