Игра началась. *** Кто бы мог подумать, каким незаурядным актерским дарованием обладал Иван Карлович! Он до того похоже изображал уездного почтальона и так потешно вышагивал вокруг стола, раздавая записки, что всякий невольно растягивал губы в улыбке. Софья была в восторге! Бедную занозочку, правда, пришлось выставить за дверь, поскольку ее лай, сопровождаемый оглушительным стуком не унимающегося хвоста, напрочь перекрывал голоса играющих. И то сказать, не очень-то помогло. Приглушенное тявканье вездесущей собачки, раздававшееся в фойе, мешало сосредоточиться на игре. Первой читать записки выпало Ольге Каземировне. Поначалу купеческая вдова продемонстрировала окружающим знаменитую шляхетскую сдержанность, но с каждым новым посланием становилась все веселей и, наконец, расцвела. Точно белая роза, которые в изобилии украшали близлежащие клумбы. Княжне стало любопытно, что же было написано в последней записке? Должно быть, комплимент? Наверно комплимент. Интересно от кого? Реакция остальных была, в сущности, схожа. Сперва вежливое недоумение, под конец – улыбка и здоровый румянец на щеках. Наблюдая это, доктор дважды или трижды повторил, что непременно добьется разрешения устраивать в местной больнице подобные игры, дабы отвлечь пациентов от хворей и дурных мыслей. Хотя бы один раз в неделю, на худой конец, раз в месяц. Алексей Алексеевич, будучи, с одной стороны, известным острословом, а с другой, вечным оппонентом господина Нестерова, не преминул съязвить, мол, начинание во всех смыслах блестящее, и что самое главное, абсолютно не затратное. Ради этого, дескать, можно и захворать. Словом, настроение у всех существенно выправилось. Неприятность с Тимофеем почти забылась. Да и что, если подумать, здесь переживать? Невелика птица, зарастет крылышко. Впрочем, нельзя сказать, что каждый из присутствующих всецело согласился бы с этим мнением. Например, Татьяна, то и дело вздыхавшая подле маленького столика с яствами. Она без конца шепталась о чем-то с полицейским, и, судя по выражению лица Константина Вильгельмовича, сообщенная информация произвела на него должное впечатление. Оно понятно, штабс-капитана не было в усадьбе целый день, потому новость про случайное ранение Ефимова (о чем еще может рассказывать влюбленная барышня?) не могла остаться без надлежащего внимания и оценки. Мужчины примитивны – их занимает все, что связано с оружием и кровью. Надо полагать, сие и есть пресловутый первобытный инстинкт. Понятно-то, понятно, да ни капельки неприятно! Все эти шушуканья по углам изрядно портили Софье Афанасьевне удовольствие от забавы. Чего доброго, братец услышит. Ведь только-только успокоился. Благо, что никто из посторонних не видел, какая истерика на него нашла после заключения доктора о неспособности Ефимова удерживать шпагу. Как же, сломали любимую игрушку! Вадим Сергеевич задумчиво отложил в общую кучку последнюю из адресованных ему записок. Нахмурился. Пытаясь разобраться в причинах, Софья так и впилась в него глазами. Доктор ответил внимательным взглядом и едва заметно кивнул. Чего это он? Прочитал ее послание? Почему вдруг такая реакция? Не мог же он обидеться на шутку, притом вполне невинную! Сегодня утром она долго расчёсывалась перед зеркалом, заворожено глядела, как в отражении переливаются потревоженные гребнем золотистые волны. Обыкновенно на это уходило меньше времени, однако на сей раз голова была занята раздумыванием над тем, что написать в записках, а приятная процедура самым благотворным образом способствовала бегу мыслей. Софья Афанасьевна начала с того, что поочередно представила себе каждого из потенциальных игроков и скоро была составлена первая записка. По иронии адресована она была именно доктору и звучала так: "У вас ужасно таинственный вид, особенно в пенсне". Готово! Просто, но изящно и с юмором. Морщинка пролегла на лбу молодой барыни. А что если все прочие обращения к гостям сделать такими же? Вот будет потеха! Софья попробовала вообразить себе Холонева в пенсне и прыснула от смеха. Какая замечательная идея! Хотя нет. Лучше, если записки все же будут немного отличаться друг от друга. Скажем, одной маленькой деталью. Белоснежное гусиное перо проворно зашелестело по бумаге. Виной ли тому вдохновение или массаж головы, но последующие эпистолы были начертаны менее чем за пять минут. Все они начинались с фразы: "У вас ужасно таинственный вид, особенно…". А завершались в соответствии с тем, кому были предназначены. Например, Ольге Каземировне: "У вас ужасно таинственный вид, особенно, когда вы думаете, что вас никто не видит". Холоневу: "…особенно в те редкие минуты, когда вы начисто бриты". Мостовому: "…когда вы дремлете после обеда в саду". Во время игры Софья пристально наблюдала за каждым, кто вытягивал из цилиндра вдвое сложенные бумажки, силясь угадать, какая из них ее. Покончив с чтением, все улыбались и озирались по сторонам, но никто кроме Вадима Сергеевича на нее не глядел, тем более не кивал. Если не считать "почтальона", который исполнял роль ведущего и сам записок не получал, хотя по правилам мог их писать, сыграть оставалось только двоим. Их сиятельствам Арсентьевым. Князь небрежно пошевелил пальцами, давая понять, что уступает первенство сестре, а заодно являя обществу свое пренебрежение бескровным, а стало быть, с его точки зрения, бессмысленным развлечениям. Смилуйся над грешным рабом твоим, Господи. Если еще не поздно. Глава двадцатая – А вам, барыня, письмецо-с! Вот-с, пожалуйте-с! – произнес Иван Карлович, талантливо изображая недалекого сельского служаку. – Вы никогда не задумывались о карьере актера, Фальк? – улыбнулась княжна, на минуту позабыв о своем намерении придерживаться сегодня строгого образа. – Право, из вас мог бы получиться отменный лицедей! – Тоже мне, мечта драматурга… – пробормотал управляющий Холонев так, чтобы никто не разобрал сказанного и отвернулся. Впрочем, в его сторону никто особенно и не смотрел. Софья Афанасьевна протянула руку и вытянула первую попавшуюся записку. Наугад. "Моя дорогая, Вам непременно следует однажды ко мне заглянуть. Скажем, после завтрака. Уверена, мы славно проведем время. Выпьем кофе с ликером, посплетничаем о мужчинах". Девушка переглянулась с пани Листвицкой, и та немедленно закивала, мол, забегайте, забегайте, поговорим. Водрузив головной убор, временно исполняющий роль почтовой сумки, перед мадемуазель Арсентьевой, петербуржец отошел к малому столу с закусками, намереваясь отсортировать оставшиеся записки от тех, что уже были прочитаны. – Штаб-ротмистр, я слыхал, вы подрезали крылышко нашему Тимофею? В вашей практике уже бывали подобные случаи? – вполголоса поинтересовался Вебер, приблизившись к оставившему свой пост "почтальону". – Ни единого разу, господин становой пристав, – вздохнул молодой человек. – Сам, признаться, весьма удивлен и даже в некотором роде фраппирован. – А куда, позвольте спросить, пришелся удар? Отчего ж не плашмя? – не унимался любопытный полицейский. Фальк отвечал ему вежливо, но твердо и, кажется, без особого трепета: – Видите ли, сударь, я не планировал его наносить! Это вышло случайно. Мне нужно было продемонстрировать ученику коварство вертикального натиска. Однако вместо того, что бы защищаться Ефимов контратаковал. Я принужден был немедленно импровизировать. Каково? Ну, и рассек бедолаге руку. – Понимаю-с. Софи бросила на полицейского офицера недовольный взгляд. Устроил тут допрос. Неужели он сомневается в компетенции Ивана Карловича? "Не щурьтесь, когда глядите на солнышко, мадемуазель. Не то у вас появятся изрядные мимические морщины!" – прочла она на следующей записке. Это, должно быть, от Мостового. Или от Нестерова. Улыбнулась. Зашелестела новой бумажкой. "Я рвал на части сердце! Бумажными клочками Швырял их прямо на пол. Венозными толчками Во мне бурлили рифмы, Кипела страсть. С тобою Я быть хотел, но тщетно! Печали кисеёй…" Дочитывать Софья не стала, и без того было понятно, что это от Холонева. Подумать только, всего пару месяцев назад она всерьез увлеклась, сначала полагала, что влюбилась, теперь же находила более правильным термин "увлеклась", этим господином. Он представлялся ей образцом мужественности и силы. Хватило всего нескольких недель, чтобы понять ошибку. Как он, должно быть, радовался возможности обучить ее пальбе из пистолета! И как невыразимо огорчился после произошедшего меж ними серьезного разговора. Пришлось, конечно, сказать, что дело в матримониальных планах ее сурового братца. Мол, я предназначена другому, ах, сударь, не взыщите! Знаю, вы рыцарь и не станете более искать моего расположения. Молю вас, обещайте… Такова воля Рока! Он, разумеется, дал слово. Затем последовали многочисленные записки, буквально испещренные любовными виршами. Софья Афанасьевна, само собой, читала каждую из них, прежде чем выбросить. Порой принималась злиться (ведь клялся не донимать!), а порой страшилась, вдруг это послание последнее. Но на следующий день непременно отыскивалась новая бумага. За ней другая, потом еще и еще. Стихи, понятно, дрянь. Графоманские. Однако ж все одно было приятно. И весьма. Вот и теперь сжимала она в тоненьких пальцах облаченное в рифмы признание, хотя проще уж было написать напрямую: "Я вас люблю!". Володя, кажется, так и не удосужился в том признаться. Во всяком случае, открыто, без экивоков. Княжна вздохнула, так более не могло продолжаться. Подобная жизнь невыносима для него и оскорбительна для нее. Пора в этом деле поставить жирную точку! Любопытно, что в новой записке? "Софи, вспомни, в конце концов, о долге! Я не прошу, а требую! Мы завтра же отправимся в Курган, на пятничные блины к городничему. Настало время представить тебя месье Николаусу. Повторю еще раз, не прошу, а требую!" Сердце девушки заколотилось с удвоенной силой, смятая бумажка полетела на пол. Рука машинально потянулась в цилиндр, за следующей. "Софья Афанасьевна, вы настолько притягательны и настолько способны опьянить всякого из мужчин, что впору задуматься, а не обложить ли вас правительственным акцизом!" От кого это? Вряд ли от Фалька, стало быть, снова на подозрении доктор или адъюнкт-профессор. Вероятно, это шутка, однако смеяться уже не хотелось. Спасибо любезному брату и его нравоучению за безнадежно испорченное настроение! Ну что за вечер, хуже и быть не может! Последующие события эту, не лишенную легкомысленности, мысль без труда опровергли. – Послушайте, Фальк! – пророкотал знакомыми металлическими нотами князь. – Не найдется ли в вашем загашнике какой-нибудь иной забавы? Повеселей! Как еще тешит себя общество в этих ваших столицах?