— «Это что — пистолет?» — продолжаю кривляться, видимо, из-за натянутых до предела нервов. — Ну, чего стоите? — уже гаркнул я на мамашу с сыном. — Ходу! Я понял, что во мне несколько секунд назад что-то перещёлкнуло. Совсем тихонько, еле слышно. Какой-то микроскопический тумблер в моём сознании, который меняет ход всех мыслей и всю постулативность суждений. С этим щелчком родился новый человек — человек, ненавидящий современное общество так же сильно, как и себе подобных — позволивших создать худшее рабство из тех, которое только может быть. Рабство, в котором рабы не понимают, что они рабы… — Смотрите, — сказал фараон жрецам, — внизу длинные шеренги закованных в цепи невольников несут по одному камню. Их охраняет множество солдат. Чем больше рабов, тем лучше для государства — так мы всегда считали. Но, чем больше рабов, тем более приходится опасаться их бунта. Мы усиливаем охрану. Мы вынуждены хорошо кормить своих рабов, иначе они не смогут выполнять тяжёлую физическую работу. Но они всё равно ленивы и склонны к бунтарству… Смотрите, как медленно они двигаются, а обленившаяся стража не погоняет их плетьми и не бьёт даже здоровых и сильных рабов. Но они будут двигаться гораздо быстрее. Им не будет нужна стража! Стражники тоже превратятся в рабов. Свершить подобное можно так, — фараон сделал небольшую паузу, чтобы максимально привлечь внимание жрецов, которыми и так поглощалось каждое его слово. — Пусть сегодня, перед закатом, глашатаи разнесут указ фараона, в котором будет сказано: «С рассветом нового дня, всем рабам даруется полная свобода. За каждый камень, доставленный в город, свободный человек будет получать одну монету. Монеты можно обменять на еду, одежду, жилище, дворец в городе и даже сам город! Отныне вы — свободные люди». Утром следующего дня жрецы и фараон вновь поднялись на площадку искусственной горы. Картина, представшая их взорам, поражала воображение. Тысячи людей, бывших рабов, наперегонки тащили те же камни, что и раньше. Обливаясь потом, многие несли по два камня. Другие, у которых было по одному, бежали, поднимая пыль. Некоторые охранники тоже тащили камни. Люди, посчитавшие себя свободными — ведь с них сняли кандалы, — стремились получить как можно больше вожделенных монет, чтобы построить свою счастливую жизнь… Кратий ещё несколько месяцев провёл на своей площадке, с удовлетворением наблюдая за происходящим внизу. А изменения были колоссальными. Часть рабов объединилась в небольшие группы, соорудили тележки и, доверху нагрузив камнями, обливаясь потом, толкали их наверх. — Они ещё много приспособлений наизобретают, — с удовлетворением думал про себя Кратий, — вот уже и услуги внутренние появились: разносчики воды и пищи… Скоро выберут себе начальников, судей. Пусть выбирают: они ведь считают себя свободными, а суть не изменилась. Они по-прежнему таскают камни… Красивая и пугающая легенда, правда? Только мы сами сделали это и сами позволили её усовершенствовать, дать написать вторую часть. Когда рабам, наконец, рассказали, что они рабы. А они, то есть мы, пожали плечами и потащили дальше свои камни. Но я не хочу больше их таскать… А потому, я бегу по узкой дорожке коридора, обложенной с обоих сторон костяшками домино, и понимаю, что мой камень остался там, где сейчас лежит оглушённый преподаватель тюрьмы, именуемой спецшколой, где свободных духом детей делают душевнобольными калеками. Из ответвления коридора появляется сопровождающий нас к этому корпусу педагог, услышавший непонятный шум. Секунду он колеблется в своих суждениях, не веря своим глазам, уточняет — «Вы это куда?» В ответ, в лоб ему утыкается дуло пистолета. Учитель человек образованный, всё понимает без слов. И вот мы уже семеним гуськом по уличной асфальтированной дорожке, а вокруг нас раскинулся такой хрупкий мозаичный лес. — Вы понимаете, что вас осудят, — бубнит через плечо педагог. — И откуда у вас пистолет? Это же невозможно! — Все возможно, — коротко отвечаю и для убедительности тычу дулом ему в поясницу. — Нет, — снова завертел головой сопровождающий, — ну, невозможно же! На входе сканеры металла и оружейного поликарбоната. Сканеры взрывчатых веществ и горючих смесей! Чёрт, сюда даже патрон, не то, что пистолет, пронести невозможно! Твою мать, — запоздало озарило преподавателя, — он ненастоящий! — Видали, — нервно кивнул я своим спутникам, — сообразительный! Прежде чем наш несостоявшийся заложник успевает повернуться ко мне лицом, я обрушиваю рукоятку на его широкий безволосый лоб. — Так он ненастоящий? — то ли удивился, то ли расстроился Лёша. — Откуда бы я настоящий взял? — снова рявкнул я. — Зажигалка это. Бежим! На воротах об этом ещё не знают! А ещё наше преимущество заключалось в том, что обзор с камер видеонаблюдения той территории, что разделяла корпуса различного назначения от внешнего периметра, был общим. Так было во всех казённых учреждениях. То есть, увидеть, что именно произошло по дороге, было возможно, лишь путём проведения манипуляций с прокруткой записи, игр с зумом и тому подобному. Естественно, никто этим заниматься не стал, посчитав, что с педагогом что-то случилось и гости на всех парах бегут к посту охраны за помощью, а не за тем, за чем бежим мы. — Что там случилось? — вышел нам навстречу один из трёх охранников, покинув свою коробку-проходную. Вместо ответа ему в лоб упёрлось дуло керамического пистолета-зажигалки по тактильным ощущениям неотличимое от стального. — Вы понимаете, что вас сурово осудят? — как ни странно, не потерял духа охранник, практически, слово в слово повторив предостережение оглушенного месколко мгновений назад преподавателя. — Это только если поймают, — удостоил его ответом, развернул затылком к себе и начал двигаться вперёд, прикрываясь им как щитом. Коллеги моего заложника, наконец, смекнули, что к чему и, конечно же, нажали тревожную кнопку. Но, дабы не подвергать жизнь своего товарища ещё большему риску — подняли руки вверх, демонстрируя поистине ангельское миролюбие. — Разблокировать двери. Все двери, — уточнил я и ещё сильнее вдавил дуло в затылок моей жертвы. Охрана повиновалась, стараясь делать всё плавно и медленно, чтобы лишний раз не нервировать психа, решившегося выкрасть ребёнка из спецучреждения. Вертушка, преграждающая проход от пола до самого потолка, получила свободный ход. Я кивнул моим спутникам и те спешно миновали первый барьер. Затем прошёл и я, слипшись с моим заложником, словно собаки на случке. — Стволы! — скомандовал, как можно более решительным голосом. — Оружие на стойку, рукоятками вперёд! Медленно и без глупостей, иначе я убью вашего коллегу. Двое свободных охранников мельком переглянулись и, поколебавшись секунду, выполнили моё требование. Я кивнул Лёше, он без слов понял и приватизировал оружие. — Пошли, — кинул я через плечо Сувориным и те вышмыгнули на улицу. Я же вышел спиной вперёд, все ещё вдавливая в затылок начальника КПП бесполезный кусок керамики. Хотя, как оказалось, не такой уж и бесполезный. Отойдя от КПП метров на пятнадцать, я отпустил ворот рубашки моего заложника и освободившейся рукой лишил его кобуру привычной тяжести. — У тебя будут очень большие проблемы, — не опуская поднятых вверх рук, даже как-то слишком спокойно для сложившегося положения, решает обрисовать мне мои перспективы охранник. — У нас у всех большие проблемы и уже очень давно. Шагай обратно, медленно, лапы держи кверху! Иди к товарищам, они, поди, истосковались уже… Для убедительности я чуть ткнул его в спину, уже стволом его собственного пистолета, что возымело должный эффект. Заложник медленно побрёл к своему рабочему месту, а мы бросились бежать. Надо сказать, что отечественная полиция никогда не отличалась особой оперативностью. Ни будучи ещё милицией, ни ставшей военсудполом. Потому, когда послышался вой сирен — мы уже были в трёх кварталах от спецшколы. К слову, мне такой спринт дался гораздо тяжелее, чем моим попутчикам. Укрывшись в мрачном проулке, они просто стоят и тяжело дышат, опёршись руками на свои собственные колени. Я же буквально захлёбываюсь собственным хрипом. Сползаю по стене, сажусь на корточки. Руки трясутся, лёгкие кажутся мне невесомыми. Их будто бы нет вовсе… Тогда, что заставляет грудь так сильно сжиматься и расправляться вновь? Господи, наверное, меня убьёт не шальная пуля или обязательные работы, где-нибудь в шахте или на захоронении радиоактивных отходов, а мой собственный пропитый и прокуренный организм, взбунтовавшись из-за чрезмерной, в его понимании, нагрузки. Мне тяжелее всего, но я осознаю — фора, которую нам дали, с каждой минутой будет уменьшаться. Не в силах сказать ни слова, просто машу рукой с зажатым в ней пистолетом, призывая следовать за собой. Запоздало понимаю, что не сокрытое от глаз оружие — не лучший пособник конспирации. С силой поднимаюсь, ноги безбожно ломит, прячу пистолет за пояс. Почему в кино все делают именно так? Почему он не мешает киношным героям и злодеям? Мы, в особенности я, уже не можем бежать быстро, а потому передвигаемся рысью по мелким зассаным переулкам. Каждую секунду я думаю не о том, куда свернуть или как рационализировать маршрут, который, к слову, представляю себе вполне смутно, а о том, как изловчится, чтобы пистолет не вывалился из-за пояса или не провалился в штаны. Трехкратная передислокация его из области паха в область поясницы — ничем не помогает. Какая же, наверное, хорошая вещь — кобура… В конце концов, просто скидываю ветровку и набрасываю её на руку, со сжатым в ней пистолетом. Лёша решил проблему гениально и просто — сложил два конфискованных ствола в Лизину сумку и взялся нести её, чтобы мать не выдохлась раньше времени. Мы долго петляем по проулкам, пережидаем, снова переходим в ускоренный режим. Я не имею представления, как именно должны вести себя беглецы и по каким принципам ведёт розыск, по горячим следам, военсудпол. И, тем не менее, уже полчаса прошло, а мы на свободе! Всего полчаса, а кажется целая вечность… Вдруг лицо Лизы меняется с просто тревожного, на безумное. — Димитар! — вскрикивает она. Димитар — её младший сын. Через несколько секунд замешательства мой мозг даёт мне ответ на вопрос — почему в глазах Лизы истерика? Сложив «два и два» военсудпол придёт за младшим пацаном. И тогда её сердце… Даже не хочу думать. Я звоню единственному человеку, готовому поддержать меня в любой ситуации. В любой… Сейчас главная проверка этого заверения. — Серый, мне очень нужна твоя помощь, — говорю я, надеясь, что мою гарнитуру ещё не поставили на прослушку и геомониторинг. Собственно, очень скоро, это станет ясно. Если они уже сложили свои «два и два» то должны были позвонить в УИЦ для уточнения данных. — Опять? — слышу я ворчливый ответ своего шефа. Ворчливый, но не испуганный. Значит, ещё нет… — Серый — в последний раз, — обещаю, не зная смогу ли сдержать обещание, — нужно забрать пацанёнка из школы… какой? — отвлекаюсь, спрашивая я у Лизы. — 51. Проспект Ларина, — быстро отвечает она. — 51-й на проспекте Ларина, — повторяю её слова. — Зовут Димитар Суворин. И, Серый — выключи гарнитуру. Встречаемся возле места, где различают «дохлых кляч и старых друзей». — Твою ж мать! — шеф, наконец, приблизительно понял, в какое дерьмо меня угораздило вляпаться. Глава 9. Убежище Я долго сидел и смотрел в окно. С того момента, как мы с Лизой и Лёшей выбрались на нежилую окраину, прошло почти пять часов. Какое-то время я отвлекался на то, чтобы посмотреть, как обнимаются и облегчают своё горе слезами мать с сыном. Сердце сжималось, в горле вставал комок, и я снова устремлял взгляд по ту сторону окна. Мы нашли пристанище на третьем этаже, в доме напротив того здания, что стало утробой нелегально рынка. С этой позиции хорошо просматривался общий для двух построек двор. Хотелось есть, но чувство голода стояло где-то в сторонке, лишь изредка напоминая о себе завыванием в желудке. Конечно, если бы у меня было больше времени — я бы израсходовал весь лимит своей карточки, как продуктовый, так и универсальный, дабы потом обменять необходимые изгоям безделицы на пищу. Однако, времени у меня не было. Я вообще не планировал ничего, что могло бы поставить меня за грань закона. Почему я сделал это? Что меня толкнуло, не то что на шаг, а на прыжок за эту грань? Хотя, наверное, это не совсем правильный вопрос. Точнее, не совсем своевременный. Гораздо актуальнее — что делать дальше? Я долго сидел и думал над этим и до сих пор сижу, но так ничего и не придумал. На коленях лежит пистолет, который я так тщетно пытался умостить за поясом во время нашего побега. Оружию вовсе не хотелось смотреть глазом своего дула на моё хозяйство, сжавшееся от страха, равно, как и на мою задницу, тоже, к слову, сжавшуюся по той же самой причине. Современная модификация пистолета «Ярыгина». Первые версии были не совсем удачными. Пистолет то и дело клинило, причём так, что, зачастую, привести его в боевое состояние без должного инструментария не представлялось возможным. Со временем дефекты, таки, устранили и несколько усовершенствовали модель. Теперь это была вполне себе надежная машинка с довольно вместительным магазином на двадцать патронов. Патроны, кстати, в трофейном оружии, оказались травматическими. Может потому охранники спецшколы и не попытались оказать сопротивление. А может, просто не захотели. Жить, ведь, хочется всем, особенно когда не знаешь, что у твоего противника на вооружении всего лишь зажигалка. Воспоминание о сцене на КПП заставило улыбнулся. Что если бы меня раскусили, как тот преподаватель? Даже вздрогнул от мрачных мыслей. Очень уж не хотелось сидеть в подземелье военсудпола и ждать своей участи. Хотя, она и сейчас не ясна. Нападение — очень серьёзное преступление. Насколько активно меня будут искать? Какие силы на это бросят? И… Что с Сергеем? Неужели его поймали? А может он, всё-таки, решил не губить и свою жизнь тоже? Ведь, прося его о помощи, я знал — если он сделает то, о чём я его прошу, то рано или поздно ему придётся за это отвечать. Военсудпол не всегда оперативен и сообразителен, но последовательности ему не занимать. Если начинает разбираться — под суд идут все причастные. Наказание, конечно, разное, в зависимости от степени вины и участия. Однако, кары, как правило, не удаётся избежать практически никому, иногда даже и невиновным. Наконец я увидел то, что ждал увидеть последние несколько часов. На разбитой временем дороге, вдалеке показался старый «Кадиллак». Чёрный автомобиль ехал довольно быстро и, то и дело, подпрыгивал на кочках и нырял в многочисленные выбоины. Машина въехала во двор и остановилась, чуть скрипнув покрышками о бетонную плитку, которой был устелен внутренний двор. Дверь открылась, и моему взору явил себя Сергей Масловский, собственной персоной. Даже на почтительном расстоянии я заметил его взъерошенность и то, что мой шеф был не на шутку зол. Я ещё раз окинул взглядом окрестности. Никаких признаков присутствия военсудпола не обнаружил и, на всякий, самому непонятно, какой случай, выдержал минутную паузу и, сделав знак Сувориным ждать меня здесь, покинул наше убежище и устремился вниз по лестнице. Ступеньки летят под ногами, лишь на последнем пролёте я смеряю свой спешный спуск и выхожу из подъезда, устремляясь навстречу Сергею. Я вижу, что на заднем сидении авто сидит мальчонка. Заметно, что он не на шутку перепуганный. Дружелюбно распахиваю свои объятия и пытаюсь приобнять Сергея, но вместо дружеского похлопывания по спине получаю резкий и сильный удар в челюсть. В глазах на долю секунды темнеет. Земля начинает плясать под ногами, но я пляшу в унисон с ней и сохраняю равновесие. — Дебил! — слышу, сквозь звон в ушах, рёв своего шефа. — Ты — тупорылый дебил! Во рту чувствуется привкус соли, приходится сплюнуть на землю то, что скопилось за щекой. Слюна, перемешанная с кровью, не желает расставаться с моими губами, приходится помогать рукой. Это отвратительно, но не так, как вопли моего товарища. Или же бывшего товарища? — Ты — баран! Просто баран! — продолжает орать Серёга. — Ты понимаешь, что наделал? — Да пошёл ты! — отвечаю, вконец восстановив равновесие и ясность зрения. — Ага! Вот и пошёл! За тобой, паровозом! Ты, что не мог посоветоваться?! Мы бы что-нибудь придумали! Что-нибудь более аккуратное! — Что? Ну?! Скажи, что более аккуратное? — Хотя бы, момент! — продолжает наступать Сергей. — Можно было бы пацана этого заранее забрать и спрятать. Можно было бы, липовый повод под липовым именем придумать для твоей идиотской диверсии! Много чего можно было! — Всё равно бы всё выплыло… — Да, но потом! — почти верещал он. — Ты у меня спросил — хочу ли я расставаться со своей жизнью, а? Той, что была, отнюдь не самой поганой? Спросил? — Ты же понимал, что всё серьёзно? Ведь так? Мог бы не помогать… Это был твой выбор! — Да пошёл ты на хер! — буквально вопит он и замахивается, чтобы ударить снова, но я перехватываю его руку, пытаясь выкрутить. Однако, у меня это получается лишь частично и мы вместе валимся на землю. Сколько мы катались в многолетней пыли, пытаясь придушишь друг друга — сказать сложно. Точно так же, как предугадать, сколько бы ещё в ней копошились, если бы не тоненький, не слишком громкий, но, вместе с тем, властный женский вскрик: «Хватит!» — Что вы как дети! — продолжила Лиза, когда мы оба обратили на неё свои взоры. — Спасибо вам, Сергей, — почти ласково промолвила она. — Простите нас. Мы не хотели, чтобы всё та вышло… Она обвивает своим тонкими руками выбежавшего из машины мальчонку и удаляется в наше временное убежище. Насколько оно окажется временным — никто из нас гадать не берётся. Как известно — в жизни нет ничего более постоянного, чем временное. Лиза уходит, мы с Сергеем остаёмся сидеть задницами на пыльной земле, прислонившись спинами к чёрной глади металла раритетного «Кадиллака».