— Прошу прощения? — Вы еще не знаете? — удивился профессор. — Ваш муж. Он арестован за попытку похищения семилетней девочки. Повисла напряженная тишина. Говорят, мы рабы своих слов и хозяева своего молчания. Но это был прекрасный пример обратного. В этой тишине были сожаление и грусть. — А разве полиция не приходила поговорить с вами? Почему вы ничего не знаете? — спросила я, несколько растерявшись. Профессор взмахнул рукой, и я поняла, что он имеет в виду. Я почувствовала ее беспокойство и поняла, что что-то не так. Казалось, она вот-вот разлетится на осколки, и нам оставалось только смотреть, нажимая на трещину. — Я звонила мужу весь день, но он не отвечал. Мне ничего не говорили. — Прошу прощения? Вы хотите сказать, никто не сообщил вам, что ваш муж находится под стражей? — настаивал профессор. Она покачала головой и начала плакать. Это не укладывалось в голове. Я попыталась обменяться взглядом с профессором, но он упорно смотрел на расстроенную женщину. — Но… вам не о чем беспокоиться. Я уверена, это ошибка, — вмешалась я. Сама не зная почему, я чувствовала необходимость успокоить ее: — Я уверена, все прояснится, и его освободят. Ваш муж не похож на педофила. Мы пришли, чтобы доказать это. Мы пришли, чтобы вы рассказали нам историю его обвинений. Женщина кивнула, сглотнув, и ее взгляд был потерян, словно она открывала сундук с секретами. При виде этого мой собственный сундук пропитался болью. — Мы знаем, его арестовали в восемнадцать лет за отношения с несовершеннолетней, которой тогда было семнадцать, — продолжала я, — и мы предполагаем, что именно вы были той самой несовершеннолетней и в то время с ним встречались. Мы знаем, иногда закон немного несправедлив и… если у девушки суровые родители, могут случиться большие неприятности. — Я всегда говорила ему, что нам надо остановиться. Что это неправильно. Что бог все видит и это неправильно. Но он настаивал, — наконец сказала Маргарет. Мы молчали, побуждая ее продолжать. В пелене слез, застилающей ее глаза, отражалась многолетняя печаль. — Все началось… так. Мы начали встречаться еще детьми, нам было тринадцать и четырнадцать, хотя он всегда был не по годам развит. Он делал взрослые вещи, назовем это так. Курил, пил. Мне это нравилось. Я хвасталась им перед друзьями, понимаете? — Женщина посмотрела на нас, но потом вернулась к своим воспоминаниям. — Мы очень рано начали заниматься сексом, и мои родители застали нас в первый же раз и накинулись с криками и кулаками. Они выгнали его из дома, и какое-то время нам было запрещено видеться. Но это не могло остановить двух подростков с бушующими гормонами, и мы начали заниматься этим тайком. Моим родителям Джеймс никогда не нравился. Они говорили, он ведет себя странно и похож на бабника. Но мне это нравилось. Он смотрел на меня с таким желанием, что я чувствовала себя по-настоящему живой. Я кивнула в знак поддержки, и она продолжила: — Однажды, когда мне было шестнадцать, он попросил меня побрить лобок. Я думала, это дерзко и это пустяк по сравнению с тем, что мы уже делали, но в конце концов эта идея превратилась в требование, дошло до того, что он отказался спать со мной, если я этого не сделаю. Он считал грубым и оскорбительным, что я не хочу брить свои интимные места. Я согласилась. Я была влюблена. Подумаешь, какая-то блажь. Когда ему исполнилось восемнадцать, мы продолжали тайком видеться, и в один из таких дней родители застукали нас, а мне все еще было семнадцать. Отец подал жалобу, получил запретительный судебный приказ на несколько месяцев, и его заставили посещать лекции, где рассказывалось, почему поступать так плохо. — То есть его преступление действительно заключалось в отношениях с вами по обоюдному согласию. — Да, все так. — Уверена, в этом случае вашего мужа освободят. Не беспокойтесь. Наверняка никакого похищения не было и он просто хотел помочь потерявшемуся ребенку и отвести его в полицейский участок. — Где работает ваш муж? — спросил профессор. — В «Блокбастере». Это сеть видеомагазинов. Он работает в двух минутах отсюда. — И вас не обеспокоило его отсутствие? Он ведь со вчерашнего вечера под арестом, — опередил мой вопрос профессор. — Вот почему я вам это рассказываю. Чтобы вы знали это и включили в заявление. — Она поднесла руки к лицу, а затем перевела взгляд на потолок, будто могла видеть, что происходит в комнате наверху. — Не знаю, как я объясню это детям. Маргарет, очевидно, подумала, что мы полицейские. Никто из нас не сказал ни слова. Профессор достал из пиджака магнитофон, включил его и оставил на столе. Маленькая шестидесятиминутная кассета начала крутиться, записывая все более интенсивные всхлипы женщины и громкое биение моего сердца. — Прошу вас, продолжайте, — сказал Шмоер серьезным тоном. Я только нервно сглотнула, мгновенно усвоив, что истории нужно слушать до конца. — На этих лекциях… он встретил других людей. Это было что-то вроде групповой терапии для тех, кто совершил один и тот же вид преступлений — на сексуальной почве. Большинство из них были старше Джеймса, которому тогда было восемнадцать: по сути, он все еще был ребенком. Когда мне исполнилось восемнадцать и мы снова начали встречаться, он рассказал, что они отбывали срок за более серьезные преступления и находились на условно-досрочном освобождении. Эта программа должна была… помочь им вернуться в общество. — Женщина помедлила, собираясь с мыслями, и продолжила: — И вот тогда он начал меняться. Он начал встречаться с этими типами. Он проводил с ними все больше и больше времени. Иногда я злилась, потому что он не хотел меня видеть, а если и хотел, то только ради секса. Мои родители, очень консервативные, не одобряли наши отношения, но я уже была совершеннолетней, и они не могли мне указывать, что делать. Вскоре после этого я забеременела, и родители заставили нас пожениться. Он не хотел, говорил, что ненавидит священников, что встречал нескольких и им нельзя доверять, но в конце концов согласился. Потом он устроился на работу в «Блокбастер», и некоторое время все шло гладко. Его несколько раз повышали, и он всегда возвращался домой с улыбкой. У нас родилась дочь, Мэнди, и мы стали прекрасной семьей из четырех человек. Я вздохнула. Это ничем не могло мне помочь. — Вы можете перейти к сути дела? — попросил профессор. — Но потом я обнаружила кассеты в его кабинете, — внезапно сказала Маргарет. — Кассеты? — Видео. Десятки видео с девочками у школы. Группы подружек, идущих по улице. Ничего сексуального, такого бы я не потерпела, но когда увидела их, то потребовала объяснений. Знаете, что он ответил? — Что? — Что это для его друзей с тех лекций, что он снял все это, потому что они заплатили ему много денег за видео девочек-подростков в коротких юбках. Он сказал, он единственный среди них, кто умеет обращаться с видеокамерой, а оборудование в магазине позволяет сделать сколько угодно копий. Он создал подпольный бизнес по продаже видеозаписей девушек, сделанных без их согласия. — Это отвратительно, — вскипела я. — Ваш муж снимал на видео незнакомых девушек в мини-юбках на улице и продавал кассеты с этим, — подвел итог профессор. Маргарет потерянно поднесла руки к лицу, не в силах ничего добавить. Несколько раз она порывалась что-то произнести, а затем, рыдая, сказала: — Джеймс обещал мне, что на этом все закончится. Что это не преступление, потому что в этом нет ничего сексуального. И он просто обогащается за счет фетишей и больных фантазий этого сборища дегенератов. — Но это преступление, — сказала я сердито. — Поймите, я не юрист. Я…. я просто заботилась о своих детях и следила, чтобы они ни в чем не нуждались. Эти видео принесли столько денег, что их хватило на покупку этого дома. Как иначе управляющий «Блокбастера» смог бы позволить себе жить в таком районе? В конце концов я свыклась с этой мыслью, и тогда Джеймс начал проводить по нескольку дней вне дома, уезжая в другие штаты, часто в «Диснейленд», — так проще, говорил он, — а потом возвращался с новыми кассетами, которые хранятся в подвале. Вот почему я не знала, что его арестовали. Я думала, он был в одной из этих… поездок. — А потом это перешло на следующий уровень, не так ли? — спросила я, боясь узнать правду. — И вы не осмелились сообщить об этом. Вы же все-таки сообщница. И вы боялись потерять то, что у вас есть. — Я боялась потерять своих детей, — прошептала женщина. — А как же чужие дети? О них вы подумали? Как насчет Киры Темплтон, трехлетней девочки, которая исчезла неделю назад? Вы думаете, ваш муж мог похитить ее? — Похитить? Джеймс никогда… никогда ни с кем ничего не делал… против воли. — Ваш муж был арестован за попытку похищения несовершеннолетней, миссис Фостер, — повторила я, пытаясь донести это до нее. — Я не знаю, зачем он это сделал. Это… это на него не похоже. — Не похоже? — переспросила я. — Миссис Фостер, то, что делает ваш муж, все больше подталкивает к его к тюрьме, разве вы не видите? Это патология. Он делал это не ради денег. Откройте глаза. Он делал это потому, что такова его натура. Ответом мне послужили дрожащая нижняя губа и слеза, скатившаяся по ней. — Один момент… А ваши дети? — спросил профессор. Маргарет покачала головой, и я с облегчением выдохнула. — Слава богу, эту черту он никогда не переступал. Я никогда не оставляла его с ними наедине. Никогда. — Хорошо, — хмуро сказал профессор Шмоер. — А что насчет Киры? Вы слышали что-нибудь о Кире Темплтон? — Пойдемте со мной, пожалуйста. Я должна вам кое-что показать. Поднявшись с дивана, она повела нас к двери рядом с лестницей. Когда она открыла задвижку, мы поняли, что это вход в подвал, провал во тьму. Маргарет зажгла лампочку, подвешенную на проволоке, и спустилась под скрип лестничных ступеней. Сначала я не заметила ничего необычного, но потом увидела металлическую этажерку, забитую видеокассетами с наклейками, на которых были написаны разные цифры: двенадцать, четырнадцать, шестнадцать, семнадцать, на некоторых даже была семерка или девятка, но все цифры были меньше восемнадцати. Здесь также стояла пара деревянных столов с картонными коробками, а к стенам были прикреплены кнопками изображения калифорнийских пляжей. — Все это… — уточнил профессор, чтобы подтвердить догадку. — Да, записи, — ответила она. Маргарет подошла к этажерке и присела. Ухватившись за шнур, она приподняла деревянный люк, который вел в еще более темное место. Женщина нажала на выключатель, и мы с профессором заглянули вниз, не желая спускаться. Там стояла узкая раскладушка со скомканной простыней и видеокамера на штативе напротив. — Он начал платить девочкам-подросткам, чтобы… чтобы они спускались сюда, и он их снимал. Голова закружилась, и мне пришлось опереться на стол. К горлу подкатила тошнота. — Вы знали об этом и ничего не сказали? — в шоке спросила я. — Я знала, но они приходили добровольно. Были даже подружки моих детей. — Что? — Они приходили к нам и…. ну, Джеймс предлагал им тридцать, пятьдесят долларов, и… они спускались без жалоб. Они хотели этого. И мальчики… тоже. — И мальчики? А ваши дети об этом знали? Они знали, что вы платили их друзьям, чтобы… чтобы их здесь снимали? Она обреченно кивнула. Профессор достал одноразовый фотоаппарат, который всегда носил с собой, и сделал снимок подвала, сфокусировавшись на кровати и штативе. Затем он сфотографировал этажерку с видеокассетами. — Меня арестуют? Это конец. Я много лет мечтала, чтобы все это закончилось… но… я не хотела потерять детей, понимаете? — Мы не полицейские, миссис Фостер. Мы не собираемся вас арестовывать и не обязаны вас понимать. — Вы не из полиции? — удивленно воскликнула женщина. — Нет. Но будь я из полиции, то не дала бы вам даже попрощаться с детьми, — твердо заявила я.