…Лет пятьсот тому назад Макс Хиршфельд и вправду существовал как отдельная личность, мужчина — правда, с другой внешностью. И был он руководителем исследовательской группы, одной из тех, что кропотливым вековым трудом подготовили успех Общего Дела. Коллектив Макса, и две его сердечные подруги в том числе, работал над щупами-искателями, предназначенными находить во всём Космосе следы частиц, некогда составлявших людские тела. Потом, когда пришла возможность развеществляться, коллеги стали всё чаще практиковать слияние — для лучшего понимания друг друга. Сверх того, Макс с подругами — втроём — всё дольше не выходили из романтического «эфирного» единства… Словом, однажды все пятеро обнаружили, что они уже не расстаются. А поскольку Макс был вожаком, любимым, самым талантливым и энергичным, — полигом сложился под его именем и подчас выступал в его (правда, уже совместном придуманном) облике. Чуть ли не впервые за полтыщи лет «сиамские близнецы» крепко столкнулись¸ когда речь зашла об «эксперименте» Доули. Защитники «мага», в том числе одна сердечная подруга, твердили: реализация воскрешённых — важнейшая часть Общего Дела; более того, если не главная цель всего проекта, то близкий подход к ней. Одному вновь живущему не терпится написать лишь начатую в первой жизни картину, другому — дознаться правды о движении планет вокруг Солнца, третьему — воспитать сына-воина, ибо он погиб, когда отпрыск был малышом. Ну, так почему бы и английскому шаману не осуществить свою мечту? Этакий виртуальный спектакль, который сделает счастливыми его самого и верных единомышленников — вторжение Тёмных Богов, или как он их там зовёт… Потом разберёмся; придумаем финал, необидный для лондонца. В конце концов, это будет, если угодно, тренировка перед новой ступенью Общего Дела, о которой давно подумывает Макс, — перед материализацией самых ярких и памятных людям образов искусства. Хотя, собственно, мы ведь уже начали: каждый первовоскрешённый увидел своих богов и традиционное загробное царство. Фигуры из мифов — наиболее масштабны и значимы; но чем мельче иные классические персонажи? Мы ведь одухотворяем мир; значит, рано или поздно начнём заселять его героями великих вымыслов и фантазий. Что же, примем из их числа только дистиллированных праведников? Смешно и трусливо… Так рассуждали защитники; но вот противники опыта вспомнили древнее, как сама информатика, понятие «вирус». Маленькая подвижная программа, способная взорвать изнутри и рассыпать иные смысловые постройки. Что, если помянутые «боги», доселе жившие лишь в воображении фанатиков типа Доули, станут такими вот вирусами для Сферы, которая, в конце концов, есть лишь мыследействующая машина? Кто знает, какие фокусы выкинет машина-матка, если наряду с требованием просвещать человечество в неё будет внедрено задание развращать людей?… А тут ещё вторая сердечная подруга высказала новое опасение. Сфера, пожалуй, достаточно «дуракозащитна» для того, чтобы не впустить в себя даже самый изощрённый вирус. Зато иная беда более вероятна: начав вольно разгуливать по развёрткам, фантомы, созданные вымыслом Доули, могут попросту запугать или соблазнить бессчётные мириады воскресших. Вместо задуманной креатизации (отворчествления) незрелые души вернутся к той грубой и несправедливой жизни, из которой они уплыли через смерть, а то и выберут жизнь ещё худшую. Все исторические кошмары могут повториться вновь, да ещё в усугублённом виде, а светочи праведности — предстать своими противоположностями. Варфоломеевские ночи для целых народов, хан Тимур с водородными бомбами, Махатма Ганди — главарь шайки грабителей, оргии Элагабала[104] в орбитальных городах… Макс и вместе с ним первая сердечная подруга, умница-футуролог, всячески доказывали обратное. Нянька рода людского воистину не допустит в себя ничего, даже отдалённо похожего на вирус; да и выдумки Доули нисколько не схожи с программами, определяющими приоритеты Сферы. Что же касается нравственности оживших, то грош ей цена, если она может сохраняться лишь в тепличной обстановке. Пусть идеалы людей пройдут испытание, хотя бы и виртуальное. Да и что такое невероятно соблазнительное могут предложить эти «Владыки»? Убийства, разврат, наркотики? Но это вряд ли привлечёт тех, кому открыта вся творческая мощь Сферы… Споры продолжались, однако никто не помешал доминанту — Хиршфельду — запустить опыт с аморальными двойниками первовоскрешённых, «хайдами». Когда же копии, получившие внушение «мага», погибли от рук тех, кого должны были соблазнить (кроме Левкия-второго, погрузившегося в беспробудное пьянство где-то на окраине античной развёртки), — Макс и его единомышленница восторжествовали окончательно. Человечность не беззащитна, она побеждает, — страшиться более нечего! И, при слабом сопротивлении прочих «сиамских близнецов», Макс дал возможность Доули распоряжаться энергией, достаточной для того, чтобы создать фантомы Истинных Владык, а также устроить их вторжение на Землю. Но тут вмешалась Виола Мгеладзе. По крайней мере, так сочли Хиршфельд в единстве с подругой-футурологом. Понятия обид и мести были вполне архаичны — тем более, что участники любого конфликта, перейдя в динамику, мигом узнавали побуждения друг друга; узнав же, постигали, и угасала любая стычка… Однако пылкий любитель экспериментов, Максов полигом стал исключением. Уверенный в своей правоте, Хиршфельд не пошёл на прямой разговор с лётчицей. А после провала вторжения объявил со-личностям: не было ни поражения Владык, ни победы Существа-Солнца; просто сверхмощная воля Виолы, ведя за собой множество подчинённых воль, оттеснила и подавила (удар ниже пояса!) импульс, заданный желанием Доули. Сфера, как положено, подчинилась более массовому и интенсивному «хотению»… Не смирившись, Макс поведал прочим «я», что поставит вопрос о своём праве на продолжение исследований. Поставит перед советом экспертов. Такие советы — наименьшие людские общности, обладающие некими властными полномочиями; нечто вроде собраний опытнейших мастеров того или иного дела… И что же, — со-личности возмущения Макса не поддержали. Даже верная подруга не пришла в восторг от желания вынести их внутреннюю перепалку на суд экспертов. Двое других передали, что, по их мнению, опыт окончен; вторая сердечная подруга призвала найти среднее решение… Очертя голову, Макс ринулся в спор со всеми сращёнными душами; ответы были столь же страстны… Оттого и не услышал полигом внезапного зова; не ответил множеству волн динамики, бившихся о порог незримой крепости. «Ответь нам, пожалуйста! Макс! Это важно, это срочно!..» (В общем хоре можно различить яркий, острый импульс Виолы.) Не откликается крошка-космос. Отблеск заблудившейся кометы проползает по чёрно-зеркальному боку шара. «Просим тебя, Макс, отзовись!..» Молчит сборная душа. Любое оружие прошлых веков, вплоть до аннигиляционных боеголовок, лишь скользнуло бы по броне перестроенной мерности. Конечно, энергии Сферы достаточно, чтобы раскрутить завиток континуума, — но Сферой Обитания управляют люди, а люди давно уже не применяют насилия. Неужели придётся?… Участники Общего Дела, находящиеся на разных планетах, в искусственных объёмах или в свободном полёте, мысленно оборачиваются лицами друг к другу и совещаются. Их уже не десятки, а тысячи. Это — ещё более высокая власть в Сфере, чем собрания мастеров-профессионалов; естественная, изначальная власть, какую ещё сотни веков назад обретал сход общины. Каждый призвал родных и близких, друзей, учеников или наставников к участию в беседе, важной для всего человечества. Чтобы мысли, мелькнувшие на этом сходе, упаковать в неуклюжие сцепления звуков, понадобились бы дни и недели; чтобы записать их, были бы нужны целые тома. Но иное время царит, и общение продолжается считанные секунды. Словно незримые молнии перекрещивают Сферу. Словно летящие со всех сторон струи космических ветров свиваются в один тугой вихрь… Басовой нотой гудит тревога нескольких знатоков психики: молоды исторически полигомы — далеко им до совершенства — несогласие между разными «я» подобно древнему безумию, звавшемуся расщеплением личности — неизбежный, но опасный путь… В несколько микросекунд решение принято. Сфера получает приказ, исходящий от массы согласованных воль. Нет, никакого штурма крепости, никакого нарушения прав творца! Друзья всего лишь развернут перед чрезмерно увлёкшимся Максом картину того, к чему могут привести его опыты. Вернее, — к чему они, с наибольшей вероятностью, приведут… И вот — в капсулу вторгается поток образов. Река искр. Водопад змеящихся вспышек. Река шаровых молний со спрессованным смыслом. …Люди — не роботы! Если бы зачинатели воскрешений хотели просто заселить мир, а то и Галактику праведными, добродетельными существами, они бы наштамповали самых красивых, умных и безупречных биоргов. Затем: если бы непременной «правильности» требовали мастера от оживших, ничего не стоило бы провести массовое психопрограммирование. Но дело обстоит иначе. Сохранив всё богатство своих натур и всю свободу чувств, смертеплаватели должны познакомиться с миром Сферы и сделать выбор. Те из них, кто предпочтёт прежние отношения и прошлую жизнь, не будут подвергнуты никакому насилию. Спешить некуда, впереди вечность. Могут возникнуть (и уже возникают) положения острые, трагические. Так, узнав, что они вернулись в мир, где нет ни господствующей религии, ни возможности для таковой появиться, где равно признаны все человечные учения, — фанатики из секты «Выбор Господень», скандально известной в США с 2019 года, совершили коллективное самоубийство. Ужасной резнёй обернулась одна из японо-китайских стычек, воскресшие оккупанты набросились на мирное население Нанкина. И подобные случаи множатся… В каждом из них координаторы Общего Дела принимают свои меры: одно опасное сообщество целиком переносят в изолированное место, другое — разделяют на части и расселяют; интригуют, плетут самые настоящие заговоры в средневековом духе, меняют духовных или политических лидеров; в группу, бредящую разрушением или суицидом, внедряют агентов, способных посеять иные убеждения… словом, создают обстоятельства, способные отрезвить заблудших. Повторим и воскрешения, и любые воспитательные меры, если понадобится, хоть сто раз кряду, но — не подвергнем человека тотальному воздействию, ничего не впечатаем в мозг! А вот замысел Доули есть как раз проект воздействия тотального — и злого. Материализация любимых литературных героев, всякого рода изобретённых миров? Да сколько угодно, уже лет сто говорим об этом! Но ведь стоит заметить: ни в одном из шедевров литературы ли, театра, экрана — нет бесповоротного торжества зла! Пусть даже воскреснет Мордор[105], — вместе с ним оживут и храбрецы, готовые сорвать хищные планы Саурона…А что можно противопоставить бродящим по простору развёрток монстрам-исполинам? Тем более, когда у десятков миллиардов воскрешённых, в основном — выходцев из давних времён, нет пока что ни ясного сознания, ни критического отношения к реальности. Воспитание — процесс долгий, он ещё впереди… Призывы Владык «опроститься и раскрепоститься», выпустить наружу запретные порывы, освободить «прекрасного зверя», — призывы, к тому же подкреплённые действиями безумных свит бесов, вакханок, хашишинов или кого там даст Доули в спутники своим Тёмным, увлекут за собой бессчётные толпы. И не потому, что люди плохи по природе, а потому, что для тех же десятков миллиардов их тяжкий и плохо вознаграждаемый труд был карой Господней, в то время как безделье и разгул страстей — недостижимым райским блаженством… Конечно, и после этого мастера Общего Дела от своих намерений не откажутся, — но работа их будет подобна восхождению по обрыву со встречным наклоном. Столько сил и, быть может, столетий труда будет потрачено! Ненужных, без которых можно было бы обойтись, если бы не союз мракобеса с любителем рискованных экспериментов. Начнётся роковое торможение Дела… как знать, не остынут ли и многие из самих энтузиастов Прекрасного Суда?! Всё сказанное тут, в обличьях броских и ярких, пронеслось за миллисекунды перед самим Максом и его со-личностями. Полигом уловил всё до мелочей, включая малозаметные, но настойчиво предупреждающие пурпурные вспышки от Рагнара Даниельсена — намёки на то, что решительный скандинав, в случае чего, будет настаивать на созыве Референдума Сферы, этой вселюдской агоры, чей приговор имеет силу абсолютную… Навеки осталось тайной (в своих тогдашних мыслях и ощущениях Макс и его подруга никогда никому не признались) — что сломило упрямство сердцевинной пары полигома? Что подействовало на неё? Логика коллег, помноженная на пыл искренних чувств? Ощущение угрозы — то ли от Доули исходящей, то ли от возмущённых сферитов? Внезапное осознание нелепости всей ситуации, в которой просвещённейший полигом XXXV столетия опекает древнего развратного колдуна?… Как бы то ни было, — голоса протеста в составной душе «Хиршфельда» возобладали. Лопнула пуповина, соединявшая Макса с Алфредом. Не властелином звёздных энергий стал Доули отныне, а лишь одним из воскрешённых, снабжаемых всем необходимым постольку, поскольку их потребности не несут опасных сюрпризов… Впрочем, этого лондонец не ощутил. Из неведомого края, где было сорвано вторжение Истинных Владык, гонимый жарким стыдом, пожелал Доули перенестись в священное для него место. И стоял теперь на плато пирамид, жадно ожидая встречи с тем, кто сможет дать новую надежду… XXV І. Виола и Алексей. Тугорканов остров Тьмы низких истин мне дороже… Александр Пушкин Я снова в своём доме на левом берегу Днепра, напротив Лавры. Поспал пару часов, чуть-чуть пришёл в себя… Выпал снег. Старые добрые луковицы блестят себе под зимним солнцем, над выбеленными горами, как они это делают каждую зиму вот уже четырнадцатый век после моего рождения, как делали за сотни лет до него. Смотрю на них со второго этажа, из своего кабинета, сквозь окно с закруглённым верхом, чьи створки служат дверью на балкон. От кромки льда до веранды, петляя между стволами, бежит по снегу цепочка свежих следов. У меня в гостях Виола, она воплотилась возле самой реки. Аиса уехала на охоту: и после жуткой ночи надо ей развеяться, и… Чего греха таить, — похоже, смирилась бедная девочка с мыслью, что не откажусь я от встреч с «богиней»; только старается не присутствовать при этих встречах. Виола сидит в глубоком кресле рядом с книжным шкафом — на том месте, с которого я обычно смотрю в видеокубе добрые старые фильмы. По правую руку от неё стол с биопьютером «Сяо фуцзы»; сейчас лаковая шкатулка «умной» машины отодвинута, и перед гостьей стоит чашка с её любимым питьём: чёрный чай, лимон и сладкие листья стевии. Мы решили никуда не перемещаться. В большинстве столиц предновогодняя суета, и даже уголки вроде Джоли-бой не привлекают: мы оба устали. Я после страшной ночи вымотан нервно и физически, наставница — как-то иначе… но тоже смотрит невесело и кажется осунувшейся, почти постаревшей. Полулёжа, с её позволения, на диване и прихлёбывая кофе, я говорю: — Одно меня теперь беспокоит. Не преподнесёт ли кто-нибудь из вновь воскрешённых ещё более… м-м… эффектный сюрприз? Не думаю, чтобы фантазия любезного Доули, при всём моём восхищении её богатством, была бы пределом возможного. Что, если кто-нибудь… Поняв недосказанное, Виола задумчиво кивает. Её взгляд скользит по корешкам книг за стеклом шкафа. Слегка задерживается на «Истории Южноамериканской войны», потом на «Ярче тысячи солнц» Юнга. Иногда мне приходит в голову, что она способна мгновенно прочесть книгу, не открывая её. Но спросить напрямую — то забываю, то стесняюсь… Наконец, чуть побледневшие сегодня губы наставницы размыкаются. — Алёша… Честно говоря, вот именно теперь я не боюсь того… о чём ты говоришь. — Вот те раз! Но почему? Столько слабых, которых так легко заморочить, сбить с толку; столько неграмотных, суеверных, легко внушаемых… Покачав головой, Виола укоризненно морщится. — Нет, дружок. При всей своей слабости, внушаемости, безграмотности… и в чём ты там их ещё обвиняешь… наши с тобой предки с незапамятных времён боролись со злом отнюдь не виртуальным… ого, с каким! И вокруг себя, и в себе. Да, обманывались, начинали верить в какую-нибудь чепуху, в краснобая какого-нибудь, жулика, изображавшего из себя мессию… получали бомбами по голове, как немцы в 1945-м… трезвели, потом опять заблуждались… Но — выжили ведь! И хороший, добрый мир построили. И подвели его к началу Общего Дела. Ты можешь смеяться, но я верю в людей. Верю, что — среагируют вовремя, не оскотинятся, не озвереют. Да и мы начеку… на каждого из этих «тёмных» найдём десяток «светлых». В общем, верю, и всё тут. — Ладно, допустим. — И я задаю вопрос, который давно вертится у меня на кончике языка. — А скажи, любовь моя, честно: вот мы, первовоскрешённые… ты правду тогда сказала? В самом деле обладаем чем-то таким, особым? Вожди народов, отцы-матери и прочее… энергия особенная… Поэтому нас поставили на передовую, поручили собирать людей? Углы губ Виолы вместе с прищуром тёмно-чайных глаз обнаруживают лёгкое, лишь мне заметное лукавство. О, как я её уже изучил! Любовь и наблюдательность — две стороны одной медали. — Честно? Ну, нет у вас никаких таких… энергий. Не обижайся. Но вы, если хочешь… старшие дети. Первенцы. Так и хочется поручить вам заботу о младших. Она вздыхает. — И вообще, ты единственный, с кем я могу вот так… напрямую! XXV ІІ. Алфред Доули и Джэнет Хардкасл. Развёртки: Египта, затем Лондона Сожги то, чему ты поклонялся; поклонись тому, что сжигал. Ремигий, архиепископ Реймсский …— Смотрите-ка, там ещё один турист. Эй, мистер! С наступающим вас!.. Свежий, точно вздох прохладного ветерка, девичий голос. Доули резко обернулся. Со стороны пирамиды Хафра, наверняка по Священной дороге поднявшись из котловины, где лежит Сфинкс, подходила небольшая экскурсия. Часовые с копьями не замечали её, — инверсор работал вовсю… Группа отправилась в Гизу рано утром, убоявшись дневной жары. Вёл типичный английский профессор, современник Доули, в сюртуке и мятой шляпе, с висячими седыми усами а ля Ницше; да и все прочие были — вот сюрприз! — типичными лондонцами начала ХХ века. Пожилой полный клерк в подтяжках и котелке, — пиджак он перекинул через руку; франт с Пикадилли, в клетчатой паре и туфлях с белыми гетрами, с повисшей на его локте жеманной дамой под кружевным зонтом; сутулый интеллигентный старик в пенсне… все они мигом стали неинтересны Доули, когда он рассмотрел ту, что крикнула. Очень стройная, в изящном песочном костюме и шляпке с небольшим бантом, преображённая, но узнаваемая, к нему шла цветочница, которой в последнюю ночь своей первой жизни Мастер швырнул горсть соверенов, дабы приобщить девушку к учению Тьмы. Минуту спустя и она узнала Доули. Мотыльки густых ресниц забились, чуть не взлетев со сразу побледневшего скуластого лица; руки в лайковых перчатках стиснули сумочку. — Да, это я, мэм, — сказал Алфред, снимая шляпу и кланяясь, насколько позволял живот. — И… э-э… простите меня за мой вид! Он знал, что выглядит ужасно — с заплывшими кровью глазами, с отросшей щетиной, в костюме, который после ночных приключений заставил бы устыдиться даже бродягу из Уайтчепела. После вчерашнего изгнания Владык — должно быть, окончательного — Мастер почти бессознательным напряжением воли перенёсся в Гизу. Хотел увидеть свою последнюю опору в этом мире, бледного духа пирамид. И — даром молил несколько часов о встрече, повторял до хрипа заклинания: Ортоз не явился… Экскурсанты, стоя кучкой, оторопело глядели то на свою спутницу, то на Доули; наконец, франт громко, напоказ изрёк, поигрывая тростью: — Вот, говорят, что Лондон — большая деревня; да весь мир деревня, и даже не очень большая!.. — Любой англичанин, сэр, стремится хоть раз побывать здесь, у истоков цивилизации! — возразил профессор. Оккультист и цветочница не слушали, по-разному, но одинаково глубоко взволнованные встречей. …Постеснявшись войти в квартиру Доули на Оксфорд-стрит, Джэнет на скамейке в ближайшем сквере подождала, пока он приведёт себя в порядок и переоденется. День был на редкость ясен для лондонского предновогодья. Перекусив и выпив эля в пабе на Принс-Алберт-роуд, они вдвоем поднялись на вершину холма Примроз-хилл, где и заняли парковую скамью у края склона. Погода стояла бесснежная, влажная. Город-великан, уже почти целиком воскресший, лишь с отдельными пятнами леса или пустошей, странно выглядевшими среди сплошной массы домов, лежал перед ними, разделённый кривым серо-свинцовым лезвием Темзы. За столиком Джэнет Хардкасл успела рассказать о своей нехитрой первой жизни. Она и не подумала упасть в объятия Тёмных, куда хотел отправить девушку Алфред своим данайским даром. Золотые монеты потратила частью на помощь больной, обнищавшей подруге; за остаток — наняла учителей хороших манер и правильной речи. Через полгода, став «настоящей леди», поступила, выиграв конкурс, продавщицей в цветочный магазин на Чансери-лейн. Явился у Джэнет славный парень, стюард с небольшого парохода, ходившего в Брайтон. Но затем началась мировая война, и парня забрали на континент. Так и не дождавшись его, Джэнет сгорела от испанского гриппа… Бернард Шоу, приятель Доули, язвительный гений, превратил нехитрую историю цветочницы с Ковент-Гарден в сказку о Золушке, покорившей короля лингвистов. Но Джэнет, не подозревая о всемирной славе Элизы Дулитл, покоилась на Хайгетском кладбище до тех пор, пока не зазвучали трубы Прекрасного Суда… Жених ее, Дэвид, убитый шрапнелью в 1916 году на Марне, воскрес ещё раньше — и, выбрав тихую обеспеченную жизнь, женился на француженке, хозяйке трактира неподалёку от тех мест, где он погиб. Родители Джэнет никогда её не жаловали, всю любовь отдавая младшему брату; так случилось и теперь, хоть именно она воссоздала семью своим воображением. Словом, мисс Хардкасл осталась вполне одинокой, — так же, как и Доули. Того бросил даже верный племянник Фил Пенроуз, перебравшись в Лондон ХХІІІ столетия; после экскурсии вперед по развёртке юрист внезапно решил, что самым интересным для него является раздел права, регулирующий колонизацию новых планет… О деятелях из ложи «Тьма Пробуждённая» и говорить не приходилось, все они увлеклись чем-то (или кем-то) новым… Иными словами, сама судьба столкнула Алфреда и Джэнет, и они в первые же часы начали понимать, что никуда не денутся друг от друга.