Он был похож на рыбку. «Сними меня отсюда!» – закричал он. Я не знала, что делать. Я просто стояла и чего-то ждала. Он все кричал и кричал, а я все стояла и стояла. Не двигаясь. В этом мне не было равных. Он вдруг перестал бороться, и из его голоса пропала злость. Он медленно просто качался и крутился, как когда-то скрипка над нашей плитой или елка на потолке, если их толкнуть и раскачать. Он заговорил со мной, но я не отвечала. «Не поможешь мне спуститься?» «Я не сделаю тебе ничего плохого, я просто хочу поговорить». «Ты же не оставишь меня висеть тут вниз головой». Вот что он говорил. Но я и с места не сдвинулась. – Я только что говорил с женщиной в спальне. Вы же родственники? Она просила меня вам помочь. Эти слова заставили меня все же немного сдвинуться. – Помочь нам? – наконец сказала я. Я поняла, что он меня не слышит, поэтому подошла немного ближе. – Помочь нам? – снова спросила я. Он кивнул. Смотрелось это забавно, потому что он висел вниз головой и, чтобы кивнуть, тянул голову вверх. Он повернулся ко мне и немного прищурился. – Ты девочка? – спросил он. Я кивнула. – Это ты стреляла в собаку? Я словно воды в рот набрала и попыталась кивнуть и покачать головой одновременно. – Да, но я не… Вдруг во дворе я увидела папу. Он внимательно на что-то смотрел. Затем он убрал все свои полиэтиленовые пакеты и медленно пошел в нашу сторону по безопасному пути мимо мастерской. Я видела, как его голова или он весь движется среди вещей. Он что-то высматривал, но я не понимала, на меня он смотрит или нет. Где-то между нами вверх тормашками висел человек. Может быть, папа смотрел на него. * * * Папа сказал мне освободить в белой комнате место для кровати – той самой, в которой сначала спал он, а потом бабушка, когда он ее убил. Все самое тяжелое он вынес сам. Я сделала все, как он сказал, не понимая – зачем. Мне было страшно: я не знала, что он сделает с незнакомцем и что потом будет с нами. Когда я толкала последний мешок, то увидела этого мужчину в дверях. В комнате было не очень темно, но солнце светило ему в спину, поэтому я почти не могла его разглядеть. Но это точно был он, потому что он был больше папы, а когда он сделал шаг вперед, я увидела у него во рту что-то похожее на скрученный кусок ткани. Он издал какой-то звук. Я не издавала ни звука. Потом я поняла, что папа стоял за ним. Он сказал мужчине лечь на кровать. Когда он стал двигаться к кровати, я прижалась к ящику. Мужчина посмотрел на меня, но я отвела взгляд. Он повернулся спиной, и я увидела, что его руки связаны, а папа держит нож. Этим же ножом он резал мою сестренку. Лучше бы у этого человека были злые глаза. Но я не видела в них злость ни сейчас, ни когда он висел у комбайна. Я вспомнила, как он плакал, когда увидел свою собаку рядом с капканом. Злые глаза не могут плакать. Папа привязал ноги и руки незнакомца к стойкам кровати. Штанина на одной ноге была немного задрана, и я заметила глубокую красную бороздку вокруг его щиколотки. Из нее шла кровь. При виде этого у меня неприятно заныло в животе. Наверное, ему было очень больно висеть под комбайном. И как же ему больно сейчас. Тут я представила, как больно было кроликам, попавшим в наши ловушки, ведь я уже поняла, что темнота не забирает у них боль. Я много раз снимала петли с их перетянутых шей и видела, как глубоко проволока прорезала шерсть и мясо. Что, если эти кролики умирали не сразу? Что, если они чувствовали, как проволока проникает все глубже и глубже, а темнота так и не взяла их боль себе? Иногда я украдкой поглядывала на глаза незнакомца. Когда он смотрел на папу, в них был страх. Когда он смотрел на меня, его глаза походили на глаза той собаки, молившей о помощи. – Лив, останься здесь и присмотри за ним. Но близко не подходи. Зови меня, если он попытается сбежать, – сказал папа и пошел к двери. – Он пригодится нам позже. – А ты куда? – испуганно спросила я. Мне совсем не хотелось оставаться наедине с этим человеком. Правда, с нами там был еще Карл. Время от времени. Папа повернулся и сказал: – Мне нужно кое-что сделать в мастерской. Я оставлю дверь открытой. – Можно мне к маме? – Нет! Ты нужна мне здесь. А маме лучше побыть одной. Он ушел. Кто сказал, что быть одному – лучше? Я пристроилась у двери и стала следить. На ремне у меня висел перочинный нож, а лук и колчан со стрелами остались у газовой конфорки – я вынесла их на улицу, когда переносила вещи из мастерской в дом. Незнакомец просто лежал. Он попытался что-то сказать, но из-за ткани во рту получилось только странное мычанье, которое я не разобрала. Хорошо было бы, если бы он мог написать эти слова для меня. Но тогда мне пришлось бы отвязать ему одну руку, но я даже не знала, правша он или левша, а развязать обе – боялась. Мы с мамой выяснили, что я левша. Она писала правой рукой, но сказала, что и то, и то одинаково хорошо. Чтобы это доказать, она иногда писала левой рукой – так у нее всегда почему-то получались большие буквы. Может, и незнакомец умеет писать обеими руками, поэтому я могу отвязать любую руку? Еще нужны ручка и бумага, а они есть только в спальне у мамы. К ней мне запретили подниматься. Папа точно не хотел, чтобы я что-то отвязывала. Я и сама знала, что нельзя. Но пришел Карл и сказал, что хочет его отвязать. Он начал упрашивать меня. Вдруг я заплакала. Незнакомец посмотрел на меня, снова что-то промычал и задвигал пальцами правой руки. Я заплакала еще громче. Потом встала и пошла в мастерскую. Там плакал папа. Он сидел на краю большого гроба в окружении полиэтиленовых пакетов. Из одного выкатились упаковки бинта. Под верстаком стояли канистры с маслом, а за ними – мешки с солью. Он не кричал и не всхлипывал. Он просто тихо плакал – так, как обычно плачу я. Слезы катились по его бороде. Я представила, какая она стала тяжелая и мокрая. Увидев меня, он протянул мне руку. У него были добрые глаза. Злые глаза не могут плакать. Я медленно пошла в его сторону. Когда я подошла достаточно близко, и он мог дотянуться до меня, он схватил меня за рукав, прижал к себе и обнял. Я стояла между его коленей, и его огромная мокрая борода щекотала мне шею. Мы оба плакали. Сама не знаю, почему я плакала. Наверное, потому, что не понимала, отчего плачет папа. Даже через свитер я чувствовала, какие у него теплые, добрые руки. Он давно так меня не обнимал. Может быть, я плакала из-за этого. Или из-за того, что увидела гроб. – Нам нужно кое-что сделать, – тихо сказал он. Я неподвижно стояла в его объятиях. – Мне нужно помочь твоей маме, Лив. Я молчала. – Мы же оба хотим, чтобы ей стало лучше, правда?