Судья покачал головой. — Не забывай, — сказал он, — об отравлении лаком. После разговора с Бань Фэном я понял, что только убийца мог случайно прикоснуться к столу, покрытому слоем влажного лака. Госпожа Бань прекрасно знала о существующей опасности и постаралась бы не дотрагиваться до стола. У Е Дая не было отравления лаком, а сделать в перчатках то, что сотворил убийца со своей несчастной жертвой, невозможно. Отравление лаком указывало на Чжу Даюаня. Я вспомнил два случая, пустяковых, казалось бы, но теперь приобретающих особое значение. Во-первых, отравление лаком объясняло внезапное решение Чжу устроить охотничий обед на открытом воздухе, а не в зале, как обычно. Он ведь вынужден был ходить в перчатках, чтобы скрыть пораженную руку. Во-вторых, это объясняет, почему Чжу упустил шанс застрелить волка, когда Ма Жун и Цзяо Тай охотились с ним в то утро после убийства. Чжу Даюань провел ужасную ночь, да и рука у него сильно болела. Далее, убийца должен был жить неподалеку от Баня и иметь очень большую усадьбу. Я знал, что он должен был уйти из дома Баня с женщиной так, чтобы их никто не видел, и при этом с большим узлом. Он не мог рисковать встретиться с ночным сторожем или военной стражей, потому что у этих людей есть привычка останавливать и допрашивать тех, кто разгуливает по ночам с подозрительными узлами. Нам известно, что Бань живет на пустынной улице, откуда можно добраться до задворок усадьбы Чжу, пройдя вдоль городской стены, где нет ничего, кроме старых складов. — Но прежде чем войти в свою усадьбу, — заметил Дао Гань, — ему пришлось бы пересечь главную улицу около восточных городских ворот. — Это небольшой риск, — сказал судья, — потому что стражники у ворот проверяют только тех, кто проходит через ворота, а не тех, кто идет мимо в пределах городских стен. Придя таким образом к выводу о том, что Чжу Даюань — наиболее вероятный подозреваемый, я, конечно, сразу же задался вопросом, каким может быть мотив преступления. Вдруг меня осенило, и я понял, в чем тут дело. Когда у здорового и энергичного мужчины нет детей, хотя имеется восемь жен, это свидетельствует о некоем физическом недостатке, который иногда пагубно сказывается на мужском характере. Существенный штрих к образу Чжу добавила его маниакальная страсть к рубинам, которая заставила его вынуть камень из кольца и забраться в дом Баня, чтобы заполучить браслеты: с рассудком у него явно не все в порядке. И барышню Ляо он убил из-за маниакальной ненависти к ней. — Но как вы догадались об этом? — вновь спросил Дао Гань. — Сначала я подумал о ревности, — ответил судья, — ревности пожилого человека к молодой паре. Но я сразу отказался от этой мысли, потому что Юй Кан и барышня Ляо были обручены уже три года, а неистовая ненависть Чжу возникла только недавно. Тут я вспомнил любопытное совпадение. Юй Кан говорил нам, что, по словам Е Дая, тот узнал о тайне Юя от старой служанки, которая поведала ему о ней в коридоре перед библиотекой Чжу Даюаня. Юй Кан также упомянул, что позже он спрашивал об этом служанку, и это тоже было в коридоре возле библиотеки Чжу. Мне пришло в голову, что Чжу вполне мог слышать оба эти разговора. Первый, во время которого служанка рассказала Е Даю о встрече в спальне Юй Кана, вызвал ненависть Чжу к барышне Ляо: под его же крышей она подарила мужчине радость, которой природа обделила Чжу. Могу представить, что барышня Ляо стала для Чжу живым укором в его мужском бессилии, и он полагал, что сможет восстановить свое мужское достоинство, только овладев ею. Из второго подслушанного разговора, между Юй Каном и служанкой, ему стало ясно, что Е Дай был шантажистом. Чжу знал, как близки были Е Дай с сестрой, и испугался, что госпожа Бань может рассказать брату об их встречах и даже о девушке в крытом рынке. Он решил, что не может допустить, чтобы Е Дай обо всем узнал и шантажировал бы его всю жизнь, и тогда пришел к выводу, что тот должен умереть. Это хорошо увязывается с фактами, потому что Е Дай исчез в тот самый день, когда Юй Кан разговаривал со служанкой. После того как я установил, что у Чжу Даюаня были и мотив, и возможность совершить преступление, мне пришла в голову еще одна мысль. Все вы знаете, что я не суеверный человек, но это не значит, что я отрицаю возможность сверхъестественных явлений. Когда вечером во время обеда в доме Чжу Даюаня я увидел в садике снеговика, то отчетливо почувствовал мрачное и темное дыхание насильственной смерти. Я вспомнил, что за обедом Чжу дал мне понять, что снеговиков делали дети слуг. Но Ма Жун и Цзяо Тай рассказывали мне, что Чжу сам их лепил и использовал в качестве мишени для стрельбы из лука. Я внезапно подумал, что если кто-то хочет быстро спрятать отрубленную голову во время таких морозов, неплохим решением было бы облепить ее снегом и превратить в снеговика. Такое решение особенно понравилось бы Чжу. Пуская стрелу за стрелой в снежную голову, он бы тем самым хоть немного утолял свою противоестественную ненависть к барышне Ляо. Судья замолчал, поежился и плотнее запахнулся в меховой халат. Помощники с бледными, осунувшимися лицами молча смотрели на него. Казалось, что в комнате воцарилась зловещая атмосфера этого безумного преступления. После долгого молчания судья Ди продолжил: — Я был убежден, что убийца — Чжу Даюань, но у меня не было конкретных доказательств. Я собирался изложить вам свою теорию о Чжу вчера вечером, после заседания, и хотел обсудить с вами, как устроить внезапный обыск его усадьбы. Если бы мы и в самом деле нашли там госпожу Бань, Чжу исчез бы. Но Чжу убил советника. Если бы я поговорил с Бань Фэном хотя бы на несколько часов раньше, мы занялись бы Чжу еще до того, как он убил Хуна. Но судьба распорядилась иначе. Скорбная тишина воцарилась в комнате. Наконец судья сказал: — Дао Гань может рассказать вам все остальное. После того как вы уехали вместе с Чжу, я отправился с Дао Ганем и начальником стражи в усадьбу Чжу, где мы обнаружили госпожу Бань. Ее доставили в управу в закрытом паланкине, чтобы никто об этом не узнал. Дао Гань обнаружил во всех спальнях потайные глазки, а допрос старой служанки показал, что она ничего не знала о Юй Кане. Теперь мы знаем из показаний госпожи Бань, что Чжу сам подсматривал за Юй Каном и барышней Ляо. Предполагаю, что потом он неосторожно сказал что-то Е Даю, и хитрый мошенник остальное сам домыслил. Но когда Юй Кан спросил Е, как тот узнал его тайну, Е придумал историю про старую служанку, потому что не осмеливался вовлекать Чжу в свой шантаж. Наверное, мы никогда не узнаем, набрался ли Е Дай храбрости шантажировать Чжу или же, как я полагаю, скорее всего, Чжу слышал разговор Юй Кана со служанкой и испугался, что Е попробует его шантажировать. Ведь Чжу безумен, а тело Е Дая, я убежден, лежит где-нибудь в полях под снегом. Я поговорил также с женами Чжу, и мне хотелось бы забыть все то, что они рассказали про свою жизнь с ним. Я уже отдал приказ о том, чтобы их отослали к родным, а после того как это дело будет закрыто, они получат значительную долю его богатств. Безумие Чжу делает его неподсудным. Взвешивать его вину будет Высший Судия. Ди взял в руки старую коробочку с визитными карточками Хуна, лежавшую перед ним на столе. Он мягко потер кончиками пальцев выцветшую парчу и осторожно вложил коробочку за пазуху. Потом он достал лист бумаги и взял кисточку. Помощники торопливо поднялись и вышли. Сначала судья написал правителю округа подробный отчет об убийстве барышни Ляо Ляньфан, потом еще два письма. Одно из них было старшему сыну советника Хуна, который служил в доме младшего брата судьи Ди в Тайюане. Советник был вдовцом, теперь его сын стал главой семьи, и ему предстояло решить, где будет похоронен отец. Второе письмо было адресовано Первой госпоже, живущей в доме ее престарелой матери, также в Тайюане. Начал судья с формальных вопросов о здоровье старой госпожи, затем сообщил жене о кончине советника. После обычных формальностей он добавил более личную фразу. «Когда умирает кто-то очень дорогой для нас, — написал он, — мы теряем не только его, но и частицу самих себя». Передав письма писцу для немедленной отправки, он, погруженный в печальные раздумья, в одиночестве сел за полуденную трапезу. Судья очень устал, и ему не хотелось думать об убийстве Ланя или о деле госпожи Лу. Он велел писцу принести папку с заметками о плане правительственных ссуд, которые должны были раздаваться крестьянам без процентов в случае неурожая. Это был его любимый проект, и он провел много вечеров, работая над ним вместе с советником Хуном и пытаясь сформулировать предложение, которое могло бы получить одобрение Ведомства финансов. Хун полагал, что это можно сделать за счет уменьшения других расходов администрации округа. Когда помощники судьи вернулись, они застали его погруженным в подсчеты. Отодвинув бумаги, он сказал: — Нам надо поговорить об убийстве наставника Ланя. Я все еще уверен, что его отравила женщина. Но до сих пор единственным свидетельством того, что он хорошо знал какую-либо женщину, являются показания того молодого боксера. Он говорил, что как-то вечером наставника Ланя посетила женщина, но по услышанному им разговору нельзя определить, кто она такая. Ма Жун и Цзяо Тай уныло кивнули. — Нас поразило только, — сказал последний, — что ни Лань, ни женщина не пользовались формальными приветствиями. Из этого можно заключить, что они очень хорошо знали друг друга. Но, как вы заметили раньше, это и так было ясно, потому что Лань не сделал даже попытки прикрыть наготу, когда она вошла в ванную. — Что именно из их разговора слышал юноша? — спросил судья. — О, — ответил Ма Жун, — ничего особенного. Она вроде бы сердилась на то, что он ее избегает, а наставник Лань ответил, что это не имеет значения и добавил какое-то слово, вроде бы «кошечка». Судья резко выпрямился. — Кошечка? — недоверчиво спросил он. Он вдруг вспомнил вопрос дочки госпожи Лу. Она спрашивала его, где находится котенок, с которым разговаривал гость ее матери. Это все меняло! Он быстро сказал Ма Жуну: — Немедленно направляйся домой к Бань Фэну, он знал госпожу Лу еще ребенком. Спроси его, было ли у нее какое-нибудь прозвище! Ма Жун был очень удивлен, но у него не было привычки задавать лишние вопросы, и он тут же вышел. Судья Ди больше не возвращался к этому вопросу. Он велел Дао Ганю заварить свежий чай, потом начал обсуждать с Цзяо Таем, как решить проблемы, связанные с юрисдикцией военных властей в округе. Очень скоро Ма Жун вернулся. — Ну, — сказал он, — старый Бань очень подавлен. Вести о дурном поведении его жены сразили его сильнее, чем первые сообщения о ее убийстве. Я спросил его о госпоже Лу, и он сказал, что школьные друзья обычно называли ее Кошечкой. Судья ударил кулаком по столу. — Вот тот самый ключ, который я искал! — воскликнул он. Глава 18 Жена судебного врача докладывает о двух заключенных; молодую вдову вновь допрашивают в суде Когда три помощника судьи Ди вышли, появилась госпожа Го. Судья подал ей знак присесть и предложил налить чаю. Он чувствовал себя очень виноватым перед этой женщиной. Когда она наклонилась, чтобы сначала наполнить его чашку, судья вновь почувствовал легкий аромат, казалось, неотделимый от нее. — Я пришла доложить вашей чести, — начала она, — что госпожа Бань отказывается есть и все время плачет. Она спрашивает, позволят ли ее мужу хоть раз навестить ее. — Это запрещено, — нахмурившись, произнес судья, — к тому же не думаю, что это пойдет на пользу кому-нибудь из них. — Эта женщина, — мягко сказала госпожа Го, — понимает, что будет казнена, и смирилась со своей участью. Но сейчас госпожа Бань осознала: муж все-таки дорог ей, и она хочет принести ему свои извинения, чтобы умереть с сознанием, что хотя бы частично загладила свою вину. Судья немного подумал, затем сказал: — Закон ставит своей основной целью восстановить прежний узор, исправить, насколько это возможно, вред, нанесенный преступлением. Поскольку извинения госпожи Бань могут утешить ее мужа, ее просьба будет удовлетворена. — Докладываю также, что я смазала спину госпожи Лу разными снадобьями. Раны заживут. В то же время… Голос ее задрожал. Когда судья понимающе кивнул, она продолжила: — Физически она не слишком сильная, ваша честь, ее поддерживает только удивительная сила воли. Боюсь, что новые удары по спине могут окончательно подорвать ее здоровье. — Это ценный совет, — заметил судья. — Я запомню его. Госпожа Го поклонилась и, немного поколебавшись, добавила: — Поскольку она все время молчит, я решилась спросить ее о дочке. Она сказала, что соседи присмотрят за ней и что все равно суду придется скоро ее отпустить. Я все же думаю зайти к ней домой и самой убедиться. Если девочке плохо, я заберу ее к себе. — Заберите ее в любом случае! — сказал судья. — Одновременно с этим можете обыскать дом госпожи Лу и поискать черный татарский халат или другую черную одежду, которая может напоминать татарскую. Такие вещи может определить только женщина! Госпожа Го с улыбкой поклонилась. Судье захотелось узнать ее мнение о возможной связи между госпожой Лу и наставником Ланем, но он сдержался. Достаточно странным казалось уже и то, что он советовался с женщиной о судебных делах. Вместо этого он спросил, что ее муж думает о состоянии здоровья Чжу Даюаня. Госпожа Го медленно покачала головой. — Мой муж, — сказала она, — вновь прибег к сильному снотворному. Он считает, что Чжу лишился разума навсегда. Судья вздохнул. Потом он кивнул, и госпожа Го вышла. Открыв вечернее заседание, судья Ди сначала зачитал права, входящие в юрисдикцию военной стражи, и добавил, что они будут развешены по всему округу. Затем он велел начальнику стражи подвести госпожу Лу к столу. Судья вновь заметил, что женщина позаботилась о своем внешнем виде. Она сделала скромную, но красивую прическу и надела новую парчовую блузку. Держалась она прямо, хотя плечи у нее явно сильно болели. Прежде чем опуститься на колени, она быстрым взглядом окинула зал и, казалось, была разочарована, увидев всего несколько присутствующих. — Вчера, — сказал судья ровным голосом, — вы оскорбили этот суд. Вы неглупая женщина, госпожа Лу, и я думаю, что в этот раз вы будете правдиво отвечать на мои вопросы и в интересах суда, и в ваших собственных. — Я не имею привычки лгать! — холодно ответила госпожа Лу.