– Не в том смысле, какой вы, очевидно, подразумеваете. Я не являюсь ни сторонником, ни противником такого аргумента, но, скорее всего, вам приведут именно этот довод. Вы и сами знаете, что пришли бы к тому же выводу, если бы все обдумали и попытались предугадать их позицию. Циллер продолжал смотреть на хомомданина. Кабе обнаружил, что способен выдержать взор больших темных глаз, но особого удовольствия это занятие не доставляет. – Неужели я – вольнодумец? – произнес наконец Циллер. – Я представлял себя социокультурным эмигрантом или политическим беженцем. Меня весьма настораживает подобная переклассификация. – Их задели ваши высказывания. Как и ваши действия: сначала приезд сюда, а затем и дальнейшее пребывание здесь, особенно после того, как выяснились истинные причины войны. – Истинными причинами войны, мой ученый хомомданский друг, являются трехтысячелетнее безжалостное притеснение, культурный империализм, экономическая эксплуатация, систематическое применение пыток, сексуальная тирания и культ наживы, закрепленный в нас почти на генетическом уровне. – Мой дорогой Циллер, в вас говорит озлобленность и горечь. Сторонний наблюдатель не стал бы давать такую неприязненную критическую оценку новейшей истории вашей расы. – Три тысячи лет для вас – новейшая история? – Вы уклоняетесь от темы. – Забавно, что вы называете три тысячи лет новейшей историей. Эта тема дискуссии гораздо интереснее, чем спор о том, какой именно степени порицания заслуживает поведение моих соплеменников, с тех пор как мы увлеклись восхитительной идеей кастовой иерархии. Кабе вздохнул: – Мы – долгоживущая раса, и много тысяч лет являемся частью галактического сообщества. Даже по нашим меркам три тысячи лет – немалый срок, однако с точки зрения разумных существ-космопроходцев это и впрямь новейшая история. – Кабе, вас это беспокоит, не так ли? – Что именно? Челгрианин указал мундштуком за борт: – Вас тревожит, что человеческая особь без резервной копии может упасть и разбиться, разбрызгав по скалам свои драгоценные мозги. И вам, по меньшей мере, неловко за меня, потому что я, пользуясь вашими же словами, озлоблен и ненавижу своих соплеменников. – Верно. – Неужели вы настолько уравновешенны, что у вас нет других поводов для беспокойства, кроме благосостояния других? Кабе откинулся на сиденье и, поразмыслив, произнес: – Да, похоже на то. – Поэтому, вероятно, вы и солидарны с Культурой. – Возможно. – Значит, вы разделяете ее нынешнее, гм, скажем так, смятение в отношении Войны Каст? – Боюсь, мне придется поднапрячься, чтобы охватить всеобъемлющим сочувствием тридцать один триллион граждан Культуры. Циллер натянуто усмехнулся и посмотрел на парящий в небе край орбиталища. Яркая лента возникала из дымки по вращению орбитальной колонии, утончаясь по мере подъема в небеса; полоса земли, окруженная океанскими просторами и изломанными льдистыми контурами трансатмосферных Перемычных кряжей, пестрела зелеными, коричневыми, белыми и синими пятнами; то сужаясь, то расширяясь, тянулась она через небосклон, окаймленная краеморями и разбросанными по ним островами, хотя кое-где, особенно там, где вздымались массивы Перемычек, подходила вплотную к удерживающим стенам. На ближнем конце полосы виднелась Великая Река Масака, а дальняя сторона орбиталища сливалась в ослепительно сверкающую тонкую нить, на которой были неразличимы детали ландшафта. Лишь наблюдателям с отменным зрением иногда удавалось, глядя на дальнюю сторону прямо над головой, вычленить из блеска крошечную черную точку – Масакский Концентратор, паривший в космосе на расстоянии полутора миллионов километров, в пустынном центре исполинского браслета суши и вод. – Да, – сказал Циллер, – их ведь так много. – А могло бы быть и больше. Они выбрали стабильность. Циллер продолжал смотреть в небо. – А знаете, что сразу после создания орбиталища нашлись те, кто отправился в кругосветное плавание по Великой Реке? – Да. Некоторые уже пошли на второй круг. Объявили себя Путешественниками во Времени, поскольку движутся против вращения, медленней остальных объектов на орбиталище и, следовательно, претерпевают релятивистское замедление времени, хоть и с пренебрежимо малым эффектом. Циллер кивнул, устремив вдаль большие темные глаза. – Интересно, а есть те, кто плывет против течения? – Есть. Такие всегда найдутся. – Кабе помолчал. – Никто из них пока не завершил путешествия вокруг орбиталища; для этого потребуется прожить очень-очень долго. Их путь труднее. Циллер потянулся, размял срединную конечность и убрал трубку в карман. – Наверняка. – Губы его сложились в гримасу, которую Кабе воспринимал как искреннюю улыбку. – Пожалуй, пора возвращаться в Аквиме. У меня много работы. 4. Выжженная земля – А наши корабли для этого не годятся? – Их суда быстрее. – До сих пор? – Увы, да. – Терпеть не могу эти пересадки и смены курса. Сперва один корабль, затем второй, третий, теперь четвертый. Чувствую себя посылкой. – Полагаете, что это завуалированное оскорбление или попытка нас задержать? – То, что они не разрешили нам прилететь своим кораблем? – Да. – Нет, вряд ли. В каком-то смысле они, возможно, пытаются произвести на нас впечатление. Они утверждают, что пытаются исправить прежние ошибки и ни для кого другого не стали бы отвлекать корабли от их дел. – И что теперь? Лучше отвлечь целых четыре корабля? – Это следствие их организации. Первый корабль – военный. Такие суда держат поближе к Челу на случай, если снова разразится война. Этим кораблям позволено отдаляться на определенное расстояние – скажем, чтобы перевезти нас, – но они опишут петлю и дальше не улетят. Тот, на котором мы сейчас находимся, – супертранспортник, своего рода скоростной буксир. Третий, к которому мы приближаемся, – всесистемник, эдакий корабль-матка или огромный ангар. Он несет на борту другие боевые корабли, но выпустит их лишь в случае дальнейших затруднений, если размах неприятностей превысит возможности расквартированного поблизости корпуса. Всесистемник имеет право залетать еще дальше, чем боевой корабль, но от челгрианской области космоса все же удаляться не станет. Последний же корабль – старый демилитаризованный вояка, которыми они обычно пользуются для перевозок по галактике. – По галактике… Не знаю почему, но мысль об этом шокирует меня до сих пор. – О да. Надо признать, они проявляют трогательную заботу о нашем благополучии. – Они уверяют, что именно к этому все время и стремятся. – Ты им веришь, майор? – Да, пожалуй. Однако сомневаюсь, что это оправдание в достаточной степени извиняет их поступки. – Твоя правда. Первые три дня путешествия они провели на борту «Пользы вредности», скоростного наступательного корабля класса «Палач». Громадное судно производило неряшливое впечатление: огромная двигательная установка громоздилась за единственным орудийным блоком и крошечной, словно бы впопыхах пристроенной жилой секцией. – Боже, какое ж оно уродливое, – сказал Гюйлер, когда они впервые увидели корабль, отчалив с «Зимней бури» в челноке, присланном к руинам капера чернокожим аватаром в сером костюме. – И эти люди называют себя эстетствующими декадентами? – Существует точка зрения, согласно которой они стыдятся своего оружия. Пока оно выглядит грубым, непропорциональным и неэлегантным, они как бы вправе отрицать его принадлежность себе, своей цивилизации, на худой конец – атрибутировать его себе лишь временно, поскольку во всем остальном они крайне эстетичны и утонченны. – А может, в данном случае форма просто следует функции. Но такая теория мне в новинку. Что за университетский аспирантишка ее выдвинул? – Возможно, Хадеш Гюйлер, вам будет приятно узнать, что в разведке ВКФ ныне сформировано целое подразделение цивилизационной металогики и профилирования. – Так, я плохо разбираюсь в современной терминологии. Что такое металогика? – Психофизиофилософская логика. – А, ну да. Разумеется. Я на всякий случай уточнил. – Это термин Культуры. – Термин Культуры?! – Так точно, командир. – М-да. А что делает эта наша поганая секция металогики? – Пытается постичь образ мышления других Вовлеченных.