— Что, Матиас прямо так и сказал? — со смехом спросил Идар Ветлесен. — Что я не предавал идеалов? У него было красивое, почти женственное лицо, брови такие изящные, что их можно было по ошибке принять за выщипанные, а белые и ровные зубы — за искусственные. Короче говоря, он выглядел намного моложе своих тридцати семи. — Не знаю уж, что он имел в виду, — улыбнулся Харри. Они сидели в глубоких креслах в библиотеке большого белого особняка на Бюгдёй, с виду старинного и благородного. «Дом, где я провел детство», — поведал Идар Ветлесен, сопровождая Харри через большие темные залы в комнату, где стены были заставлены книгами. Классика: Микхьель Фёнхус, Хьелль Аукруст, «Доверенное лицо» Эйнара Герхардсена. Широкий выбор. Не хуже чем у людей. Плюс биографии политиков. Целая полка с золотым тиснением «Избранное». Харри не увидел ни одной книжки, изданной позднее 1970 года. — Ну я-то отлично понимаю, что он имел в виду, — покатывался со смеху Идар. Вот почему, мрачно подумал Харри, Матиас говорил, что они «здорово веселились» в клинике «Мариенлюст»: не иначе как соревновались, кто громче смеется. — Матиас, гад вонючий… Я хотел сказать «везучий». Черт, я и то и другое хотел сказать! — И снова загрохотал смех Идара Ветлесена. — Они говорят, что не верят в Бога, все эти мои тюфяки-коллеги, но на самом-то деле они аж взмокли от страха. Карьеристы, отягощенные моральными принципами! Все коллекционируют добрые дела, потому что в глубине души страшно боятся гореть в аду. — А вы — нет? Идар поднял одну из своих изящно прорисованных бровей и с интересом посмотрел на Харри. Ветлесен был одет в мягкие светло-голубые домашние туфли с незавязанными шнурками, простые брюки и рубашку с фигуркой игрока в поло слева на груди. Что это за фирма, Харри так и не вспомнил, но по какой-то причине решил, что ее носят лишь скучные дядьки. — Мои родители, инспектор, были люди практичные. Отец был таксистом. Мы верим только в себя самих. — А. Отличный дом для таксиста. — У отца было несколько машин и лицензия на перевозки. Но тут, среди обитателей Бюгдёй, он навсегда остался извозчиком, слугой, плебеем. Харри смотрел на врача и пытался определить, не сидит ли тот на амфетамине или других таблетках. Ветлесен откинулся на спинку кресла в нарочито расслабленной позе, пытаясь, очевидно, скрыть беспокойство и лихорадочное возбуждение. Харри подумал о наркотиках, еще когда позвонил и сообщил, что полиция хочет задать Ветлесену несколько вопросов, а тот с места в карьер пригласил его к себе домой. — Но вы водить такси не захотели, — поддержал разговор Харри. — Вы захотели… делать людей более красивыми? Ветлесен улыбнулся: — Вы можете сказать, что я предлагаю свои услуги на ярмарке тщеславия. Или что я привожу в порядок внешность человека, чтобы утолить боль, которая терзает его душу. Можете выбирать, что вам больше нравится. Мне абсолютно наплевать. — И Ветлесен вновь рассмеялся, ожидая, что Харри будет шокирован. А когда этого не случилось, его лицо посерьезнело. — Сам я себя считаю скорее скульптором. Высокого призвания у меня нет, но мне нравится менять внешность, формировать человеку новое лицо. И всегда нравилось. Мне это хорошо удается, люди платят за мою работу. Вот и все. — Хм. — Но это не означает, что у меня нет совсем никаких принципов. Есть. И врачебная тайна — один из них. Харри молча ждал продолжения. — Я говорил с Боргхильд, — пояснил Ветлесен. — Я знаю, что вы ищете, инспектор. И понимаю, что это серьезное дело. Но помочь вам ничем не могу. Я связан врачебной тайной. — Уже нет. — Харри достал из внутреннего кармана сложенный лист бумаги и положил на стол. — Это заявление, подписанное отцом близнецов, которых вы ведете. Идар покачал головой: — Это не поможет. Харри удивленно наморщил лоб: — Почему же? — Я не могу вам открыть, кто приходит ко мне в клинику и по какому поводу. Люди, которые привели ко мне в клинику своих детей, тоже защищены врачебной тайной и имеют право скрывать цель своих визитов от супругов, если того пожелают. — Почему Сильвия Оттерсен не говорила мужу, что она была с детьми у вас? — Наши принципы могут показаться вам простым упрямством. Но это не так: вспомните, сколько среди наших пациентов известных людей, которым постоянно моют кости и распускают о них нежелательные слухи. Сходите в Дом искусств и взгляните на присутствующих. Вы не поверите, сколько из этих людей подправляли детали своей внешности у меня в клинике. И они падают в обморок от одной мысли, что об их визите ко мне станет известно. Наша репутация основана на умении хранить тайну. Если узнают, что у нас произошла утечка информации о пациентах, последствия для клиники будут катастрофическими. И я уверен, что вы это понимаете. — У нас два убийства, — напомнил Харри. — И пока единственная связь между ними, которую мы выявили, — обе жертвы побывали в вашей клинике. — Я не могу и не хочу подтверждать эти данные. Но давайте просто представим себе, что это, — взмахнул рукой Ветлесен, — совпадение. А что? Норвегия — маленькая страна, народу тут живет мало, а врачей еще меньше. Знаете, сколько рукопожатий между любыми двумя жителями страны?.. Вероятность того, что два человека побывали у одного врача, не меньше, чем вероятность оказаться в одно и то же время в одном трамвае. Вы ведь встречаете друзей в трамвае? Харри не мог вспомнить ни одного случая — он и на трамвае-то почти не ездил. — Я проделал долгий путь, чтобы приехать к вам и услышать, что вы не хотите нам помочь, — расстроился Харри. — Извините. Я пригласил вас сюда, потому что понимал: иначе мы встретились бы в полиции, где как раз сейчас пресса днюет и ночует, внимательно следя за всеми, кто там появляется. Нет уж, спасибо, я этих людишек навидался!.. — Я могу получить ордер или постановление, предписывающее вам нарушить врачебную тайну. — Отлично! — обрадовался Ветлесен. — Ордер прикроет репутацию клиники. Но до тех пор… — И он сделал жест, будто застегнул рот на молнию. Харри поерзал в кресле. Идар наверняка понимает: для получения ордера — даже в деле об убийстве — необходимо представить четкие доказательства того, что медицинское заключение и прочая информация будут иметь важное значение для расследования. А у них что? Убитые посетили одну и ту же клинику. Прав Ветлесен: и в трамвае можно встретиться… Харри почувствовал, что ему необходимо что-то предпринять. Выпить. Или покачать железо. Тяжелого и много. Он вздохнул: — Несмотря ни на что, я должен задать вам вопрос: где вы были вечером третьего и пятого ноября? — Я был готов к этому, — улыбнулся Ветлесен, — и успел вспомнить. Я был вдвоем с… А вот, собственно, и она. В комнату мышиными шажками вошла пожилая женщина с мышиного же цвета волосами, которые шторками свисали вокруг ее лица. В руках она держала поднос с угрожающе брякающими кофейными чашками. Лицо у нее было такое, будто она несет церковный венец или крест. Женщина искоса глянула на сына, который тут же встал и взял у нее поднос: — Спасибо, мама. — Завяжи шнурки. — Она перевела глаза на Харри. — Мне кажется, я имею право знать, что за люди пришли в мой дом? — Это старший инспектор Холе, мама. Он интересуется, что я делал вчера вечером и третьего дня. Харри встал и протянул ей руку. — Прекрасно помню, что мы делали, — сказала фру Ветлесен, наградив Харри удивленным взглядом и костлявым рукопожатием. Руку густо покрывали старческие пятна. — Вчера мы смотрели ток-шоу, где выступал твой кудрявый друг. И мне не понравилось, что он сказал о королевском дворце. Как бишь его зовут? — Арве Стёп, — вздохнул Идар. Старуха наклонилась к Харри: — Он сказал, мы должны снести королевский дворец. Представляете? Сказать такую мерзость! Да что бы с нами сталось, если бы во время войны с нами не было королевской семьи! — Абсолютно то же самое, что и теперь, — отрезал Идар. — Редко какому главе государства удавалось во время войны или до нее сделать так мало для своего народа… А еще Арве сказал, что широкая поддержка монархии означает, что норвежцы в большинстве своем продолжают верить в троллей и эльфов. — Разве это не ужасно? — Без сомнения, мама, — усмехнулся Идар, положив руку ей на плечо, и при этом бросил взгляд на массивные швейцарские часы фирмы «Брайтлинг», слишком тяжелые для его тонкого запястья. — О господи! Мне пора бежать, Холе. Наслаждайтесь кофе. Но Харри покачал головой и улыбнулся фру Ветлесен: — Он наверняка хорош, но я его не заслужил. Женщина тяжело вздохнула, что-то неслышно пробормотала, взяла поднос и уковыляла прочь. Когда они вышли в прихожую, Харри неожиданно обратился к Идару: — А что вы имели в виду под словом «везучий»? — Простите? — Вы сказали, что Матиас Лунн-Хельгесен не только «вонючий», но и «везучий гад». — Вон вы о чем! Да его бабенку, с которой он живет. Сам-то Матиас довольно неумелый малый по этой части, но ей, видимо, по жизни попадались не те мужики. Так что ей такой увалень и был нужен. Только, пожалуйста, не выдавайте меня Матиасу. — Кстати, вы знаете, что такое анти-эсцеэл-семьдесят? — Это такие антитела в крови. Указывают на склеродермию. А что, у кого-нибудь из ваших знакомых они есть? Харри не знал, что такое склеродермия, да и на языке у него сейчас вертелся совсем другой вопрос, который он ни за что не должен был задавать. Но не удержался и спросил: — Так, значит, Матиас сказал, что ей не везло с мужчинами? — Нет, это моя интерпретация. Святой Матиас ни единого плохого слова о человеке не скажет, в его глазах люди могут изменяться только к лучшему. — И смех Идара Ветлесена эхом прокатился по темным комнатам. Одевшись и натянув ботинки, Харри вышел на лестницу. Обернулся и через незакрытую дверь увидел, как Идар, нагнувшись, завязывает шнурки. На обратном пути Харри позвонил Скарре, попросил распечатать фотографию Ветлесена с сайта клиники и показать в отделе по борьбе с наркотиками — узнать, не был ли тот замечен при покупке амфетаминов. — На улице? — спросил Скарре. — У врачей же полные шкафы этого дерьма, разве нет? — Правильно, но в наши дни действует настолько скрупулезная система отчетности по наркотическим препаратам, что врачи и те лучше пойдут за амфетаминами на улицу Шиппергата. На этом разговор закончился, и Харри позвонил Катрине на работу. — Пока ничего, — ответила она. — Я уже ухожу. Ты тоже домой?