Глава 27 День двадцатый. Начало Впервые Арве Стёп увидел Бирту Беккер на так называемом семинаре по усилению мотивации, куда руководители отправляли своих выдохшихся сотрудников на «турбонаддув», то есть на лекцию, которая должна была их воодушевить на еще более тяжкий труд. Согласно опыту самого Стёпа, все лекторы делились на три категории: деловые люди, которые добились успеха, но не имели особо свежих идей; спортсмены-медалисты, проявившие большое мастерство в никому не известном виде спорта, и альпинисты, которые однажды забрались на гору, спустились с нее и теперь всем об этом рассказывают. Общим для всех было только то, что успех делал их в глазах прочих средоточием какой-то совершенно особенной воли и высоких моральных качеств. Они были «мотивированные». И это должно было мотивировать остальных. Арве Стёп, как обычно, выступал последним: его использовали как наживку, чтобы народ захотел прийти на семинар. Так что к концу он хорошо разобрался, кто есть кто, понял, что все докладчики — надутые Нарциссы, поделил их на те самые три категории и решил, что сам он относится к первой: «успех есть, оригинальных идей нет». Деньги, заплаченные за этот семинар, были выкинуты на ветер: большинство слушателей никогда не добьется особенных успехов, потому что — счастливцы! — они не имеют той патологической необходимости в чужом одобрении, какой страдают люди, стоящие на сцене. Включая его самого. Причиной его успеха, как он сам тогда сказал, следует считать то, что отец никогда особенно им не интересовался, поэтому Стёп был вынужден искать любви и одобрения у других и стал бы актером или музыкантом, если бы имел хоть какой-то талант в этой области. Заскучавшая было публика начала смеяться и прониклась к лектору симпатией. Закончится это все — Стёп знал — полным восхищением. Поэтому он стоял и сиял. Сиял, оттого что все присутствующие знали, чего он добился в жизни. В заключение он поведал, что удача — главная составляющая успеха, с улыбкой отозвался о собственном таланте и доверительно сообщил, что благодаря бездарности и лени, процветающим в норвежском обществе, преуспеть могут даже посредственности. В конце ему аплодировали стоя. А он улыбался, поглядывая на темноволосую красотку в первом ряду, которую, как потом окажется, звали Бирта. Он обратил на нее внимание сразу, как только вошел в зал. Он был уверен, что сочетание стройных ног и пышной груди, как правило, указывает на наличие силикона, но Стёп был не против женских ухищрений по части красоты. Лак для ногтей или силикон — какая, в сущности, разница? Когда аплодисменты переросли в овацию, он демократично спустился со сцены в зал и пошел вдоль первого ряда, пожимая слушателям руки. Жест, конечно, идиотский и больше бы подошел какому-нибудь американскому президенту, но ему на это было плевать, Стёпу даже нравилось эпатировать публику. Он остановился возле темноволосой женщины, которая смотрела на него, пылая румянцем от возбуждения. Он протянул руку, а она сделала реверанс, будто он был королевской особой, и Стёп ощутил ладонью острые уголки своей визитной карточки, которую передал ей во время рукопожатия. А еще он увидел на ее пальце обручальное кольцо. Кольцо было матовым, а рука — бледной и маленькой, но пожатие оказалось неожиданно крепким. — Сильвия Оттерсен, — представилась она. — Я ваша большая почитательница. Так впервые теплым летним вечером в лавчонке «Вкус Африки» Стёп встретился с Сильвией Оттерсен. Внешность у нее была самая обыкновенная, но она была замужем. Арве Стёп взглянул на африканские маски и, чтобы хоть как-то разрядить ситуацию, о чем-то спросил. Не то чтобы он чувствовал неловкость, но женщина, которая стояла рядом с ним, заметно напряглась, когда Сильвия протянула ему руку. Марита. Ее звали Марита. Нет, Марите, вот как. Собственно, это она его сюда затащила, чтобы показать какие-то подушки из зебры, которыми эта самая Марита — или все-таки Марите? — собиралась непременно украсить постель, откуда они только что выбрались. У нее были длинные струящиеся светлые волосы, рассыпа́вшиеся по покрывалу и страшно мешавшие ему. — Из зебры больше нет, — сказала Сильвия Оттерсен. — Может быть, вот эти подойдут? Она отошла к полке у окна, свет упал на нее сзади, и он подумал, что попа вовсе не плоха. Только вот волосы скучного, как муниципалитет, цвета были тусклыми и тонкими. — А это что? — спросила женщина на букву «М». — Это под антилопу. — «Под»? — фыркнула «М» и откинула сверкающие волосы за спину. — Тогда мы подождем, когда вам привезут зебру. — Зебра тоже ненатуральная. — Сильвия улыбнулась ей, как ребенку, которому объясняют, что луна вовсе не сделана из сыра. — Ах вот как. — «М» кисло растянула ярко накрашенные губы и взяла Арве под локоть. — Тогда спасибо. Ему не нравилась манера «М» выходить вместе в свет и демонстрировать их отношения, а привычка цепляться за локоть и вовсе раздражала. Возможно, в тот раз она это заметила, по крайней мере, руку отпустила. Он посмотрел на часы и сказал: — Ой, у меня же встреча. — А как же обед? — «М» посмотрела на него, изобразив на лице удивление, которое на самом деле скрывало досаду. — Я тебе позвоню, — заверил он. Она позвонила ему. Стёп закончил лекцию всего тридцать минут назад и теперь сидел в такси, которое плелось за снегоуборочной машиной, откидывавшей грязный снег на обочину. — Я сидела прямо перед вами, — сказала трубка ее голосом. — Хочу поблагодарить за лекцию. — Надеюсь, никто не заметил, как я на вас глазел, — победоносно рявкнул он, перекрикивая скрежет железного ковша. Она тихо рассмеялась. — Планы на вечер? — спросил Арве Стёп. — Да так, — ответила она, — ничего такого, чего нельзя было бы отменить. Прелестный голос. Прелестные слова. Остаток дня он провел, расхаживая по квартире и думая об этой женщине, представляя, как трахнет ее на комоде в прихожей, чтобы она билась затылком о картину Герхарда Рихтера, которую он купил в Берлине. Вот это и есть самое лучшее, думал он, — ожидание. В восемь часов она позвонила в домофон. Он ждал у двери. Слушал, как в шахте лифта звучит металлическое лязгающее эхо, — так заряжают оружие. Ее голос становился все слышнее — она напевала. Кровь запульсировала у него в члене. И вот она стоит в дверях. У него было такое чувство, как будто ему влепили пощечину. — Вы кто? — удивился Стёп. — Стине, — ответила она, и по ее улыбающейся нетерпеливой мордочке пробежало недоумение. — Я вам звонила… Он оглядел ее с головы до ног и даже прикинул все возможности — это иногда подстегивало его похоть, — но эрекция угасала, и он отбросил эти мысли. — Простите, я не успел вас предупредить, — сказал он. — Меня срочно вызвали на встречу. — На встречу? — переспросила она, даже не пытаясь скрыть разочарования. — Кризисная ситуация. Я вам перезвоню. Он стоял у двери, слушая, как двери лифта открылись и закрылись вновь. А потом рассмеялся. Он смеялся оттого, что теперь он вряд ли встретит темноволосую красотку из первого ряда. Через час Стёп увидел Сильвию снова. Он как раз пообедал в одиночестве, купил новый костюм, который сразу надел, и раза два прошелся мимо лавки «Вкус Африки», в это время скрывавшейся в тени, в стороне от палящего солнца. На третий раз зашел внутрь. — Вернулись? — улыбнулась Сильвия Оттерсен. Как и час назад, она была одна в своей темной лавке. — Мне понравились подушки, — соврал он. — Да, они симпатичные, — ответила она и провела рукой по искусственной коже «под антилопу». — А что еще вы мне можете показать? — спросил он. Она положила руку на бедро: — Смотря что вам интересно. Он ответил, чувствуя, как дрожит голос: — Я бы взглянул на то, что у тебя между ног. И он трахнул Сильвию в задней комнате — она была не против и даже не позаботилась запереть дверь в лавку. Арве Стёп кончил почти сразу. Опасность запретного секса тоже подстегивала его похоть. — Мой муж торгует в лавке по вторникам и средам, — предупредила Сильвия Оттерсен, когда он уже уходил. — Как насчет четверга? — Возможно, — ответил он, разглядывая свежее пятно на новом костюме. Когда Бирта позвонила, снежные хлопья в панике кружились над офисными зданиями на Акер-Брюгге. Она сказала: «Очевидно, вы дали мне визитку, чтобы я с вами связалась». Случалось, Арве Стёп спрашивал себя, зачем ему все эти женщины, все эти тёлки, секс, похожий на ритуальную капитуляцию. Разве мало побед он одержал за свою жизнь? Может, в нем говорит страх старости, ему кажется, что, погружаясь в водоворот этих девиц, он сможет уворовать себе немного их молодости? И откуда этот дикий темп, как будто он ведет битву за урожай? Может, это из-за болезни, которая жила в нем? Оттого что он понимал, что однажды перестанет быть самим собой? Ответов на эти вопросы у него не было. Да и зачем они ему? В тот же вечер он слушал низкие, почти мужские стоны Бирты, которая билась головой о картину Герхарда Рихтера, купленную им в Берлине. Едва Арве Стёп успел излить свою зараженную сперму, как дверной колокольчик возвестил о том, что в лавку кто-то зашел. Он попытался высвободиться, но Сильвия Оттерсен прильнула еще ближе и только крепче вцепилась в него. Он вырвался и резко натянул брюки. Сильвия слезла со стойки, поправила легкую юбку и пошла к покупателю. Арве Стёп метнулся к полке с безделушками и, повернувшись спиной, застегнул брюки. Сзади мужской голос извинялся за то, что опоздал, потому что не мог найти место для парковки, а Сильвия резко отвечала, что он должен был подумать об этом заранее: летние отпуска в разгаре, все на машинах, теперь она опаздывает на встречу к сестре, так что пускай он сам займется с покупателем. — Могу я вам помочь? — услышал Арве Стёп мужской голос у себя за спиной. Он повернулся и увидел костлявого человека с неестественно большими глазами за круглыми стеклами очков. Из ворота фланелевой рубашки торчала длинная шея — мужчина напомнил Стёпу аиста. Стёп увидел, как Сильвия вышла из лавки. Юбка слегка задралась, и были видны капли, стекающие к коленям и оставляющие мокрые следы. До него дошло: она знала, что это чучело гороховое, судя по всему ее муженек, должен вот-вот появиться. То есть она хотела, чтобы он их застукал. — Спасибо, не надо, — ответил Арве Стёп и направился к двери. Арве Стёп иногда пытался представить себе, какова будет его реакция, если он узнает, что одна из них забеременела. Будет ли он настаивать на аборте или, напротив, на том, чтобы оставить ребенка? Единственное, в чем он был уверен, — что настаивать на чем-то будет непременно: позволять принимать решение кому-то, кроме себя, не в его правилах. Бирта Беккер говорила, что предохраняться им вовсе не обязательно, потому что детей у нее быть не может. И вот, когда спустя три месяца и шесть «трахов» она, сияя, сообщила ему о беременности, он понял, что ребенка она хочет родить, и в панике немедленно принялся настаивать на обратном. — У меня знакомый врач в Швейцарии, — сказал он. — Никто ни о чем не узнает. — Это же мой шанс стать матерью, Арве. Врач сказал, что все случилось каким-то чудом и вряд ли повторится.