Управляющий поглядел-поглядел, плюнул и принялся отпаивать дуреху чаем. Тем самым, что предназначался их сиятельству, да так и не был вовремя подан. После Владимир Матвеевич битый час рассказывал про Фалька. Втолковывал, что человек это не простой, называл его столичным хлюстом. Дескать, увивается за Софьей Афанасьевной, а это, Бог видит, какой большой грех, когда вопреки воле старшего брата и даже, по секрету сказать, поперек его замыслам. Холонев так разволновался, как не волнуются обычно слуги за помыслы хозяев, что, казалось, забыл о Татьяне. Пришлось бедной и напуганной девушке осторожненько спустить разговорившегося бурмистра с небес на землю. Или, по выражению господ, повернуть в конструктивное русло. – Офицер ентот, воля ваша, коршун когтистый! Да только чагой ты, батюшка, от меня-то хочешь? – Скорее не коршун, а сокол, – машинально поправил Владимир Матвеевич, и вдруг рассердился. – Приглядеть за ним надобно, Танюша. Мне нужно знать кажный его шаг, всякое слово. Где, с кем и о чем! Посмотрим еще, что он за птица. – Да как же я буду за ним приглядывать? Пожалей, благодетель, смилуйся, – быстро-быстро запричитала горничная, ободренная проникновенным и даже доверительным тоном управляющего. – Я не смогу! Да и не по сердцу мне такое… – Что-о!? – взвизгнул Горыныч. – Я тебе дам, не по сердцу! Как за князем в дырку зырить – это мы запросто, а поручение исполнить – гимназистка румяная! Что такое гимназистка Танюшка представляла довольно смутно, но поразмыслить над диковинным словом не успела. Не на шутку разъяренный Холонев двинул ее кулачищем в ребра. Воздух моментально улетучился из груди, перед глазами вновь поплыли черные пятна. Словом, уговорил. Молодая женщина разом поверила всем слухам. Каждой хуле, возводимой дворней на строгого господина. Он и взаправду был жесток. Не от природы, как некоторые болтали, а, всего скорей, от какой-то неведомой хвори. Видно же, что человек не в себе! Владеет им некая химера. Навязчивая идея иль, может, чувство. Поди разбери. Боль немного стихла и к Татьяне начал возвращаться слух. Оказывается, Владимир Матвеевич все это время продолжал что-то говорить. Час от часу не легче! Что теперь прикажете делать, переспрашивать? Отвадить медведя-шатуна было безопасней и легче. Постепенно разрозненные слова складывались в целое. Речь Горыныча приобретала смысл. – … главное еще не сказал… и сделать это нужно как можно быстрей… зайдешь к нему в комнату… там, в шкапу… под крышкою… их накрывает плат… и сразу неси мне… очень важно, чтобы ни единая душа, понимаешь? Сам я этого сделать не могу, потому как днем всегда почти… на глазах у их сиятельства, а в неурочный час… торчит там, точно пень или дрыхнет немчура. Может, конечно, сыскал уже… Потому и говорю, дело срочное! Важно, чтоб не опередил и тебя не словил. Мы оба знаем, какой из тебя, девка, конспиратор… вот он у меня где, перец-колбаса! Запомни, плат – первейшая твоя забота, пригляд тоже важно, но плат стократ важней… Ясно было одно – из бывшей комнаты бурмистра, которую ныне занимает красавец-офицер, нужно тайком выкрасть какой-то чрезвычайно важный платочек. Не ясно только где его искать. Холонев, видно, про то в самом начале говорил, когда боль еще скручивала девушку пополам. Так, со вчерашнего обеда, и началась для Танюшки жизнь многохитрого подсыла. Или, как называл ее отныне Владимир Матвеевич, шпиона в юбке. Сначала управляющий коротко перемолвился о чем-то с помещиком, должно быть, справил своей затее должное разрешение. Затем пристроил Татьяну нянькой к маленькому барчуку – Георгию Константиновичу, сынку главного полицейского чиновника. Того как нарочно отец прислал с доверенным человеком из города, развеяться на воздух, на солнышко. Бурмистр страшно обрадовался, велел догонять господ и ехать с ними на пикник. Оно, конечно, не просто так, приказал глаз не спускать с колбасника. Фалька, то бишь. Сначала все шло легко и гладко. Даже слишком. Господа до того привыкли не замечать присутствие слуг, что держаться поблизости и слышать все их беседы было не сложней, чем отобрать конфекту у ребенка. Как любила говаривать ее тетка: "Пареная репка и та мудреней". В общем, слушала свободно. Благо, было что. Речи велись самые интересные, про замужество, стало быть, про семью. Потом и вовсе чудеса начались: бутылки, оружье, пальба. Какая интересная прогулка! Будет что поведать Владимиру Матвеевичу, подумала Танюшка и сглазила. Начался дождь. Разговоры мигом утихли, интересное прекратилось. Тут бы радоваться, что шпионская служба хоть временно, но стала невозможной, однако Татьяна поймала себя на странном желании разведать как можно больше. Что это? Азарт? Еще вчера жизнь казалась размеренной и разумной. Правильной. Счастливой. Но стоило в привычный ход событий вмешаться господину Фальку, как все тут же изменилось. Самым решительным образом! Встало с ног на голову. Окружающая действительность перестала быть тихим омутом, обернулась на поверку стремительным речным потоком. Барышню захватили два противоречивых чувства, ей было одновременно очень страшно и очень любопытно. Интуитивно повинуясь этому новому для себя состоянию, Таня решила не пасовать перед трудностями. Полезней было бы держаться ближе к учителю фехтования, подумаешь дождь. Накинуть рогожку и ничего! Затея с треском провалилась. Горничная тщетно упрашивала госпожу разрешить ей ехать обратно в коляске с Иваном Карловичем. Ради такого случая не побрезговала бы и обществом противного толстяка Мостового. Однако Софья Афанасьевна была в своем милосердии тверда и непреклонна. Не пустила. Усадила вместе с Георгием Константиновичем в карету, подле печки. По возвращению в усадьбу малолеток был передан с рук на руки отцовскому порученцу, вислоусому стражнику в отставке, отогреваться в бане да спать. Господа отправились по комнатам, готовиться к ужину, она – искать батюшку-бурмистра. Надобно было ему немедля все пересказать. Пока не забыла. Может, после дозволит повидаться с Тимошенькой? Хотя, оно конечно, навряд. Владимир Матвеевич выслушал ее молча, с расспросами не встревал, ничего не переспрашивал. Только отчего-то сильно побледнел, когда рассказ зашел о пистоле и стрельбе. С дролечкой повидаться, само собой, не дал. Вручил каталку, доверху заполненную полотенцами да всяким умыванием, и велел снести все это по нумерам. Каждому из гостей. Шепнул на ухо, мол, сама знаешь, с которой апартаменты начинать и что делать. Для пущей важности шлепнул ладонью пониже спины, змий! Татьяна ничего, стерпела. Ради своей новой интересной жизни можно и было потерпеть. Во вчерашний вечер временный обитатель первой комнаты оказался у себя. Чего-то шумел там, за дверью. Звенел железками и, кажется, что-то шептал. Плат так и остался не найденным. Бросаться на поиски сразу после того как за офицером закрылась дверь было не разумно. Можно наломать дров. Уж лучше, перенести на другой раз. Расчет оказался верным. В этот другой раз, то есть сегодня утром, все прошло как по заказу! Чуть рассвело, офицер утопал со своими саблями в «Колоссею». Учить Тимошу оружейной драке. За дролю можно было не волноваться. Там все понарошку, это у них игры такие. Мальчишеские. Любушка ей все объяснил. Главное – сделать дело и унести ноги. Плат нашелся сразу. Цветной матерчатый прямоугольник лежал под крышкой небольшого ларца и прикрывал собой пистоль. Точно такой же, как давеча у Софьи Афанасьевны. Они, должно быть, вообще все одинаковые, решила Татьяна и, придав разворошенному шкафу прежний вид, поспешила в коридор. Прежде чем сунуть плат в укромное место, горничная замешкалась. Искушение лучше рассмотреть предмет, которому сам Горыныч придавал столько значения, было слишком велико! Девушка есть девушка. И вот теперь Татьяна вертела в подрагивающих от волнения руках заветную тряпицу и никак не могла взять в толк, для чего понадобилось ее красть? Да еще с таким великим поспешанием! Вдруг в голову ей пришло одно давно и прочно позабытое воспоминание. Однажды, лет пять тому, на ярмарке некий веселый нравом паренек, состоявший слугой при старом купце из Тобольска, потешал всех рассказом о волшебной перчатке. Его хозяин привез ее с какой-то войны, не то с французом, не то с туркой – девушка, конечно, ненужную деталь в памяти не сохранила, якобы в качестве дара от молодой влиятельной барышни с которой у него, если не врал, завязался короткий, но бурный роман. Купец таскался с этой перчаткой везде и всюду. Говорил, дескать, она волшебная и приносит удачу. Цеплял себе на сюртук вместо банта, помещал меж книжных страниц, точно закладку, даже брал с собою в постель, под подушку. Словом, влюбился в элемент дамского туалета, не хуже, чем в саму даму. Ярмарочный весельчак клялся, что горе его барина было совершенно не поддельным, когда проклятый фетиш потерялся. Слово было чудным и запоминающимся, оно означало – дорогой сердцу подарок. Так, может, и этот плат был для Владимира Матвеевича фетишем? Вряд ли когда-нибудь удастся узнать правду, но девушка чувствовала, что от истины она не далека. Горячо, очень горячо! Неожиданный громкий звук заставил горничную вздрогнуть. Кажется, хлопнула входная дверь. На лестнице послышался топот. Служанка затаила дыхание. Сюда, наверх, поднимался мужчина. Один. Ритм шагов был странным, дерганым. Точно кто-то несся прыжками, перемахивая разом через две ступени. Не придумав ничего другого, девушка быстро спрятала платок и обернулась навстречу приближающемуся мужчине. В коридоре возник запыхавшийся Фальк. Рукав его некогда белоснежной сорочки был сплошь испачкан в крови. – Татьяна! Нужно позвать доктора! Скорее! Вы не видели господина Нестерова? Фигура петербуржца вдруг повела себя странно, расплылась и никак не желала вновь приобретать четкость очертаний. Бесстрашная шпионка вмиг позабыла и о Холоневе, и об ответственном поручении, и о фетише-платке, и о новой интересной жизни. Вообще обо всем. Важно было только одно. Что с Тимошенькой? Ноги сами, без команды, понесли ее вниз по ступеням. Прежде чем исчезнуть из виду за лестничным поворотом, Таня бросила последний взгляд на Ивана Карловича. Что он? Побежал за ней? Оказалось, что не побежал. Совсем наоборот, замер, опираясь рукой на тележку. Взгляд его был бездумно устремлен на связку гусиных перьев и чернильницы, доверху заполненные маслянистой тушью. Нашел время впадать в ступор. А еще военный офицер! Горничная покачала головой и, подобрав полы длинной юбки, снова перешла на бег. Ее душили слезы. Глава девятнадцатая – Заноза, будь паинькой и сиди смирно, – упрашивала добрую псицу Софья Афанасьевна Арсентьева. – Не мешай господам играть. – Ну, вот опять! – воскликнул Алексей Алексеевич. – Софьюшка Афанасьевнушка, вы только поглядите на мою штанину! Вся обслюнявлена, эдак брюк не напасешься. Велите своей собачке отныне класть морду на колени Вадиму Сергеевичу или господину Фальку! Виновница торжества, чувствуя к своей персоне повышенное внимание, немедленно застучала хвостом. В чьем-то стакане жалобно зазвенела ложечка. По окончанию невыносимо долгого и тяжелого дня, после проведенного в молчании ужина, все, наконец, собрались на веранде. Невзирая на несчастный случай, произошедший утром на арене, уселись играть. И правильно, радовалась Софья, не отменять же теперь запланированную забаву. Тем более, что, благодаря доктору Нестерову, Тимофей был жив и вполне себе здоров. Ну, или почти здоров. Подумаешь, оцарапал руку! С кем не бывает. Полежит в своей ветхой бане денек-другой, глядишь, и поправится. Несмотря на вечернюю прохладу, княжна обрядилась в блузу и накинула на плечи легкий материн платок. Получилось то что нужно, красиво и строго. Держалась чинно, под стать новому образу. Это было не привычно, но ужасно волнительно. Любопытно, как Иван Карлович находит ее теперь? Вчерашняя выходка со стрельбой по мишени была, конечно, непростительной. Дама обязана уметь за себя постоять, брак – есть союз равноправных. И додумалась же до такого. Бред! Следовало, во что бы то ни стало, рассеять оставленное о себе дурное впечатление. К черту экзальтированность! Тоже мне, пиковая дама. Стремясь показаться умудренной годами и сдержанной на слова и жесты женщиной, Софья Афанасьевна без конца беспокоилась, всем ли подали чай, надменно вздергивала подбородок и величала мужчин по фамилии. Точь-в-точь, как некогда маман. – Полно вам, господин Мостовой! Вы же видите, что понравились Занозочке, – попыталась пошутить молодая княжна. – Вот она и оказывает вам знаки своего собачьего внимания. Тут требуется деликатный подход. Все-таки перед вами дама. Адьюнкт-профессор неуверенно хохотнул и даже погладил лохматую мадемуазель по голове, но общего настроения это не исправило. Сказывался утренний инцидент. Софья Афанасьевна незаметно покосилась на петербуржца. Тот стоял чуть в стороне, опершись спиной о перила и скрестив руки на груди. На лице его застыла вежливая полуулыбка. Иван Карлович не оправдывался и не рвал на себе волос. Он сдержанно, с достоинством дал необходимые объяснения сначала доктору, которого сам же разыскал и пригласил оказать раненному помощь, а после остальным любопытствующим. Вне всяких сомнений, случившееся – банальный несчастный случай. Заурядное происшествие в ремесле учителя фехтования. Господина Фалька никто не осуждал и не попрекал, однако разговоров было на целый день. Взволнованные обитатели усадьбы стали приходить в себя ближе к вечеру. Ивану Карловичу напомнили об обещанной игре. Пока молодой петербуржец объяснял правила, Софья не спускала с него глаз. Неуместные девичьи мысли ужасно мешали сосредоточиться, потому княжна почти не уловила смысла, поняла только, что речь идет о передаче друг другу тайных записок, в которых можно и нужно было сообщить все что угодно. Разумеется, инкогнито. Иначе в действе не было бы никакого резона и остроты. По настоянию господина Фалька каждый из участников заблаговременно, в течение сегодняшнего дня, заготовил произвольное количество записок, предназначенных разным адресатам, для чего Танюшка ни свет, ни заря предоставила весь необходимый реквизит. Чернила, бумагу и перья. – Господа, господа, – вопрошал Иван Карлович, озабоченно хмурясь, – все выполнили урок? Записки приготовлены? – Точно так-с, милостивый государь, – доктор нацепил пенсне, – целый ворох! Вот-с, извольте убедиться… – Вадим Сергеевич! Сверните вдвое каждый листок, я же просил. Никто не должен знать содержание записки! – Пардону просим, батюшка вы мой! Я сей же час исполню вашу волю, притом самым прилежным образом. Сверну втрое, как говорится, что б ни одна живая душа. Хи-хи-с! Холонев, с которым к нынешнему часу произошли не вполне понятные метаморфозы, у него явно улучшилось настроение, качнул черными кудрями. – Воля ваша, господин Нестеров, да только я втрое не посоветую. Раскроете инкогнито! – Владимир Матвеевич! – возмутился неряшливый профессор истории. – Вот просили вас встревать со своими увещеваниями! У меня, может, на то и был прицел. Я как услыхал, жутко обрадовался. Все, думаю, попалась пташка. Теперь Мостовой получит втрое свернутую эпистолу, без труда определит корреспондента и всю подноготную узнает. Раздался натужный смех. Заноза, решив, что потешаются именно над ней, зашлась в обиженном лае. – Ба! Да здесь весело! – на веранду молодецки вскочил пропадавший на службе Вебер. – Осспади! – вздрогнула пани Листвицкая. – Почему так пугаете, Константин Вильгельмович? Признайтесь, нарочно ведь решили подкрасться под покровом сгущающейся темноты, дабы лишить даму чувств-с? – Ручку, ручку, дорогая моя Хельга Каземировна! И в мыслях не было, клянусь вам. Добрый вечер, господа! Князь, княжна, ваши сиятельства! – Не шумите вы, ради Бога, Вебер, – замахала на штабс-капитана руками Софья Афанасьевна. – Станете играть – милости просим, а нет – не мешайте процессу. Берите чай, баранки. Самовар только что поспел. Таня, организуй! Пристав понимающе кивнул, приложил палец к губам и немедленно ретировался в указанный угол. Горничная протянула ему клубящийся паром стакан в серебряном подстаканнике. Стараясь более не перетягивать на себя внимания, Константин Вильгельмович что-то тихо спросил у девушки. Наконец, Дмитрий Афанасьевич, облаченный в любимую брусничную венгерку, повелел подать какой-нибудь старый цилиндр. В него поместили все записки и вручили Ивану Карловичу или, выражаясь игровым термином, "назначили почтальоном".