С полчаса тому назад Иван Карлович нипочем бы не поверил, что этакое четырехколесное чудище вообще в состоянии стронуться с места. Хотя бы на вершок. Настолько печальное зрелище являла собой злосчастная повозка, извлеченная по указанию управляющего из затхлого сарая. Судя по кисловатому запаху, разлезшемуся сидению и болтающимся на облупленном каркасе кожаным лоскутам, резонно было предположить, что пользовались оной колесницей, мягко говоря, не часто. – Надо же, господин штаб-ротмистр! Нет, ну ведь каково, а? Уехали-с, подумать только! Вчера, стало быть, в первых рядах кричали-с, всех взбаламутили и что теперь? С утра вышел, а их и след простыл-с! Я, значит, гляжу Владим Матвеич на крылечке-то. Эге, думаю! Хвать его за рукав, где, говорю дохтур наш яхонтовый? Так и так, отвечает, в уезд изволили по служебной надобности. На бричке своей, понимаете? А мы таперичка по их милости в драном тарантасе плетемся, ох, прости Господи! Натурально, взбаламутили и уехали-с! – тоненько причитал Мостовой, распластав чуть не на все доступное пространство брички свои необъятные телеса. Он до нелепости выпучивал маленькие маслянистые глазки, прижимался к дверце и, что было силы, втягивал объемистый живот, пытаясь насколько можно дальше отодвинуться от молодого щеголеватого спутника, дабы соблюсти вежливое расстояние. Учитель фехтования понимал причины бурного негодования своего комичного попутчика. Вчера за ужином, когда обговаривали последние детали предстоящего вояжа на лоно природы, предполагалось, что совершен он будет со всем доступным комфортом – на докторской бричке и княжеской закрытой карете. Однако с рассветом за доктором прислали из Кургана и мероприятие оказалось под угрозой срыва, поскольку оставшаяся в усадьбе карета, оборудованная для холодного времени небольшой и надежной печкой, могла бы вместить в себя не более двух-трех желающих. Круг таковых, как и следовало ожидать, оказалось несколько шире. Не считая Фалька, на пикник вознамерились отправиться: молодая княжна Софья Афанасьевна Арсентьева, пани Листвицкая и, разумеется, господин Мостовой, обрядившийся по случаю в летние бежевые тона и широкополое соломенное канотье, что при внушительной фигуре и пышно повязанном малиновом галстуке делало его удивительно похожим на изрядно набитое тряпьем огородное пугало. Тогда-то и вспомнили о старенькой бричке, принадлежавшей их сиятельству еще в пору мальчишества. Надо ли говорить, кому, в каком экипаже выпало обозревать красоты сего, по давешнему выражению Софьи Афанасьевны, «волчьего закоулка»? Дамы отправились в путешествие в изящной карете, мужчинам досталось, пожалуй, самое ветхое транспортное средство, которое Фальку когда-нибудь доводилось видеть. В ответ на возмущенные тирады Алексея Алексеевича, достойные по подаче и манере репертуара Александринского императорского театра, отставной штаб-ротмистр нарисовал на своем лице понимающую улыбку, мол, ваша правда, сударь. Тем и ограничился. Всякому известно, коль скоро желаешь больше узнать о болтуне – следует ему просто не мешать. Сам тебе все расскажет. Уж чего проще? Иван Карлович вглядывался в незнакомые места, что оставляла за собой измученная сыростью бричка. Меж усадебных построек мелькали цветы и яблони, с ветвями, клонимыми к низу множеством спелых и сочных плодов. Мимо пронеслась черная от копоти кузня, колодец, затем старая баня, спрятавшаяся за заросшим прудом в окружении вишневых деревьев. Глядя на нее, молодой человек успел отстранено подумать, что весной, когда цвет, приземистое строение, должно быть, теряется в белом море вишневых побегов, а после, стоит только ягоде созреть, орошается багровыми, точно кровь, каплями. – Что, Иван Карлович, ваш смертоносный урок-с? Фальк поморщился, припоминая утреннее занятие, которое, к слову сказать, прошло без сучка, без задоринки. Ученик, которого именовали Тимофеем Никифоровичем, оказался не на шутку хорош, что большая в фехтовальном ремесле редкость. Нет, в части высшего умения, он, разумеется, не годился Ивану Карловичу и в подметки, но с поразительной ловкостью сумел изобразить «la garde» (франц. «охранение»), или, цитируя учебник знаменитого Вальвиля, «Оборонительное положение ныне употребляемой шпаги». Чрезмерные успехи, продемонстрированные новым подопечным на первом же уроке, изрядно озадачили молодого учителя фехтования. Смирившись за минувшие ночные часы с мыслью, что образовывать ему теперь придется не барчука, а мужика, почитай стоеросовую дубину, штаб-ротмистр немало удивился, обнаружив в своем визави привычку к клинку. Подобное отметил бы всякий боевой офицер, не говоря уже о старшем фехтмейстере при Павловском кадетском корпусе. При каких обстоятельствах, любопытно, Тимофей приобрел соответствующий навык? Откуда он вообще взялся? Где откопал его Холонев? В слух же он произнес: – Благодарю вас, занятие было успешным. – Отрадно слышать-с! Отрадно! Выходит, слухи о вашей невероятной прыткости… Я хотел сказать, о вашем профессионализме, ничуть не преувеличены! Браво-браво-браво! – далее елейный спутник Ивана Карловича заговорил еще более сиропным тоном и даже доверительно взял молодого человека под локоток. – Скажите, сударь вы мой, как долго продлится обучение… Договорить Алексею Мостовому не пришлось. Бричка миновала территорию арсентьевской усадьбы и выкатила на широкий большак, в самый раз разъехаться двум телегам, да загромыхала так яростно, что Фальк перестал слышать даже собственные мысли. Источником грохота оказалось огромное проржавевшее вдоль и поперек ведро, зачем-то привязанное к задку повозки. Ведро угрюмо хлопало и скрежетало, скрипело и звенело на каждой кочке, то есть практически без умолка. Машинально обернувшись на шум, Иван Карлович увидел нечто более любопытное, нежели надоедливая жестяная погремушка. По проселку бежали двое – мальчик и женщина. Они изо всех сил размахивали руками, тщетно пытаясь привлечь внимание удаляющейся кавалькады. *** – Эй, стой! Стой, кому говорят? Да остановись же ты, черт! – закричал Фальк, замахиваясь на кучера, и привстал на сиденье, чтобы подать знак о вынужденной остановке карете, идущей впереди. – Стой, Дениска! Поставь лошадок, а ну! – поддержал товарища господин Мостовой, хотя в этом уже и не было необходимости, кучер пыхтел и чмокал губами, во всю стремясь сбавить скорость и осадить гнедых. Остановилась и карета. Дверцы ее открылись и наружу поспешили выглянуть две любопытные женские головки: золотая и пепельно-черная. Жуткий грохот, к невероятному облегчению Ивана Карловича, в сей же миг стих и стало возможным разобрать крики бегущих. – Софья Афанасьевна… ваше сиятельство… мы с вами… постойте… ваш брат велели… Софья Афанасьевнааааа… – взывала молодая женщина. Ей вторил детский мальчишеский голосок: – Софииии!.. Меня… подождите меня… это я… Егорий… Отставной штаб-ротмистр прищурился против солнца, приставив ко лбу руку, затянутую в лайковую перчатку, и уже через миг узнал в тонюсенькой девичьей фигурке ту самую горничную, что сопровождала его утром. Ненормальную, бросающуюся на незнакомых людей с объятиями и поцелуями. Молодой человек неожиданно поймал себя на том, что улыбается. Рыжеволосая служанка держала за руку мальчонку в матроске и коротких детских панталончиках. По виду ему было лет шесть или, может, семь. Не более. – Ба! Георгий Константинович, собственной персоной, – протянул Алексей Алексеевич, указывая пухлым пальцем на ребенка. – Здравствуйте, милый юноша! Сколько лет, сколько зим! Вас, верно, папенька прислал, с нами на природы-с? Оно и правильно-с, оно и верно-с! К слову сказать, и для моциона, и для аппетита чрезвычайно пользительно-с! Айда к нам, с господином штаб-ротмистром, ну, взбирайтесь же скорей. И даму свою прихватите! Судя по выражению лица, паренек ответной радости от встречи вовсе не испытывал. Покрепче ухватив Татьяну, он насупился и поспешил пройти к княжеской карете, остановившейся всего в нескольких саженях впереди. Шествуя мимо брички, девушка смущенно покосилась на мужчин. Пожалуй, в движениях женщины было что-то неестественное, не с первого взгляда бросающееся в глаза. Фальку не понравилось, как она берегла правый бок, едва заметно сжимая тонкие губы при каждом шаге. – Софья Афанасьевна, матушка! Вот-с, как изволите видеть, нас с Георгием Константиновичем к вам, то есть с вами отправили. Константин Вильгельмович покорнейше просили сынка ихнего на прогулку, значит, взять. А меня, стало быть, назначили нянечкой. – Это Константина Вильгельмовича Вебера, пристава, слышите, единственный сынок, – зашлепал своими мясистыми губами Алексей Алексеевич прямо над ухом штаб-ротмистра. – Да-да… благодарю вас, я догадался. – А? – Говорю, merci (франц. «спасибо») за разъяснения! – Девка-то! Девка! Вы видели, сударь? – не унимался толстяк. – Нет, ну чисто ягодка! Хороша бестия, ой, хороша-с! – Послушайте, – не выдержал петербуржец, – прекратите, в конце концов, дергать меня за рукав. Я и без того вас превосходно слышу. Мостовой шутовски поклонился, поспешно прикоснувшись к груди ладонью, дескать, умолкаю-умолкаю и примирительно проворковал, не выказав в ответ на резковатый тон собеседника ни тени обиды: – Пардону просим. Не прошло и пяти минут, как все снова уселись на свои места и экипажи отправились в путь. Егория или, верней сказать, Георгия Константиновича усадили к дамам в карету. Татьяне предложили место подле Ивана Карловича, который с одной стороны по-прежнему тяготился близостью господина Мостового, в прямом и переносном смысле, а с другой – теперь еще и терзался размышлениями о причинах столь неожиданного появления служанки. Прогулка с мальчишкой очень уж смахивала на предлог. Любопытство также вызывала личность человека, способного наносить удары беззащитным девчонкам, причем так, чтобы последствия оных оставались для окружающих не заметными. Кто, любопытно, пересчитал ей ребра? Уж не Вебер ли? А, может, Холонев? Сам князь? Ко всему вновь распоясалось неуместное чувство такта. Как говорят англичане, настоящий джентльмен и перед лицом трудностей остается, прежде всего, джентльменом. Для человека подобного рода деятельности переживания о деликатности были совершенно не уместны. Не профессиональны. В первый миг молодому человеку стало немного не по себе от одной только мысли, что девушка будет находиться совсем рядом с ним. Касаться его плечом, коленом. Ведь этакое «бельфам» совершенно выходит за рамки приличного, подумать только! Того хуже были беспрестанные и бесстыжие взгляды малопочтенного Алексея Алексеевича, которые тот украдкой и, как ему казалось, неприметно бросал на молодую женщину. По прежней петербургской жизни штаб-ротмистру очень хорошо был известен этот нехороший блеск в глазах мужчин, этот судорожный пламень, разгорающийся в них при виде всякой привлекательной особы. О, то был не тот огонь, что грел и созидал. Напротив, жар преисполненный природой разрушения, голодный и болезненный! Фехтмейстер накрепко заподозрил, что господин Мостовой – человек приземленной породы, без романтического и восторженного оттенка в мыслях. Или того хуже – сладострастник. Однако конфузная ситуация разрешилась сама собой. Татьяна предпочла коляске козлы, а обществу господ кучера Дениску. С тихим оханьем взгромоздившись на облучок и усевшись подле приятеля, служанка тотчас завела с ним непринужденный разговор. Странное дело, но Фальк даже ощутил некоторое подобие ревности. Впрочем, моментально поставил себя на место, мысленно пригрозив самому себе кулаком. Между тем бричка, растарахтевшаяся с прежней удалью, вслед за каретой пересекла внушительный потопной мост, продавливая почерневший от непогод и искривившийся бревенчатый настил к самой воде, миновала реку Тобол, и углубилась в дикие края. Могучий сосновый бор, точь-в-точь такой, какой проезжали с доктором Нестеровым давешней ночью, только по дневному времени совершенно не жуткий, перемежался с березовыми подлесками, те сменялись сжатыми полями, затем по краям дороги вновь вырастали деревья. Всюду стоял высокий бурьян да конопля, молочай и лопухи в человеческий рост. Все это к сентябрю приобрело темно-бурый цвет, с рыжим от солнца и зноя оттенком. По-над дорогой с потешным мельканием носились красавицы-бабочки, в кустах перекликались трясогузки, где-то справа одинокая чайка заходилась в крике, напоминающем заливистый смех. Испуганная стайка ворон снялась с насиженного места. Мягко шурша крылами, птицы вспорхнули в сторону леса. Огромный оркестр кузнечиков затянул в полевых травах свою тягучую, задумчиво-монотонную оперу. «Господи, скорей бы уж!» – закралась в голову учителя фехтования, не вполне понятная, но отчетливо тоскливая мысль. Глава тринадцатая Ротонда, вот уже много лет служившая сиятельному семейству Арсентьевых местом летнего отдохновения, молодому человеку по первому впечатлению решительно не понравилась. Он надеялся увидеть картину необузданной природы. Непроходимая лесная чаща, густое сплетение над головой сосновых сучьев, река бурным потоком, рокочущая у подножья крутого обрыва, а тут обыкновенный европейский парк. Не Сибирь, а какая-то Стрельна. Стоило ли, право, ради этого пересекать половину огромной державы? Иван Карлович заподозрил неладное еще на подъездах, когда в просветах между деревьями замелькали суетливые фигурки слуг и где-то тоскливо заговорила скрипка. Стало ясно, к прибытию бар готовились. Минутой позже упряжки вылетели на пологий берег Тобола, свернули с дороги влево, еще немного прокатились, замедляя бег, и остановились почти у самой воды. Первое что услышал Фальк, как только умолкло проклятое ведро, был тихий, убаюкивающий плеск речных волн. Он огляделся. Гигантский ковер разнотравья был укрощен рукой человека и напоминал скорее газон. В центре рукотворной площадки угадывалась едва заметная тропинка с посаженными по ее краям пурпурными цветами, именуемыми в простонародье степными ромашками, а в светских кругах более известными, как итальянские астры. Тропинка, делая причудливые витки, вела к сказочной беседке. То была уютная ротонда с выпуклым куполом горохового цвета и белоснежными деревянными колоннами, увитыми в основании затейливой резьбой. Внутри по бортикам ютились не окрашенные, но гладкие, полированные скамьи, по центру монолитом громоздился широкий эллипсоидный столик. Удобнейшее строение, дающее изможденному путнику покой и тень в жаркие погоды. А что за дивный вид открывался оттуда! Глянешь в одну сторону и тотчас очаруешься темно-зеленным бархатом старинных елок, застенчивыми кудрями берез, в другую – узришь изгиб неспешной водной глади, серебрящейся в горячих солнечных лучах. Невольно залюбуешься пенными гребешками волн, то замирающими в стеклянной неподвижности, то вздымающимися каскадом голубоватых брызг. Противоположную сторону реки нарочно оставили попечению дикой стихии. Там зеленела во все стороны на сто шагов густая, пышная осока. Шуршал камыш, по виду сухой и ломкий. Учитель фехтования шагнул прочь со скрипучей подножки, со вздохом окинул взглядом регулярные очертания раскинувшейся панорамы и с плохо скрываемым в голосе разочарованием промолвил: – Вот тебе и приют задумчивых дриад!.. Раздался детский крик, полный восторженности, какую редко можно встретить во взрослом человеке. – Татьянка! Татьянка! – заливался малец, описывая круги подле своей старшей подруги. – Гликося какая тут красота! Побёгли к речке, а? Девушка улыбнулась. Спохватившись, покосилась на Софью Афанасьевну, та как раз спускалась с кареты, опершись тонкой рукой на ладонь подоспевшего лакея. «Сейчас, вероятно, барчука приструнят его грозные воспитатели», – подумал Иван Карлович, но ошибся. Молодая княжна ограничилась мягким замечанием, дескать, извольте, сударь, впредь говорить «посмотрите» и навеки позабыть это ваше ужасное «гликося». Служанка и вовсе проявила озорство натуры, припустив вниз по дорожке с громким восклицанием: «Побёгли! Побёгли!». Сын полицейского чиновника с энтузиазмом подхватил призыв и порывистым клубком бросился ей вслед. Скучные взрослые остались в компании друг друга. – Любезный Иван Карлович, – приблизилась к петербуржцу Ольга Каземировна, – не угодно ли сопроводить даму к ближайшей рощице? Вы, безусловно, помните о моем намерении произвести оценку местной древесины? Покамест слуги приготовят яства, да соберут на стол, мы с вами сможем скрасить ожидание легким променадом! Совместить приятное, с полезным. – Ничто иное не доставило бы мне большего удовольствия, – поклонился Фальк, позволяя купеческой вдове взять себя под руку. – А разве несравненная Софья Афанасьевна и господин Мостовой не отправятся с нами? – Вы же не боитесь остаться со мной наедине, господин штаб-ротмистр? – рассмеялась пани Листвицкая и, обернувшись к девушке, произнесла. – Скорее идемте, милая, дорогая Софи! Надеюсь, вы не найдете мое общество слишком скучным? Ну, что поделать, торговля – занятие малообольстительное. Алексей Алексеевич, формально оставшийся без приглашения, сделал вид, что обижен. Однако после короткого раздумья все же присоединился к остальным.