Она инстинктивно потянулась вперед, к свету, всем своим пышным телом, и ее тут же ослепило солнце. Она с трудом раскрыла глаза. Августовские лучи дневного светила оказались беспощадными к двадцатилетней красавице. – Mein Gott…[3] Из клуба она ушла в пять, домой попала только в шесть, а потом еще до семи занималась любовью с Брайаном… Интересно, сколько же сейчас времени? Она была уверена, что еще очень рано. Прищурившись, Монелл взглянула на часы. Половина пятого дня. – Не такое уж früh Morgens,[4] в конце концов. Выпить кофе или сначала заняться стиркой? Примерно в это время она отправлялась в забегаловку к Доджо, где съедала сэндвич и выпивала сразу три чашки крепчайшего кофе. Здесь она встречалась с приятелями, которых знала по клубу, – такими же бездельниками, как и она сама. И правда, в последнее время Монелл совсем запустила домашнее хозяйство. Она натянула мешковатую рубашку, скрывавшую ее крупные формы, и джинсы. Надев на шею сразу пять или шесть цепочек, девушка подхватила корзину с грязным бельем, сунув сверху пачку стирального порошка. Монелл отодвинула три тяжелых засова, запиравшие дверь, и спустилась по темной лестнице в подвал. Здесь она остановилась. «Irgend was stimmt hier nicht».[5] Девушка почувствовала себя неуютно и обернулась, глядя в сторону лестницы и мрачного коридора. Что же ее так насторожило? Вот в чем дело! Свет! Лампочки в холле и в коридоре почему-то перегорели. Но когда она подошла поближе, то увидела, что лампочки отсутствуют вовсе. Эти чертовы дети воруют все, что попадается под руку. Она переехала в «Дойче-хаус» лишь потому, что этот дом считался прибежищем немецких музыкантов и художников. На деле же он оказался обыкновенным запущенным и грязным домом без лифта и с завышенной квартирной платой, как, впрочем, и во многих других домах этого района. Единственным преимуществом была возможность ругаться с домовладельцем на родном языке. Монелл двинулась дальше, по направлению к мусоросжигательной печи, но здесь стоял такой мрак, что ей пришлось добираться туда, опираясь о стену, чтобы не споткнуться о кучи мусора, наваленного на полу. Добравшись до нужной двери, она толкнула ее и по открывшемуся перед ней проходу направилась в прачечную. Где-то послышалось легкое шарканье подошв. Девушка обернулась, но ничего, кроме неподвижных теней, не заметила. Сейчас до ее слуха доносились только отдаленный шум улицы да поскрипывание и вздохи старого дома. Сквозь темноту, мимо пустых коробок и сломанной мебели, под покрытыми густой пылью кабелями Монелл продвигалась к прачечной. Лампочки отсутствовали и здесь. Неприятное ощущение переросло в беспричинный страх, и она вспомнила случай, произошедший с ней в детстве. Они с отцом шли по узкой улочке, рядом с Лангештрассе, направляясь в зоопарк. Ей было тогда всего пять или шесть лет. Внезапно отец остановился и, схватив дочь за плечо, указал ей на мост, под которым, как он сказал, жил злобный и голодный тролль. Когда они возвращались обратно, он предупредил, что это место нужно миновать как можно быстрее. Паника, охватившая ее тогда и волной поднявшаяся по позвоночнику, была сродни чувству, которое она испытывала сейчас. Как глупо! Какие-то тролли… Девушка продолжала идти по коридору, прислушиваясь к гудению неизвестного электрического оборудования. Откуда-то издалека доносилась музыка. В самой прачечной тоже было темно. Ну уж если лампочки выкрутили и здесь, придется возвращаться назад, подниматься наверх и стучать в дверь герра Найсхена до тех пор, пока он не соизволит ее открыть. Тогда уж она выскажет ему все: и про сломанные замки на парадной и задней дверях, и про юнцов, целыми днями сосущих на веранде пиво, и заодно про отсутствие освещения в подвале. Она зашла в помещение и повернула выключатель. К ее удивлению, три плафона залили прачечную ярким радостным светом. Здесь было грязно и пустынно. Монелл прошествовала мимо четырех стиральных машин, швыряя белое белье в одну, а цветное – в другую. Затем она отсчитала монеты, опустила их в щель приемника и потянула за рычаги. Тишина. Девушка несколько раз подергала за рычаг, потом ударила кулаком по корпусу машины, но это не дало никакого эффекта. – Вот несчастье! Что за проклятый дом! Внезапно ее взгляд упал на электрический провод: какой-то идиот просто выдернул шнур из розетки. Она знала, чьих это рук дело. У Найсхена был двенадцатилетний сынишка, который и нес ответственность за все разрушения и неполадки в доме. Когда в прошлом году она попыталась пожаловаться на него отцу, этот маленький стервец чуть не ударил ее ногой. Она подняла шнур и полезла за машину, чтобы вставить вилку в розетку. В этот момент девушка ощутила на шее чье-то дыхание. – Nein![6] Мужчина прятался между стеной и задней панелью стиральной машины. Монелл от ужаса вскрикнула, увидев в тени лыжную маску с прорезями для глаз, темный костюм и кисть, сомкнувшуюся на ее руке, словно челюсти акулы. Она потеряла равновесие и от толчка неизвестного покатилась по полу, больно ударившись лицом о бетон. Мужчина мгновенно оказался над ней и, прижав ее руки к полу, одним движением заклеил ей рот широкой серой лентой. «Hilfe! Nein, bitte nicht. Bitte nicht».[7] Нападавший не отличался высоким ростом и крепким телосложением, но был очень силен. Он без труда перевернул ее на живот, завел руки за спину, и она услышала щелчок наручников, закрывшихся у нее на запястьях. Затем мужчина выпрямился. В прачечной было тихо, не раздавалось ни звука, если не считать капающей воды, тяжелого дыхания самой Монелл и отдаленного гула работающего мотора. Девушка замерла, ожидая, что сейчас его руки примутся ощупывать ее тело и рвать на ней одежду. Она услышала, как он направился к двери – видимо, затем, чтобы убедиться, что поблизости никого нет. Монелл знала, что здесь их никто не потревожит. Сейчас она ругала себя за то, что была, пожалуй, единственной дурой во всем доме, которая пользовалась этой прачечной. Большинство жильцов избегали приходить сюда, так как дверь незапирающегося черного хода располагалась совсем близко и в случае чего звать на помощь было бы бесполезно. Мужчина вернулся и снова перевернул ее на спину. Он зашептал что-то, и поначалу Монелл не могла разобрать ни слова, а потом поняла, что неизвестный произносит имя Ханна. «Ханна? Но это ошибка. Он меня с кем-то перепутал», – мелькнуло в голове испуганной девушки. Она отчаянно завертела головой, пытаясь дать понять, что незнакомец принял ее за другую. Но, встретившись взглядом с его глазами, Монелл замерла, парализованная ужасом. Даже маска не могла скрыть, что нападавший чем-то взволнован или даже разочарован. Он бегло ощупывал ее тело, сокрушенно качая головой. Пальцы в перчатках тискали ее широкие пухлые плечи, несколько раз даже ущипнув девушку за жирную плоть, так что она вздрогнула от боли. Да, нападавший явно был разочарован. Мужчина напал на нее, связал, а теперь не знал, как поступить дальше. Он сунул руку в карман, затем извлек ее оттуда, и щелчок выкидного ножа заставил девушку дернуться, как от удара током. Потом она расплакалась. «Nein, nein, nein!» Из его губ вырвалось шипение, напоминавшее свист ветра в ветвях деревьев. Он нагнулся над Монелл и с сомнением в голосе произнес: – Ханна, что же мне теперь делать? Потом неожиданно он принял какое-то решение. Убрав нож и поставив девушку на ноги, он потащил ее по коридору к двери черного хода. Той самой, со сломанным запором, из-за которого она уже несколько недель охотилась за герром Найсхеном. Глава 11 Настоящий криминалист сродни творцам эпохи Возрождения. Ему приходится изучать ботанику, геологию, баллистику, медицину, химию, литературу, строительство. По высокому содержанию стронция в пепле он всегда определит, что тот образовался от сгорания сигнальной ракеты. Он знает, что «faca» по-португальски означает «нож», что жители Эфиопии не пользуются посудой и едят только правой рукой. Ему известно, что пуля с пятью правыми нарезами не может быть выпущена из кольта, и еще многое-многое другое. Обладая такими знаниями, он может нащупать связь между подозреваемым и предметами, оставленными на месте преступления. Самое главное, что должен знать криминалист, – это, пожалуй, основы анатомии. Как раз в этой области Линкольн Райм разбирался довольно неплохо. Особенно в последние три с половиной года, когда постигал все премудрости взаимосвязей нервов и костей. Сейчас он смотрел на пакет с вещественными доказательствами, добытыми в котельной, который держал в руке Джерри Бэнкс. – Это кость ноги, – объявил Райм. – Не человеческая – значит она не принадлежит следующей жертве. Кольцо, ровно отпиленное, двух дюймов в диаметре. На кости остались следы пилы и немного крови. Животное средних размеров, – продолжал Райм. – Крупная собака, овца или коза. При жизни, как я полагаю, животное имело вес около ста – ста пятидесяти фунтов. Давайте все же убедимся, что и кровь на кости принадлежит не человеку и что следующая жертва тут ни при чем. Бывали случаи, когда преступники забивали свои жертвы до смерти костями или использовали их вместо ножей. Райму в свое время пришлось трижды расследовать подобные случаи. Оружием тогда служила нога теленка, оленя, а в одном особенно неприятном случае это была локтевая кость самой жертвы. Мэл Купер быстро подготовил реактивы для проведения анализа крови. – Придется немного подождать, прежде чем будут готовы результаты, – пояснил он извиняющимся голосом. – Амелия, – снова заговорил Райм, – может быть, ты нам поможешь? Возьми вон ту лупу и внимательно посмотри на кость. Скажи нам, что интересного ты увидишь. – Разве здесь не нужен микроскоп? – удивилась девушка. Райм уже думал о том, какие отговорки она отыщет на этот раз, чтобы отказаться, но Сакс шагнула вперед и с любопытством принялась изучать кость. – Нет, иначе будет слишком сильное увеличение, – объяснил Райм. Она надела бинокулярную лупу и склонилась над эмалированным подносом. Купер направил на него свет настольной лампы, чтобы Амелии было лучше видно образец. – Обрати внимание на сам срез, – поучал Райм. – Он ровный или там имеются зазубрины? – Достаточно ровный. – Значит, использовалась электрическая пила. Сам Линкольн задумался о том, было ли животное еще живо в тот момент. – Есть что-нибудь необычное?