Вслед за толпой, советники тоже начали уходить по домам. В итоге за столом остались лишь я, Леший, Иваныч и мои родные — отец, Кристина, да Серёга. — Ну, что? — кладу я руку на плечо, до сих пор уткнувшемуся лбом в стол, Иванычу. — Совет принял решение. — Ага, принял… — грустно усмехается староста и наконец поднимает голову. — Принял! — достаёт из под стола руку с зажатым в ней магнитом, но уже через мгновение прячет его в карман. — Я так и думал, — усмехается Леший и вскрывает баночки, ссыпая содержимое на стол. Из круглой высыпается всего двенадцать монет. — Боятся люди, слишком боятся. — Это то, о чём я говорил, — вздыхает Иваныч. — У нас много хороших людей. Только вот готовые рисковать всем, появляются только тогда, когда беда касается лично их. Это человеческая природа. С ней спорить сложно… — Ладно, — взмахом руки смешивает монеты Леший, — природа, не природа — это жизнь! Иногда, чтобы её сохранить можно и с природой поспорить… Глава 29. Вылазка Как странно… Курок вдавливается без каких-либо сожалений, страха или нерешительности. Может быть, с небольшим привкусом тоски… Да, наверное — это самое точное определение чувства эмоциональной бесцветности, лишь где-то вдалеке ощущается минорный полутон. Где-то вдалеке, очень-очень не близко. Выстрел почти не слышен. Так — короткий металлический шелест и короткое брякание затвора. Человек падает, сжимается в бесформенную точку. Он такой же бесцветный как мои чувства. Может потому, что ночная тьма только начала переходить и предрассветные сумерки, а может потому, что нет для меня больше людей. Здесь — нет… Люди остались там, в воспоминаниях идущих подсознательным фоном последнего часа. Ловлю точку на перевёрнутую галочку, застывшую в перекрестии оптического прицела, снова вдавливаю курок, снова шелест и короткое брякание. Точка перестаёт шевелиться. Это реальность? Разве? Пусть, для кого-то — да. Но мне больше нравится фон, что, словно один и тот же диафильм, прокручивается где-то на задворках сознания. Устало моргаю, и вот мы лежим с Кристиной у меня в спальне. Слышим, как за символической дверью собираются отец с Серёгой. О чём-то говорят, бурчат чего-то. Мы изредка вылавливаем отдельные слова и тихо хихикаем над ними. По всем канонам, в них нет ничего смешного, но мы находим. То в интонации, то в самом слове, вырванном из контекста, то сами додумываем. Кристина, то и дело утыкается, личиком мне в грудь, чтобы заглушить смех, а мне приходится обходиться тем, что плотно сжимать губы в, как правило, тщетных попытках удержать внутри себя, возвещение о том, что мне хорошо. Ведь смех — это маленькое счастье, правда? Я мог бы прикрыть рот ладонью, но как я могу? Одна поглаживает бедро, вжавшегося в меня существа, ставшего, за короткий период, самым дорогим в моей личной вселенной. Вторая ладонь позволяет играть с собой маленьким пальчикам, неспособным обхватить её полностью, а потому сжимающими то один палец, то другой, то зарывающимися меж ними. Слышится деликатный стук в дверь. «Пора, Ромэо…» — возвещает Серёга и, судя по скрипу половиц, не дожидаясь ответа, куда-то удаляется. Пальчики больно впиваются в мою ладонь, а больше карие глаза, молча, просят остаться. Цветное всё, живое… Веки снова открываются, я являю сознанию всё ту же серую возню. Вижу, как пошатывается и падает ещё один полуразмытый маленький человечек. Картинка почему-то доходит до моего мозга быстрее, чем приглушённый хлопок. Это Леший метрах в двадцати от меня лишил девственности свою СВУ. Как он говорил по дороге — эта винтовка ещё не знала человеческой плоти. Ну, разве что плоти одного болвана, прищемившего себе кожу надевая ствольную коробку. Этим болваном, кстати, был я, однажды решивший, с разрешения хозяина, конечно, посмотреть насколько стальные «потроха» укорочённой винтовки с системой «булл-паб» отличаются от внутренностей своей старшей сестры — винтовки Драгунова. Тогда любопытство и косорукость стоила мне кусочка ладони. Вспоминая, инстинктивно потираю левую руку — больно было тогда, много уже забытого мата вспомнил. Вижу, как в поле обозрения выходит ещё одна далёкая фигура. Припадаю к прицелу, но, только поймав цель, вижу, как человечек отшатывается и припадает в стене длинного барака. Одновременно слышу приглушённый хлопок — Леший оказался внимательнее и реакция у него получше. Да и стреляет метче. Настоящий вайшии — как окрестил Лешего профессор, когда делился со мною впечатлениями, после первых дней совместного проживания. Как оказалось, у «человека теории» с «человеком практики» оказалось гораздо больше общих интересов, чем мог кто-либо подумать. Литература, музыка, история… Из-за хозпостройки, вроде ангара для сельхозтехники, крадутся ещё две фигурки. Это уже Шрам с Максимом. Значит, где-то недалёко от них и отец. Он должен прикрывать их, но при этом сам, до последнего, сохранять свою позицию в секрете. В принципе, план, разработанный почти сразу после заседания совета, вошёл в свою пиковую стадию. Согласно ему, мы должны были подъехать к деревне, оставив машины чуть в отдалении, но на доступном для преодоления в пару минут расстоянии. Задачей Макса и Шрама значилось — незаметно заминировать двухэтажное здание, в котором по информации, коей стоило верить, постоянно находилась основная часть боевиков Астматика. Отец должен их прикрывать со средней дистанции. Такая задача ему досталась потому, что снайпер из него — так себе, а на роль активного диверсанта он не подходит, в силу уже не совсем юного возраста и физической мощи, в отличии от тех же Шрама с Максом. Первый, хоть и не мальчик вовсе, но прытью, силой и ловкостью даст фору многим. Макс же, пусть парень не самых больших габаритов, но подтянут, жилист и быстр. В общем, парочка для поставленной ей задачи вполне подходила, что доказывала сейчас на деле. Они быстро оттащили двух убитых в тёмные уголки — одного, под тень кучи дров, другого под тот самый дом, к которому в неестественной позе припал третий покойник и коий должно было взорвать. После, ребята с необычайным проворством стали лепить взрывчатку, обходя здание с разных сторон. Двигались они, пригнувшись и, как мне понималось, стараясь не издавать лишнего шума. Слышу как под пригорком, где мы заняли огневые точки, заурчал наш пикап. Значит, по времени, отход должен быть совсем скоро. Нам нужно дождаться пока отец, Шрам и Макс покинут деревню — их машина стоит чуть в стороне, и уже тогда аккуратно и тихо оставить свои позиции, чуть отъехать и уже тогда дать пуск фейерверку. Та самая кнопка у нас. Точнее — у меня. Прямо в нагрудном кармане. Ещё одна есть у «Шрама», но она, насколько я знаю, настроена на другую частоту. Пояснять, для чего это было сделано, он, в ходе спешных сборов, мне не стал. Лишь весело отмахнулся, заявив, мол, сам увидишь… Наблюдаю, как Макс с напарником вместе выныривают из-за здания, идут куда-то вглубь деревушки — пропадают из виду. Кажется, каждую секунду стрелка часов отсчитывает всё медленнее и медленнее, кажется — время останавливается. Даже недовольно бурчащий под пригорком пикап, словно не забористо и ритмично протирает поршнями цилиндры, а устало посапывает, погружаясь в тревожный предрассветный сон. Предрассветный… А вот и сумерки. Окружающее пространство, незаметно для нас, уже стянуло с себя чёрное покрывало и стало серым. Всё такое тусклое… Тем ярче и живее всё, что находится по ту сторону ресниц. Снова моргаю. В этот краткий миг со мной снова Сергей, отец, Лиза с сыновьями. А ещё, прикованные к батарее, Федя с Эдей. Такие забавные, такие незадачливые, такие, как оказалось, верные. Верные до самой смерти… Веки снова поднимаются и взгляд, прежде чем снова окинуть окрестности, падает на винтовку. Какой щедрый дар… Иван Иваныч не поскупился. «Винторез». Наверное, любой человек, живущий среди изгоев, мечтает о такой машинке. Лёгкая, точная, бесшумная и беспламенная, пять минут назад забравшая жизнь… Интересно — жалеет ли она, что создана именно для этого? А жалею ли я? Наверное, не больше чем этот механизм, так приятно лежащий в руке и так ободряюще упирающийся в плечо своей деревянной ладонью. Отдача совсем небольшая. Она будто по-дружески похлопывает: «Всё в порядке, парень, всё хорошо. Так и должно быть…» Думаю, стоит поверить этому похлопыванию. Ведь всё равно выбора другого нет. Машинка, плюющаяся смертью, не скажет — всерьёз она или разыгрывает, панибратски приободряя… Улицы деревеньки по-прежнему пусты — можно ещё раз моргнуть. Вот, снова всё так ярко. Вокруг пар, вокруг родные люди. Баня… Какой замечательной казалась эта идея! Надо было просто пропустить вперёд Федю. Может тогда сырая земля у заброшенной пожарной части обошлась бы без жуткого подаяния… Снова вскидываю веки — снова серость и пустота. Никаких фигур, которые в этих сумерках должны быть не так похожи на бесплотные тени, как ещё десять минут назад. Десять… Слишком долго, слишком светло, слишком хочется снова закрыть глаза… И вот я впервые на пороге у Табакерки. Ворчу что-то неразборчивое, стесняюсь, будто школьник, внезапно вызванный к доске, а передо мной молоденькая учительница… В вязаных следочках, шортиках, маечке. Учительница, научившая меня самому главному — тому, что в жизни есть путь, по которому нужно просто пройти, чтобы прибыть именно на ту станцию, что тебе нужна, пусть даже её нет в маршруте. Своя обитель есть для каждого. У неё могут быть разные формы и вариации. Но она есть… В человеке ли, в деле ли, в цели, а может и в самом пути… И она обязательно найдётся, нужно просто идти. Открываю глаза. Хочу закрыть снова, но звук выстрела разрезает тишину раннего утра. Пытаюсь всмотреться в пустынные улочки. Сколько не смотрю — они так и остаются пустынными. Ещё выстрел, потом ещё. Вижу, как прямо через низенькие заборы скачут две фигуры. Припадаю к оптике — различаю Макса со Шрамом. Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, кто при данной постановке вопроса охотник, а кто дичь. Очевидно, в той части деревни, куда они удалились, был ещё один постовой, а может и не один, и теперь станичники спешно уносят ноги. В двухэтажном доме начинают зажигаться окна. Макс со «Шрамом» понимают, что уже не успевают уйти по тому же пути, что и вошли в деревню и бегут в нашу сторону. Окон загорается все больше, парни бегут всё быстрее. Они уже начинают карабкаться к нам, на бугор, в тот момент, когда из здания выбегают первые разбуженные выстрелами люди. Кто-то не вполне одет, оставив без должной упаковки торс, ступни или ноги — лишь бельё на всех. Пока, на улицу высыпало шестеро. Сколько времени потребуется, чтобы вышли все? — Жми! Жми, придурок! — слышу слева и, оборачиваясь, вижу продирающегося сквозь метровую ссохшуюся поросль Лешего. С запозданием понимаю — чего он хочет. Карман будто играет со мной — пуговица никак не хочет нырять в прорезь. Сама виновата… Леший плюхается рядом со мной, срывает нахлёст, отделяющий меня от нашей собственной «красной кнопки». — Чего ты тупишь?! — рычит он, выхватывает из моего кармана устройство, почти мгновенно включает его, передвигая небольшой ползунок, и вдавливает самую большую клавишу. Между, более чем дюжиной взрывов, практически нет задержек. Будто заправский бард разом ударил по струнам своей, видавшей виды, жёлтой гитары. Заминированное здание лишь на секунду приковывает взгляд. Там нет ничего похожего на кино, такое красочное в изображении жуткого великолепия смерти. Никакого огня, никаких разлетающихся обломков, никаких охваченных пламенем людей. Просто здание, которое было и которого не стало. Просто рушащееся на глазах строение, погребающее под своими обломками всех, кого для этого случая определила судьба. В сумрак взвиваются клубы пыли, будто разом, все хозяйки этой подшефной бандитам деревеньки, решили выбить старые потёртые ковры. Чистота — это хорошо. Сейчас, даже лучше чем с коврами… Чувствую, как крепкие пальцы впиваются в плечо и рывком поднимают на ноги. Леший пытается волочь меня по склону, но я нервно стряхиваю его руку и бегу сам. Слышу, как сзади ломают сухостой две пары ног. Бормотание двигателя нашего бессменного пикапа всё ближе, вот уже видно напряжённое лицо Серёги, готового в любой момент отпустить сцепление и вдавить в пол педаль газа. Кубарём залетаем в салон. Я, по привычке запрыгиваю на переднее сидение, буквально подрезая Лешего, почти занёсшего ногу, чтобы найти ей твердь уже внутри машины. Пару секунд ждём наших диверсантов, и Сергей долгожданно давит на газ. Колёса выбрасывают из под себя земляные комья и мы срываемся с места. Все глупо улыбаемся, будто детишки, утопившие дрожжи в школьном туалете. Может, страх, может, стресс, может, ещё что, но кажется, будто мы преодолеваем расстояние в 20 километров в один миг. И за этот миг я не успеваю спросить то, о чём должен был думать все время: «Где отец?» — Отец где? — незамедлительно озвучиваю пронзившую моё сознание мысль. — Чего? — переспрашивает Леший, решивший, что вопрос адресован именно ему. — Батя где? — оборачиваюсь на наших диверсантов, чтобы снять возможные уточнения насчёт того, кто именно должен прояснить ситуацию. — Н-не знаю! — отзывается Шрам, подпрыгивая на каждой кочке и почти касаясь потолка макушкой. — Должен был уйти с Гр-Гришей — водителем! — Должен или ушёл? — Почём мне знать! По плану было — если не вернёмся — уходить. — Козлы, блядь! — не сдерживаю злобу. — А он знал — вернётесь вы или нет? Какого хрена вы к нам, а не к нему побежали? Где он, кстати, сидел? — У первого дома, — начал Шрам с последнего вопроса. — А куда побежали — туда и побежали! Может ты хотел, чтобы нас там положили? Двинь мы обратно — пристрелили бы, на хрен! Там всё просматривается и простреливается! — Так застрелили бы их сами! — Так, чего же, ты не застрелил? — врывается в спор Макс. — Я вообще не видел, кто там по вам шмалял! — огрызаюсь, стискивая коробку «Винтореза». — Так вот и не умничай тогда! — брызжет ядом Шрам. — Могли бы — грохнули, не сомневайся! — Заткнитесь! — гаркает Леший. — Все трое — заткнитесь, а то я вас лично придушу! — Надо возвращаться! — начинает накрывать паника. — Серый, рули назад! — Ага, щас! — снова гаркает Леший. — Не слушай этого тугодума! — Чего ты вякнул?! — мою крышу начинает сносить от набирающей силу истерики. — Я тебе сейчас башку прострелю! — Ты — дебил! — бодает меня своим широким лбом Леший, да так, что всё тело отпружинивает назад. — Они сейчас сюда помчатся! Хочешь, чтобы мы пересеклись с ними и нас расстреляли ещё по дороге?! Мозги включи! — Так, а что делать? — наконец включился в полемику Серёга, в попытках объехать ямы и кочки, вертящий баранку так, словно это не руль, а «Колесо Фортуны», что, в нынешних обстоятельствах, было недалеким от правды. — Не знаю! Ждать, — бросает Леший и откидывается на сидение, что, впрочем, не придаёт ему комфорта, так как машина ходит ходуном. — Надо пропустить их. Чтобы выдвинулись, и объехать, как-нибудь… Блин, не знаю я! — А если они местность начнут прочёсывать? Они же их грохнут на месте! — продолжаю впадать в беспомощную истерику. — Навряд ли они чего-то прочёсывать будут, — вновь подаёт голос Шрам. — Они, процентов 90 даю, сразу по машинам попрыгали! Скоро к станице подкатят. А вот и станица, кстати… Переваливаем через последний ухаб и перед нами предстаёт, уже ставшее мне родным, Старое поселение. Здесь так много ждёт, но так много осталось там, позади, откуда мы спешно уносим ноги. Расстояние сокращается всё стремительнее, и вот мы уже проезжаем под красно-белым шлагбаумом. Останавливаемся на перекрёстке с первой продольной улицей и к нам, тут же, подбегает один из постоянных помощников и соратников Лешего по прозвищу Гарик. На самом деле парня зовут Ваня. Но он с детства настолько черняв, что никто и не никогда не мог поверить, да и, до сих пор не верит, что он русский. А потому, Гарик и всё тут… — Вернулись?! — взволнованно распахивает заднюю дверь Гарик. — Всё нормально? Всё получилось? — «Нормально»… — нервно каверкаю ни в чём неповинного парня. — Нормально, — не обращает на меня внимания Леший. — Кто по обороне главный сейчас? — Ну, как и договаривались, — отвечает Гарик, — пока тебя нет, Ктулху. Ктулху — это один из тех бывших ментов, которые вроде бы всем хороши, только вот постоянно попадают в истории, которые начальству не нравятся. То подозреваемого отметелят, то нахамят кому. В общем, за год до того, как всех здешних силовиков перебросили в город, Ктулху уволили со службы. Бывший мент крепко запил. А после того, как Старое поселение стало станицей изгоев, пить оказалось нечего и Ктулху стал помогать «самоотставленному отщепенцу» Лешему блюсти порядок, в почти опустевшем поселении. Тем более, что уволенному менту, по сути, и заняться больше было нечем. — Хорошо, — кивает Леший, — передай, чтоб всех поднимал — думаю, минут через пятнадцать-двадцать прикатят. И с береговой дороги пусть укрепления выставит. И, чтобы вот с того холма подход быстро можно было отрезать, — указал он на горку, располагающуюся на юго-западе. — Так, — чуть тревожно улыбнулся Гарик, — уже сделано. Плюс — резерв из пятнадцати человек сформировали, чтобы на наиболее проблемные участки перебрасывать. — А сколько всего поднять получилось? — Сотню почти. — Должны выстоять, — хмыкнул Леший. — Только, я тебя умоляю, Гарик — скажите всем, чтобы не высовывались! Ей Богу, здесь мужики — там боевики! Стреляют метко. Так что, палить только из укрытий! Из укрытий, понимаешь? — Так, — чуть смутился Гарик, — скажем, скажем! А сам? Проведи краткий… — Не могу! — оборвал его Леший. — Нам вернуться надо! — Куда? Когда? Зачем? — запротестовал Гарик. — Когда эти сучата нарисуются, — частично отвечает командир. — Мы сами, — бурчу я со своего сидения. — Оставайся, ты здесь нужен больше. — Нет, уж! — раздражённо выдыхает Леший. — Вместе — раз ходили, вместе — второй сходим! Тем более — вы не знаете толком ни хрена! — Да управимся… — хотел было вставить Серёга, но Леший не даёт ему такой возможности, показывая здоровенный, сжатый добела, кулачище и мой товарищ недовольно умолкает.