– Вот уж не удивлюсь, – говорит Берко. Он взваливает отца на плечи, и они несут его в машину и укладывают на заднем сиденье на кучу полотенец. Ландсман включает полицейскую сирену, которой пользовался от силы дважды за пять лет. Потом они едут восвояси через перевал. В Найештате есть отделение скорой помощи, но там постоянно кто-то умирает, так что они решают отвезти Герца в Центральную больницу Ситки. По дороге Берко звонит жене. Он объясняет ей, не очень-то внятно, что его отец и человек по имени Альтер Литвак были ответственны за смерть его матери во время худших еврейско-индейских столкновений за шестидесятилетнюю историю округа и что отец выстрелил себе в голову. Он объясняет ей, что они собираются бросить старика в неотложке Центральной больницы Ситки, потому что он, Берко, полицейский. И черт побери, у него есть чем заняться, и ему до лампочки, если старик загнется. Эстер-Малке вроде бы принимает проект без поправок, и Берко заканчивает разговор. Они исчезают минут на десять-пятнадцать в зоне, где нет мобильной связи, и, когда выезжают из нее, ничего не говоря друг другу, они уже в пригороде, и звонит шойфер. – Нет, – говорит Берко и потом более сердито: – Нет! Он слушает доводы жены, но недолго, меньше минуты. Ландсман понятия не имеет, что́ Эстер-Малке говорит мужу: читает она ему лекцию о профессиональном поведении, или о человеческой порядочности, или о прощении, или о сыновнем долге, которые превыше или прежде всего остального. В конце разговора Берко трясет головой. Он оглядывается на старого еврея, вытянувшегося на заднем сиденье. – Ладно, – уступает он. И захлопывает телефон. – Высади меня у больницы, – говорит он, признавая поражение. – Просто позвони, когда найдешь этого суку Литвака. 37 – Могу я поговорить с Кэтрин Суини? – спрашивает Бина по телефону. Суини – помощник федерального прокурора – серьезный и знающий профессионал, она способна выслушать и правильно понять все, что собирается сообщить ей Бина. Ландсман наклоняется, стремительно выбрасывает руку через стол и кончиком пальца обрывает соединение. Бина пристально смотрит на него, размеренно помахивая крыльями ресниц. Он застал ее врасплох. Нечастое явление. – Они же за этим и стоят, – поясняет он, удерживая кнопку пальцем. – И Кэти Суини? – спрашивает Бина, не отрывая трубку от уха. – Ну, она, скорее всего, ни при чем. – Значит, за всем этим стоит офис окружного прокурора Ситки? – Вероятно. Не знаю. А может, и нет. – Но ты говоришь, замешан Департамент юстиции. – Да. Не знаю, Бина. Прости. Я даже не знаю, насколько высоко тянутся нити. Удивление развеялось. Бина сверлит его немигающим взглядом: – О’кей. А теперь слушай. Для начала убери свой гадкий волосатый палец с моего телефона. Ландсман отдергивает руку, пока лазерные лучи Бининых глаз не отрезали преступный палец подчистую. – Руки прочь от моего телефона, Мейер. – Больше не буду, клянусь. – Если все, что ты мне тут рассказываешь, правда, – говорит Бина тоном училки, обращающейся к целому классу пятилетних дебилов, – то я должна пообщаться с Кэти Суини. И скорее всего, надо передать информацию в Госдепартамент. Или даже в Министерство обороны. – Но… – Потому что, хотя ты, вероятно, и не знаешь, Святая земля располагается за пределами этого участка. – Ну разумеется, конечно. Но выслушай меня. Кто-то, обладающий весом, и немалым весом, проник в базу данных аэропорта и уничтожил конкретный файл. И кто-то не менее влиятельный пообещал тлинкитскому Совету вождей, что они снова получат под свой контроль весь округ, если позволят Литваку с его подручными недолго пошуровать в Перил-Стрейте. – Это Дик тебе сказал? – Намекнул. И весьма недвусмысленно. И, не умаляя заслуг всех этих Ледереров из Бока-Ратона, я уверен, что те же влиятельные персоны и подписывают чеки, финансируя секретную часть этой операции. Тренировочную базу. Оружие и обеспечение. Содержание коровьего стада. За всем этим стоят одни и те же люди. – Правительство США. – Вот и я о том же. – Поскольку они полагают, что было бы очень здорово заслать банду чокнутых аидов в Арабскую Палестину, пусть себе носятся там за своими Мошиахами, взрывают тамошние святыни и развязывают третью мировую. – Они там наверху действительно чокнутые, Бина. Сама же знаешь. Может быть, они надеются на третью мировую, может, хотят устроить новый крестовый поход. Может, они считают, что все это приведет ко второму пришествию Иисуса. А может быть, ни то, ни другое, ни третье, а все дело в нефти – обеспечить доступ к тамошним запасам раз и навсегда. Я не знаю. – Заговор в правительстве, Мейер. – Я понимаю, это кажется невероятным. – Говорящие курицы, Мейер. – Прости меня, Бина. – Ты же обещал. – Я помню. Она снимает трубку и снова набирает номер офиса окружного прокурора. – Бина, пожалуйста, повесь трубку. – Я с тобой, Мейер, уже намыкалась по темным углам. Больше не собираюсь. Дозвонившись до Суини, Бина вкратце пересказывает ей сообщение Ландсмана: вербовские и группа мессианских евреев стакнулись и планируют нападение на важнейшие мусульманские святилища Палестины. Она опускает сверхъестественные детали и домыслы. Не упоминает и о смерти Наоми и Менделя Шпильмана. В изложении Бины рассказ звучит ровно настолько невероятно, чтобы в него поверили. – Посмотрим, удастся ли нам выследить этого Литвака, – говорит она Суини. – О’кей, Кэти. Спасибо. Я знаю. Я надеюсь на это. Она вешает трубку. Берет со стола сувенирный стеклянный шар с миниатюрной панорамой Ситки внутри, встряхивает его и смотрит, как падает снежок. Она выкинула из кабинета все безделушки и фотографии, только этот снежный шар остался, да еще ее дипломы в рамках на стене. Каучуковое дерево, фикус и розовая с белыми крапинками орхидея в зеленом стеклянном горшке. По-прежнему помойка помойкой. Бина восседает в центре всего этого в дежурном брючном костюме угрюмой расцветки, буйная шевелюра зачесана наверх и удерживается на месте металлическими скрепками, канцелярскими резинками и прочими подходящими предметами из ящика стола. – Она не посмеялась над нами? Или посмеялась? – Это не в ее стиле, – отвечает Бина. – Но нет, не посмеялась. Ей нужно больше сведений. Как бы то ни было, у меня сложилось такое ощущение, что я не первая, кто сообщил ей об Альтере Литваке. Она сказала, что хотела бы поговорить с ним, если мы его найдем. – Бухбиндер, – произносит Ландсман. – Доктор Рудольф Бухбиндер. Помнишь, он выходил из «Поляр-Штерна» в тот вечер, а ты как раз входила. – Тот дантист с улицы Ибн Эзры? – Он сообщил мне, что переселяется в Иерусалим. Я решил, что просто ерунду болтает. – Какой-то там институт, – припоминает Бина. – На «М» вроде. – Мириам… – Мориа… Она лезет в компьютер и находит Институт Мориа в закрытом телефонном справочнике: улица Макса Нордау, 822, седьмой этаж. – Восемьсот двадцать два, – повторяет Ландсман, – н-да… – Это твой райончик? – спрашивает Бина, набирая указанный в справочнике номер. – Дом напротив, – подтверждает Ландсман, робея. – Гостиница «Блэкпул». – Машину! – Бина бросает трубку и набирает другой номер, из четырех цифр. – Гельбфиш. Она велит патрульным и агентам в штатском взять под наблюдение входы и выходы гостиницы «Блэкпул», кладет трубку на рычаг и сидит, молча уставившись на нее. – Хорошо, – встает Ландсман. – Пошли. Но Бина не двигается с места. – Ты не представляешь, как хорошо мне было без всей этой твоей фигни. Не страдать Ландсманией двадцать четыре часа в сутки. – Как я тебе завидую. – Герц, Берко, твоя мать, твой отец. Вся ваша семейка. Кучка долбаных шизиков, – прибавляет она по-американски. – Знаю. – Наоми была единственным нормальным человеком в этой кодле. – То же самое она говорила о тебе, – говорит Ландсман. – Правда, обычно прибавляла «во всем мире». Два быстрых коротких удара в дверь. Ландсман встает, предполагая, что это Берко. – Всем привет, – говорит по-американски человек в дверях. – Не думаю, что имел удовольствие…