– Я уже говорил, что только мимо пролетал. – Я провожу небольшое расследование, – поясняет Ландсман. – По всей видимости, там может оказаться нечто интересующее евреев из Ситки. – Там повсюду Аляска, – говорит Китка. – Еврейский коп, при всем уважении, может хоть день-деньской задавать свои вопросы, но никто не обязан ему отвечать. Ландсман придвигается к нему. – Давай, дорогуша, – говорит он на идише. – Хватит на него смотреть. Он твой. Я к нему не прикасался. – Вы не будете его есть? – У меня нет аппетита, сам не знаю почему. – Это же «Нью-Йорк», да? Люблю «Нью-Йорк». Китка усаживается, и Ландсман пододвигает к нему тарелку. Он потягивает кофе и наблюдает, как двое мужчин истребляют свой ужин. Доев, Китка значительно веселеет. Вид у него уже не такой настороженный, не такой испуганный и нервный. – Блин, вкуснятина это мясо, – говорит он и делает большой глоток ледяной воды из красного пластикового бокала. Он смотрит на Спиро, потом в сторону, потом снова на Ландсмана, потом снова отводит взгляд. Смотрит в стакан с водой. – В оплату ужина, – говорит он горестно. – Я слыхал, у них там что-то вроде исправилки – «ферма доверия» называется. Для верующих евреев, которые подсели на наркотики и всякое такое. Думаю, даже у этих ваших бородачей нет иммунитета от наркотиков, или выпивки, или мелких преступлений. – А что, это имеет смысл, наверняка им хочется это как-то подальше с глаз убрать, – говорит Спиро. – Это ведь позор какой. – Не знаю, – говорит Ландсман. – Не так-то легко еврею получить разрешение начать любого рода бизнес по ту сторону от Линии. Даже такой добродетельный, как этот. – Я ж и сказал, – говорит Китка. – Я только кое-что об этом слышал. Может, это и треп. – Хрень тут какая-то… – произносит Спиро. Он снова погрузился в бумажки, вертит страницы туда-сюда. – Что за хрень, расскажите, – просит Ландсман. – Я вот это все листаю, и знаете, чего я тут не вижу? Я не вижу тут ее полетного плана – того самого, когда это случилось. Из Якоби в Ситку. – Он достает шойфер, тычет в две кнопки и ждет. – Я знаю, она его подавала. Я помню, что видел его… Белла? Спиро говорит. Ты занята? Угу. О’кей. Слушай, можешь проверить кое-что? Достань, пожалуйста, из системы один полетный план. – Он называет дежурному диспетчеру фамилию Наоми, дату и время ее последнего полета. – Посмотришь? Ага. – Вы знали мою сестру, мистер Китка? – спрашивает Ландсман. – Можно сказать и так, – говорит Китка, – она надрала мне задницу однажды. – Добро пожаловать в клуб, – говорит Ландсман. – Этого быть не может, – говорит Спиро в трубку сдавленным голосом. – Проверь, пожалуйста, еще раз. Теперь все молча смотрят на Спиро, слушающего Беллу на том конце телефонной линии. – Что-то неправильно, Белла, – говорит наконец Спиро. – Я скоро приду. Он отключается, и вид у него такой, как будто его чудесный стейк стал ему поперек горла. – В чем дело? Что случилось? – спрашивает его Ландсман. – Она не может найти в компьютере полетный план. – Он встает и собирает разлетевшиеся листки из файла Наоми. – Но я знаю, что так быть не может, потому что номер его зафиксирован в отчете об аварии… – Он осекается. – Или нет. Он снова перебирает странички в толстой стопке испещренных мелким шрифтом бумаг, содержащих отчет о результатах расследования рокового столкновения Наоми с северо-западным склоном сопки Дункельблюм. – Кто-то подчистил эти документы, – говорит он наконец, поначалу неохотно, сквозь зубы. А когда вывод окончательно утверждается в его сознании, он расслабляется. Обмякает. – Кто-то, обладающий весом. – Весом, – повторяет Ландсман. – Таким весом, к примеру, чтобы получить разрешение на строительство еврейского центра реабилитации на нееврейской территории? – Огромным весом, как по мне, – говорит Спиро. Он захлопывает папку и засовывает ее под мышку. – Я не могу больше с вами оставаться, Ландсман. Прошу прощения. Спасибо за ужин. После его ухода Ландсман достает мобильник и набирает номер и код Аляски. Когда женский голос на том конце отвечает, он произносит: – Уилфреда Дика. – Господи Исусе, – говорит Китка. – Полегче, а? Но трубку взял лишь дежурный сержант. – Инспектор отсутствует, – говорит сержант. – Вы по какому делу? – Может быть, ты слышал что-то, ну, не знаю, о некой ферме доверия в Перил-Стрейте? – спрашивает Ландсман. – О бородатых докторах? – «Бет Тикен»? – говорит сержант, словно произносит имя и фамилию американской цыпочки. – Знаю, да. – Судя по его тону, знание это не принесло ему счастья и, похоже, не скоро принесет. – Пожалуй, я нанесу туда краткий визит, – говорит Ландсман, – скажем, завтра утром. Как думаешь, нормально будет? Похоже, у сержанта не нашлось адекватного ответа на этот простой вопрос. – Завтра, – говорит он наконец. – Да. Я думал полететь туда. Оглядеться на местности. – Да? – В чем дело, сержант? Это место, этот «Бет Тикен», он же достоин доверия? – Вы просите высказать свое мнение, – говорит сержант. – Инспектор Дик не разрешает нам иметь мнения. Я обязательно передам ему, что вы звонили. – Рокки, у вас есть самолет? – спрашивает Ландсман, прерывая связь средним пальцем. – Теперь нету, – отвечает Китка. – Продул в покер. Потому-то я сейчас и пашу на хозяина-еврея. – Без обид. – Верно, без обид. – Итак, если мне, скажем, захотелось нанести визит в этот храм исцеления в Перил-Стрейте? – Вообще-то, завтра я должен кое-что забрать во Фрешуотер-Бэй, – говорит Китка. – Наверное, мог бы сделать по пути небольшой крюк. Но я не собираюсь дожидаться с включенным счетчиком, – ухмыляется он бобровым оскалом. – И это обойдется вам гораздо дороже ужина со стейком. 29 Травяная бляха – зеленый значок, скалывающий воротник просторного елового плаща сопки. Посреди этой вырубки сгрудилась вокруг фонтана кучка бурых строений, соединенных между собой дорожками и разделенных заплатками газона и щебня. Спортивная площадка с футбольной разметкой на краю просеки окольцована овальной беговой дорожкой. Все это напоминает пансион, запрятанную в глухомани школу для строптивых детишек богатеев. По дорожке бегут трусцой с полдюжины мужчин в шортах и куртках с капюшоном. Другие сидят или лежат ничком в центре поля, разминаются, вытянув руки и ноги, – падшие ангелы. Человеческий алфавит на зеленой странице. Когда крыло самолета кренится над футбольным полем, капюшоны нацеливаются на его фюзеляж, как стволы зениток. С неба толком не разглядеть, но Ландсман почти уверен: те, кто стоит и разминает свои длинные бледные конечности, – сплошь молодежь в отличной физической форме. Какой-то тип в темном комбинезоне выходит из лесных зарослей. Он следит за тем, как «сессна»[45] по дуге заходит на посадку, его правая рука уже приложена к уху: разрешите, мол, доложить – у нас гости. За деревьями Ландсман замечает отдаленный зеленый блик – крышу и разрозненные белые ошметки, наверное комья снега. Китка мордует самолет, тот заходит на круг с ревом, грохотом и стоном, потом падает с неба сначала разом, затем снижается по чуть-чуть и наконец смачно шлепается на воду. А может, это Ландсман стонет. – Никогда не думал, что скажу это, – произносит Китка, как только лайкоминговский мотор успокаивается и они начинают слышать друг друга, – но за такое и шести сотен, кажись, маловато. Через полчаса после отлета из Якоби Ландсман решил, что благоразумно было бы поблевать, дабы как-то скрасить путешествие. Самолет за двадцать лет работы насквозь провонял тухлой лосятиной, а Ландсмана терзало раскаяние из-за нарушенного обета, который он дал после смерти Наоми: никогда больше не летать на маленьких самолетах. И результат его воздушной болезни весьма внушителен, если учесть, как мало Ландсман съел за последние несколько дней. – Прости, Рокки, – говорит Ландсман, пытаясь возвысить голос над уровнем своих носков, – думаю, я пока еще не готов снова летать. Последнее Ландсманово путешествие по воздуху, совершенное им на сестричкином «суперкабе», не имело никаких пагубных последствий. Но то был хороший самолет, Наоми была классным пилотом, а Ландсман был в стельку. Теперь же он отважился взвиться в небеса, будучи в состоянии горестной трезвости. После трех урыльников отвратного мотельного кофе нервы его расходились. Он полетел, отдавшись на совместную милость немилосердного резкого встречного ветра с Юкона и плохого пилота, безрассудного от излишней осмотрительности и храброго от неуверенности в себе. Ландсман болтался на брезентовых лямках изношенной «Сессны-206», которую управление «Местных авиалиний Теркеля» сочло возможным доверить Рокки Китке. Самолет громыхал, вибрировал и содрогался. Все винтики и шпунтики разболтались в Ландсмановом скелете, голова отвинтилась, руки отвалились, а глазные яблоки закатились под отопитель кабины. Где-то над Болотными сопками Ландсманов обет отпустил его. Китка распахивает дверцу и спрыгивает из кабины на гидропланный причал. Следом на посеревшие кедровые доски вываливается и Ландсман. Он стоит, моргая, пошатываясь, набирает полные легкие здешнего воздуха, настоянного на терпких запахах сосновой хвои и морских водорослей. Поправляет галстук и водружает шляпу на голову. Перил-Стрейт – это скопище лодок, топливная заправка, ряд продуваемых всеми ветрами домишек цвета ржавого паровоза. Домишки ютятся на сваях, точно девицы на тощих ножках. Паршивенькие дощатые мостки виляют между домиками, прежде чем добраться до лодочного спуска и там залечь. Кажется, что все это удерживается вместе путаницей тросов, мотками лески, обрывками кошелькового невода с нанизанными на него поплавками. И сама деревенька кажется обломками и обрывками, принесенными бурей из какого-то далекого затонувшего города. Гидропланный причал физически будто никак не связан ни с мостками, ни с деревенькой Перил-Стрейт. Это надежное, современное сооружение из белого бетона и выкрашенных серой краской балок. Щеголяет добротностью, соответствующей потребностям людей с деньгами. В конце причала – стальные ворота. За воротами витая металлическая лестница стежками внахлест обтачивает склон холма до прогалины на его вершине. Бок о бок с лестницей на холм взбирается вертикальная рельсовая колея с платформой для транспортировки того, что не может воспользоваться лестницей. Металлическая табличка, прикрученная болтами к ограждению причала, сообщает на идише и на американском: «РЕАБИЛИТАЦИОННЫЙ ЦЕНТР „БЕТ ТИККУН“», а рядом на американском: «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ». Ландсман вглядывается в еврейские буквы. Они кажутся неуместными и уродливыми в этом диком углу острова Баранова, сборище покачивающихся идише-полисменов в черных костюмах и фетровых шляпах. Китка набирает в свой стетсон воды из технического крана на пирсе и выплескивает в салон, одной полной шляпы мало, он наливает еще одну. Ландсман сгорает от стыда за то, что пилоту приходится это делать, но Китка и блевотина, похоже, старые знакомцы, и улыбка не сходит с его лица. Краем ламинированного путеводителя «Киты и тюлени Аляски» Китка выгоняет из кабины потеки рвоты и морской воды, споласкивает путеводитель и отряхивает его хорошенько. Затем застывает в проеме, держась одной рукой за притолоку, и смотрит на Ландсмана, стоящего на причале. Море шлепает о поплавки «сессны» и о причальные сваи. Ветер, дующий с реки Ситкин, гудит у Ландсмана в ушах, треплет поля его шляпы. Из деревни доносится женский голос – сорванный, рыдающий то ли по мужу, то ли по ребенку. Крику вторит пародийный собачий лай. – Думаю, они уже в курсе, что ты на подходе, – говорит Китка, – те, что на верхотуре. – Улыбка его становится робкой, похожей на недовольную гримасу. – Мы приняли к этому все меры, кажись. – На этой неделе я уже нагрянул кое-куда с неожиданным визитом, и не особенно удачно, – замечает Ландсман. Он достает «беретту» из кармана, выщелкивает обойму, проверяет магазин. – Сомневаюсь, что их можно застать врасплох. – Ты знаешь, кто они? – спрашивает Китка, поглядывая на шолем. – Нет, – отвечает Ландсман. – Не знаю, а ты? – Ну серьезно, брательник, – говорит Китка. – Кабы я знал, так сказал бы, хоть ты и заблевал мне самолет. – Кем бы они ни были, – говорит Ландсман, вставляя обойму на место, – думается мне, это они убили мою сестренку.