Антип, впрочем, не стал обнаруживать свою смекалку и допытываться, куда именно все-таки можно отправиться с таким вот сундучищем – уж не прямо ли в Петербург? Куда барышне угодно, туда пусть и едет. А он, пусть и в силу малых своих возможностей, изо всех сил постарается ей поспособствовать. Совместными усилиями Антип и Варвара Евлампиевна загрузили багаж на подводу – да и поехали, помолясь. То есть, на самом деле, конечно, они не молились, во всяком случае, барышня. Она, хоть и поповского семени, а в Бога не то, чтобы совсем не верует, лоб-то все-таки крестит, но как бы это сказать поточнее, не очень-то им интересуется. Но это, опять же, не его, антипово, дело. Черная кость белой кости не указчик, так-то вот оно, господа хорошие, а кто будет лезть, куда не просят, тот рано или поздно либо плетей получит, либо даже дубиной промеж ушей, это правило Антип еще с юных лет затвердил, как «Отче наш». Антип за ради барышни сивку своего слегка подстегивал, так что расстояние до станции одолели они даже немного быстрее, чем обычно. Между нами говоря, не такой уж он древний был, этот сивка, не древнее Антипа, если лошадиные года на человечьи переводить. Хозяин его просто форсу напускал, чтобы, значит, в тех редких случаях, когда посторонних людей везет, побольше денег с них слупить. А что ж, раз есть у господ возможность по России шастать без всякого дела, из чистого интереса, так и пусть раскошеливаются… Барышня выволокла свой кофр из телеги, тут же набежали станционные грузчики, за алтын готовые любой багаж не то, что в вагон погрузить, а и прямо на себе его переть хоть до края света. Оно, может, и дешевле бы вышло, чем на поезде ехать, да уж больно долго. За это время, поди, не только состаришься, но и вовсе помрешь. Один из грузчиков забросил багаж на тележку да и покатил вперед, вперед, к поезду, который через пятнадцать минут должен был от перрона отходить. Барышня напоследок обняла Антипа, велела батюшке ее поклон передавать. Она, конечно, оставила отцу записку, но на всякий случай на словах пусть скажет, что с ней все хорошо и пусть не беспокоится нисколько, она ему вскорости объяснительное письмо пришлет. Так и есть, подумал Антип, надолго уезжает и, щуря подслеповатый глаз, все глядел вслед Варваре Евлампиевне, как она, нарядная и красивая в синем своем шелковом платье, шла за грузчиком. Вот ей загрузили в вагон ее багаж, вот она сама, легкая и быстрая, как бабочка, вспорхнула внутрь… На душе у Антипа почему-то сделалось грустно. Показалось ему, что барышня уезжает не только далеко, но и надолго, может быть, навсегда. Из старческого глаза сама собой вытекла соленая слеза. Именно слеза эта, подлым образом исказившая окружающее пространство, не позволила увидеть старику, как господин в полосатом костюме, со знакомой желтой и прищуренной рожей поднялся следом за Варварой Евлампиевной в вагон второго класса. После того, как кофр с помощью кондуктора был надежно уложен на багажную полку, госпожа Котик заняла свое место в купе и раскрыла книжку. Читать ей не очень-то хотелось, но надо было как-то унять дрожь, почему-то охватившую ее после того, как она зашла в вагон. До отправления поезда оставалось всего восемь минут, и до этих пор она не хотела никого видеть и даже смотреть ни на кого не желала, пусть бы даже в одном с ней купе ехал сам король английский Георг Пятый. Однако взглянуть все-таки пришлось и взглянуть, увы, вовсе не на британского монарха. – Что барышня читает? – раздался у нее над ухом противный и странно знакомый голос. Холодея, она подняла глаза и обнаружила на противоположном диване не кого иного, как помощника Нестора Васильевича Загорского, китайца Ганцзалина. – Так, пустяки, – сказала она, пряча обложку книги, хотя ничего крамольного в ней не было, девицам ее возраста вполне позволительно читать Эдгара По. – Детективами интересуетесь? – полюбопытствовал не в меру глазастый китаец, который разглядел и фамилию автора, и даже название «Убийство на улице Морг». – А я вам так скажу: не верьте. Брехня это все и обман читателя. Публике кажется, что она вместе с героем разгадывает сложное преступление, а на самом деле ничего такого нет. Просто писатель нарочно подбрасывает читателю улики и версии. В реальной жизни так не бывает. В жизни все приходится узнавать самому. Она нахмурилась. Тон китайца показался ей слишком фамильярным. Однако просто промолчать было бы невежливо, и она полюбопытствовала, где же его хозяин. – А хозяин вас ждет, – любезно отвечал Ганцзалин. Она закрутила головой по сторонам, и даже выглянула в вагон, думая увидеть Загорского где-нибудь поблизости. Однако никого не увидела, кроме стоявшего в начале вагона жандарма, и в недоумении поглядела на Ганцзалина: где же Нестор Васильевич? – Он вас на станции ждет, – пояснил Ганцзалин. На станции? Но почему на станции? Она ведь уезжает, у нее нет времени выходить и с ним разговаривать. Поезд вот-вот тронется. Она поглядела на часы: до отхода оставалось всего пара минут. – И все-таки, барышня, он вас ждет. Она вспыхнула. Ну, если ему так надо, он может войти и поговорить с ней прямо в поезде. Она же не намерена рисковать тем, что останется на перроне. Она уже сказала, поезд сейчас тронется, а ей надо ехать. – Никуда он не тронется, пока вы не поговорите с его превосходительством, – глаза китайца, из без того не очень широкие, превратились в две щелочки. Она посмотрела в эти щелочки, непроницаемые, как бойницы, и все поняла. Варвара Евлампиевна поднялась с дивана, Ганцзалин тоже встал. Он стоял спокойно, но так, что мимо него не проскользнула бы даже мышь. Варя беспомощно посмотрела назад. Там у двери по-прежнему стоял крупный жандарм, загораживая выход из вагона. Но это было все-таки лучше, чем желтоглазый демон с каменным, нечеловеческим лицом. Одно только мгновение стояла она, теребя свой маленький ридикюль, а потом повернулась и бросилась прочь сломя голову через весь вагон. Китаец поднял брови, как делал его господин, глаза его округлились от изумления. Куда бежит эта ненормальная, ведь проход загородил жандарм, обойти его невозможно! Однако прав оказался не он, а она. Увидев, что барышня бежит прямо на него, жандарм принял борцовскую стойку и растопырил руки так, как будто ловил курицу. Более неудачное положение и выдумать было трудно. Ничего удивительного поэтому, что барышня проскользнула у него под рукой и выбежала из вагона. – С дороги, дурачина! – рявкнул Ганцзалин, бросаясь следом. Однако жандарм, кажется, готов был побить все рекорды неуклюжести. Он стоял в прежней позе, словно не разумея, что птичка уже выпорхнула из клетки. Тупое его лицо глядело на китайца, взгляд остановился. Кажется, он не понимал, что ловить надо только девушку и, когда Ганцзалин отпихнул его в сторону, повалился прямо на него, придавив к полу. – Слезь! – кричал китаец, пытаясь сбросить с себя семипудовую тушу. – Слезь, балбес, она же уйдет… – Сей минут, – бормотал жандарм, пыхтя и неуклюже елозя. – Портупея зацепилась… Сейчас, отцеплю только. Ганцзалин, видя, что добром укротить дурака не выходит, ударил его чрезвычайно больно в бок и сбросил с себя на пол. Спустя секунду он уже стоял на ногах и устремился вон из вагона, оставив слугу закона корчиться от боли на полу. Ганцзалин выбежал на перрон, закрутил головой в разные стороны. Перрон был полон отъезжающими и провожающими, синего платья нигде не было видно. Что делать? Дать сигнал машинисту к отправлению, надеясь, что после этого барышня найдется? А если она уже заскочила в другой вагон – так ведь недолго и упустить ее! Взгляд его вернулся к поезду и просветлел. Ловко, словно обезьяна, взобрался он на крышу вагона, из которого только что выскочил. Перед ним распростерлась панорама вокзала. Он увидел, наконец, женщину в синем платье, которая спотыкаясь, бежала по путям прочь от станции. Очевидно, она успела проскользнуть под поездом и отгороженная им от всего мира, надеялась теперь убежать. – Нет, госпожа Котик, ничего у вас не выйдет, – осклабился китаец. – За котиком уже идет охотничий пес. С этими словами он легко спрыгнул с поезда, но с другой стороны, прямо на пути. Спустя секунду он, как какой-нибудь сеттер, уже мчался рядом с путями, с каждой секундой набирая скорость. Барышня в голубом, уходившая прочь по рельсам, оглянулась на миг, увидела преследователя, и лицо ее исказилось от ужаса… Глава восьмая. Призрак коммунизма против золотого тельца Когда Ганцзалин ввел слегка потрепанную и сверкающую глазами Варю в кабинет начальника станции, там уже находилось несколько человек. Первым она увидела стоящего у окна Нестора Петровича, голова которого почему-то была перевязана белыми бинтами. Он так приветливо ей улыбнулся, как будто ее не доставили сюда силой, а это он пришел к ней домой по приглашению и впереди их ждало нечто совершенно замечательное и очень радостное. Сразу стало видно, что кабинет не очень большой и обставлен бедно. Возле второго окна стоял простой прямоугольный стол, на котором расположился черный телефонный аппарат, стакан в серебряном подстаканнике, гроссбух и какие-то служебные предписания. Висело тут небольшое зеркало, в котором почему-то отражалась только нижняя часть человека – по грудь, вдоль стен стояли несколько стульев и одна длинная скамья. На скамье этой сейчас расположился большой поклонник крокодилов, местный учитель Дмитрий Сергеевич Ячменев. Руки Ячменева почему-то были скованы наручниками. Чуть глубже, в дальнем углу кабинета, обнаружился и барон фон Шторн. Ему, очевидно, в силу его высокого общественного положения, для сидения отвели стул. Впрочем, и он тоже был в оковах. Учитель при этом выглядел возмущенным, а барон сидел совершенно хладнокровно. Если бы не наручники на руках, можно было бы решить, что он председательствует на одном из собраний Русского археологического общества. – Присаживайтесь, Варвара Евлампиевна, – проговорил Загорский. – Выбирайте любое удобное место, разговор нам предстоит долгий и не очень приятный. Однако Варя садиться не стала. Из глаз ее вылетела молния, она топнула ножкой. – Что происходит? – воскликнула она. – По какому праву меня лишили свободы? Нестор Васильевич вежливо отвечал, что лишить свободы в Российской империи может только суд. Что касается госпожи Котик, то она пока всего-навсего задержана. Сейчас он проведет беседу, по итогам которой, вероятно, будет решаться дальнейшая ее судьба, равно как и судьба остальных присутствующих здесь лиц. Во избежание недоразумений стоит заметить, что все они тут являются подозреваемыми. – В убийстве? – удивилась Варя. – И в убийстве тоже, – кивнул Загорский. – Позвольте, – проговорил вдруг Ячменев, – но вы же нашли убийцу. Этот, как его, Гуннар, он же во всем сознался! – Кто вам это сказал? – живо спросил действительный статский советник. Учитель пожал плечами: слухи ходят. – Слухи, – веско заметил Загорский, – это вам не воздух и сами собой не распространяются. Всегда есть какой-то физический их источник. Так кто вам сказал про Гуннара? Ячменев замялся, но тут вмешалась Варвара Евлампиевна. – Это я ему сказала, – заявила она решительно, бросив на учителя быстрый, как молния, взгляд. Нестор Васильевич кивнул: что ж, барышня Котик – источник вполне достоверный. Гуннар, действительно, сознался, но, во-первых, сознался он далеко не во всем. Во-вторых, у всех этих убийств был не только исполнитель, но и вдохновители. И он, Загорский, подозревает, что существует некий преступный сговор, к которому имеет отношение кое-кто из его собеседников. – Ах, так значит мы обвиняемые? – вспыхнула Варя. Черные глаза ее сверкали, брови хмурились, и вообще, в гневе она сделалась необыкновенно хороша. – В таком случае, я хотела бы убедиться в ваших полномочиях. Поначалу вы представлялись археологом, потом как будто бы сделались жандармом. С кем в действительности имеем мы дело? Загорский заметил, что человек вполне может быть одновременно жандармом и археологом, поскольку профессия жандарма подразумевает перевоплощение и даже владение самыми разными специальностями. Впрочем, сам он жандармом не является, он представляет несколько иное ведомство. Что же касается полномочий, то они у него самые широкие, их вскорости подтвердит новый начальник местного жандармского отделения. – В таком случае у меня тоже есть вопросы, – неожиданно сказал Ячменев, прожигая Загорского взглядом. – Первый – куда девался прежний жандармский начальник, и второй – почему закон и порядок здесь символизирует не полиция, а отдельный жандармский корпус? – На второй вопрос я отвечу так: преступлениями против государства занимается не полиция, а именно жандармерия. Что же касается смены местного начальства, то предыдущий руководитель, очевидно, был подкуплен и состоял с преступниками в сговоре. При этих словах учитель вздрогнул, а на губах барона возникла кислая улыбка. – Подкуплен, – повторил Дмитрий Сергеевич, – подкуплен кем-то из нас… Скажите, что у вас за повязка на голове? Видимо, какая-то травма? Нестор Васильевич весело поглядел на фон Шторна, который отвел глаза в сторону. – На этот вопрос вам гораздо лучше мог бы ответить барон, но, пожалуй, не будем терзать его лишний раз. Отвечу просто – это травма, но не слишком серьезная. Дмитрий Сергеевич кивнул и спросил, не является ли эта травма причиной того, что их тут всех собрали вместе и обвиняют неизвестно в чем? Почему же неизвестно, возразил Загорский, очень даже известно. Что же касается травмы, он принимает сарказм господина Ячменева, но должен заверить, что умственные его способности от травмы нисколько не пострадали, что он вскорости и намерен продемонстрировать со всей определенность. Несмотря на серьезность положения и тяжесть предъявленных обвинений, действительный статский советник улыбался очень по-дружески и доверительно. Совсем иначе выглядел его верный Ганцзалин, который загораживал собой выход и, казалось, скорее умрет, чем сойдет с места. Желтое лицо китайца сделалось теперь совершенно каменным. Тем временем Нестор Васильевич развернул стул, стоявший возле стола начальника станции и непринужденно уселся на него, закинув ногу на ногу. – Должен признаться, что, берясь за это дело, я не предполагал в нем особенных сложностей, – начал свою речь Загорский. – Интуиция подсказывала мне, что несмотря на загадочный флер, раскрыть убийство эстонца и исчезновение следователя будет несложно. С этим вполне мог бы справиться любой полицейский дознаватель с опытом. Однако так уж вышло, что командир жандармского корпуса генерал-лейтенант Толмачев попросил заняться расследованием именно его, Загорского. Он объяснил это скандальным нравом господина барона и дипломатическим талантом действительного статского советника, во-первых, и тем, что Нестор Васильевич разбирается в археологии, с которой так или иначе было связано убийство, во-вторых. Немного подумав, Загорский дал свое согласие. Конечно, он не был профессиональным археологом, но, как почетный член Императорского исторического общества знал об этих материях лучше любого жандарма. – Признаюсь, господин барон, ваш интерес к Прикаспийской низменности сначала не показался мне необычным, – продолжал Загорский. – Тут есть много вещей, способных вызвать интерес археолога. Однако я навел справки и выяснилось, что археологией вы занимались лишь в ранней молодости. С последней вашей экспедиции и до сего дня прошло больше десяти лет. С чего бы вдруг, подумал я, его благородие решил вспомнить забавы грешной юности? Конечно, одно это уже могло бы навести на некоторые размышления и даже подозрения, что дело тут нечисто. Однако Загорский всегда предпочитал сначала ознакомиться с фактами и уже только потом строить версии. – Впрочем, это исключительно дело вкуса, – заметил он мимоходом. – В нашей профессии полно людей, которые строят версии до всяких фактов, исходя только из интуиции, а результаты при этом показывают отменные. Итак, действительный статский советник взял своего верного Ганцзалина и отправился с ним на место происшествия, а именно в деревню Розумихино Царицынского уезда. Он полагал, что расследование начнется в лучшем случае с прибытия на станцию. Однако судьба подбросила ему сюрприз уже в поезде.