– Сюрпризом этим стала очаровательная барышня Котик, – сказал Загорский, сделав небольшой полупоклон в сторону Варвары Евлампиевны. Та заморгала глазами: она? Каким же это образом она могла пройти по разряду сюрпризов? – О, это очень просто, – любезно объяснил Нестор Васильевич. – Как вы, конечно, помните, вы появились рядом с нашим купе со стороны отделения третьего класса. И я сразу задал себе вопрос: что такая нарядная и, очевидно, интеллигентная барышня делает в гуще народной? – У меня не было денег на второй класс, – надула губки барышня. – И это неделикатно – заставлять меня признаваться в таких вещах. – У вас были деньги на дорогое платье и сумочку, но не было денег на билет, – кивнул Загорский. – Охотно верю. Однако не это вызвало мои подозрения… Подозрения Нестора Васильевича вызвал тот факт, что барышня попросила у них с Ганцзалином защиты от захмелевшего молодого человека из третьего класса. Нет, в самой просьбе не имелось ничего странного, странными были обстоятельства этой просьбы. Зачем она спровоцировала пьяного франта, которому, как он сам признался, делала авансы и строила глазки? – Он лгал, – возмутилась Варя. – Никаких авансов я ему не делала! Нестор Васильевич не стал возражать: и это вполне может быть. Правда, непонятно, когда бы пьяный господин успел пристать к идущей мимо барышне? Варя пожала плечами: она не шла мимо; как уже говорилось, она сидела там же, в третьем классе. – Это странно, – задумчиво проговорил его превосходительство. – Потому что когда я выглядывал в третий класс, я вас там не заметил. А ты, Ганцзалин? Помощник осклабился весьма неприятно и громогласно заявил, что никакой госпожи Котик в третьем классе не было отродясь. – Что вы на это скажете? – повернулся Загорский к барышне. Варвара Евлампиевна запальчиво отвечала, что им обоим в связи с их преклонным возрастом надо носить очки, раз уж они не замечают барышень прямо у себя под носом. Действительный статский советник и его помощник обменялись легкими улыбками. Оба знали, что Загорскому достаточно было один раз взглянуть в вагон, чтобы не просто разглядеть всех тех, кто в нем сидел, но и перечислить их основные приметы. Учеными такая память, кажется, называется фотографической. Впрочем, у Нестора Васильевича была она не природной, а выработанной путем многолетних упражнений. Именно поэтому совет барышни надеть очки вызвал у него улыбку. Тем не менее, он пообещал принять во внимание ее слова, а сам продолжал. – Когда вы вышли из поезда, я обратил внимание, что никаких вещей у вас с собой не было, только ридикюль. Я удивился: откуда это вы едете без всякого багажа? Не нужно быть следователем, чтобы понять, что в далекий путь совсем налегке не отправляются. Таким образом, стало ясно, что ехали вы от силы одну-две остановки. У меня возникло подозрение, что вы уже знали о нашем грядущем приезде и специально ждали нас на предыдущей станции, чтобы попробовать с нами познакомиться. Варя захохотала, хотя глаза у нее при этом сделались злыми. Боже мой, познакомиться! Нет, конечно, господин Загорский – мужчина интересный, но не до такой степени, чтобы женщины подстерегали его на каждом углу. Да и вообще, как она могла знать, что они поедут на этом поезде? – Вы не могли, но это вполне мог быть местный жандармский начальник, которому телеграфировало начальство. Если я прав, и преступник, кто бы он ни был, с ним в сговоре, он наверняка сообщил ему – или ей – когда нужно ждать следователя из Петербурга. Варвара Евлампиевна только плечами пожала, не сочтя нужным опровергать очевидную чепуху. Загорского это, впрочем, совершенно не смутило. Он налил из графина воды в стакан, отпил немного, чтобы промочить горло и продолжал. – Итак, узнав, что мы едем на этом поезде, вы решили с нами познакомиться поближе. И несчастного пьяницу вы спровоцировали только затем, чтобы обратить на себя наше внимание. Врага ведь лучше иметь рядом, не так ли? Госпожа Котик, не выдержав таких инсинуаций, решительно заявила, что все это – дурацкие фантазии действительного статского советника, которые не имеют под собой никаких оснований. – Может быть, – кивнул Нестор Васильевич. – Каждый случай в отдельности еще можно было бы объяснить. Их можно объяснить даже взятые все вместе. Однако вас подвело неистребимое женское любопытство. Вам мало показалось познакомиться с нами, вы решили еще и узнать, что мы с собой везем и что собой представляем. Когда мы прибыли на станцию, вы дали понять, что за вами должен приехать экипаж. При этом вы так тонко построили разговор, что я решил, будто вы и нас собою захватите. Однако, когда ваша пролетка приехала, вы ускользнули от нас, словно бабочка от энтомолога. К тому времени все извозчики разъехались, осталась только телега старика Антипа… И нам пришлось ехать в его древней, разваливающейся на ходу повозке. – Можно подумать, вас жандармы не могли довезти, – хмыкнул Ячменев. Загорский на это отвечал, что жандармы, разумеется, могли, вот только они с Ганцзалином решили не поднимать лишнего шума. Ему хотелось осмотреться на месте, поговорить с людьми, а потом уже и объявляться. Но ничего этого не вышло, в первую очередь из-за госпожи Котик. – Боже мой, вы из меня делаете какую-то Екатерину Медичи[26]! – фыркнула Варя. – Дослушайте сначала и, может быть, окажется, что все на свете Медичи рядом с вами – просто дети малые, – возразил действительный статский советник. Итак, им ничего не оставалось, как ехать в деревню на телеге старика Антипа. Когда они проезжали мимо леса, возница обратил их внимание на то, что на берегу озера, кажется, что-то лежит. Загорский с Ганцзалином сошли с телеги и направились к озеру. Здесь они обнаружили куски какой-то светло-синей материи, которая напоминала обрывки жандармского мундира. Когда действительный статский советник с помощником вернулись на дорогу, телеги они там не нашли – возница Антип сбежал вместе с их вещами. Однако на следующее же утро их саквояжи были подброшены к дому Дмитрия Сергеевича Ячменева. – Ага, – проговорил учитель, морщась, – вот, похоже, и до меня добрались. – Пока что нет, – покачал головой Загорский, – не спешите, всему свое время. В подброшенных назад вещах явно кто-то порылся, но, что удивительнее всего, ничего не взял. Если бы Антип промышлял воровством и грабежом, он бы не удержался от того, чтобы что-то украсть. Тем более, в саквояжах были кое-какие ценные вещи. Однако вор удивительным образом оставил все как было. – А то, что Антип – честный человек, который просто испугался и уехал – такую версию вы не рассматривали? – спросила Варвара Евлампиевна. Рассматривали, конечно, любезно отвечал Загорский. Однако, если он честный человек, почему он, во-первых, рылся в чужих вещах, и что он там искал? Во-вторых, почему он просто не принес вещи назад, чтобы заодно получить свои законные два целковых? В третьих, откуда так удачно на берегу возник мундир следователя Персефонова, заставивший их вылезти из телеги? И, наконец, почему после того, как саквояж побывал у Антипа, вещи в нем стали пахнуть духами? – Да вы, верно, перепутали с духами лампадное масло, – засмеялась Варя. – Крестьяне для благородства аромата иной раз добавляют в него разные пахучие ингредиенты. Нестор Васильевич кивнул. Предположим, госпожа Котик ответила на последний вопрос. Но как быть с тремя первыми? Варя только плечами пожала: она понятия не имеет. Да и вообще, у нее хватает и своих забот. С какой стати ей выгораживать какого-то крестьянина? – Ну, хотя бы потому, что вы у этого крестьянина буквально на руках выросли, – отвечал Нестор Васильевич. – Вы рано лишились матери, отец ваш был занят служением Господу, а Антип с его женой фактически удочерили вас. И уж, конечно, он не отказал бы вам в такой мелочи, как увести саквояжи из-под носа у зазевавшихся путников. Варя нахмурилась и пробормотала сквозь зубы что-то вроде того, что его превосходительство судит всех людей по себе. Кроме того, он следователь и, значит, мысли не допускает о существовании честных людей. Действительный статский советник возразил на это, что честных людей он встречал гораздо чаще, чем жуликов и бандитов. Впрочем, к этому вопросу они вернутся чуть позже. А прямо сейчас он хотел бы обратиться к весьма примечательной личности Дмитрия Сергеевича Ячменева. – Благодарю за аттестацию, – шутовски поклонился учитель, но серые глаза его смотрели настороженно. При первом знакомстве с Ячменевым ничто не вызвало подозрений Загорского. Ни ружье в доме, ни внушительная историческая библиотека – эта страсть ему понятна, он и сам интересуется историей. Правда, на столе он заметил открытую книгу. Зрение у него прекрасное, так что даже издалека он смог прочесть имя автора вверху страницы. Написал книгу некий Владимир Ильин. Вы скажете, ну и что, мало ли в России Ильиных? Однако кроме фамилии автора прочитал он и еще кое-что: книга вышла в издательстве Марии Ивановны Водовозовой. Мария Ивановна, как известно, марксистка… Фон Шторн неожиданно прервал действительного статского советника, заметив, что марксисты – это, кажется, нечто вроде религиозной секты, наподобие хлыстов. Он как-то просматривал их «Манифест коммунистической партии», там было что-то о каком-то призраке. – Не о каком-то, а о совершенно конкретном, – поправил его Загорский. – Речь шла о призраке коммунизма, который, по мнению Маркса и Энгельса, давно уже бродит по Европе. Однако, похоже, в Европе ничего привлекательного этот призрак для себя не нашел, поэтому устремился в Россию. Так вот, марксистка Водовозова, имея свое издательство, публиковала кроме прочего, и книги известного российского социал-демократа и революционера Владимира Ульянова-Ленина. В том числе и под псевдонимом Владимир Ильин. – Отдавая должное вашей зоркости, должен заметить, что никакой особенной крамолы тут нет, – нахмурился Дмитрий Сергеевич. – Книги Ленина, насколько мне известно, не отнесены цензурой к запрещенным. – Не отнесены, – согласился Загорский и, прищурясь, посмотрел на учителя. Тот дернул плечом. – Что вы на меня так смотрите? – Я мог бы сказать, что любуюсь вашей неординарной внешностью, но это было бы преувеличением. Мне показалось любопытным, что вы назвали Ульянова – Лениным. Так этого господина зовут только товарищи по партии, это его официальный революционный псевдоним. Может быть, вы, Дмитрий Сергеевич, тоже принадлежите к партии большевиков? Ячменев пожал плечами: что за глупости! Он зовет его Лениным потому, что прочитал несколько его книг, подписанных именно так, а не по каким-то другим причинам. – Следовательно, вы не большевик, а просто любопытствующий? – Нестор Васильевич глядел на учителя с интересом. – Я так и предположил с самого начала. И в самом деле, революционера, состоящего под гласным надзором полиции, едва ли отправили бы учителем в приходскую школу. А это значит, что у Фемиды российской серьезных вопросов к вам не было. Но даже если бы вы и были большевиком, какой вам смысл убивать бедного эстонца, не так ли? Жандарма – еще можно понять, но простого крестьянина? Нет, совершенно незачем. Поэтому я и не придал особого значения этой вашей книге, хотя и отметил для себя сам факт ее наличия. Не придал особенного значения Загорский и собранию крокодильих историй, о которых рассказал ему Ячменев. С его точки зрения, это был всего лишь обычный фольклор с присовокуплением некоторых чудесных рассказов, которые сплошь и рядом попадаются в летописях. – Признаюсь, на миг у меня возник соблазн поверить в крокодила, который прячется в здешнем озере, время от времени вылезает на берег и пожирает заплутавших путников. Таким образом, можно было бы закрыть дело и возвращаться домой. Однако мое отличие от обычного следователя состоит в том, что я не службу несу, но работаю не за страх, а за совесть. Так или иначе, крокодилья версия продолжала существовать и даже получила дополнительные подтверждения. В частности, уверенность Загорского несколько пошатнула Варвара Евлампиевна, ходившая на озеро ночью кормить никому не известное чудище. Отгрызенная голова Саара тоже как будто говорила в пользу этой версии. И тогда действительный статский советник решил пройтись по избам и побеседовать с местным населением. Экспедиция эта, надо сказать, вышла чрезвычайно содержательной. Выяснилось, что почти никто из опрошенных ничего не знал о живущем в озере крокодиле. То есть не было на этот счет ни легенд, ни сказаний – ничего. Что, вообще говоря, выглядело очень странно. Народная фантазия устроена таким образом, что ей дай только повод – она тут же и разродится песнями и былинами. А тут как раз и повод такой благодарный – гигантский ящер, а в деревне как будто только вчера о нем услышали. Нестор Васильевич, однако, решил довести эксперимент до конца и отправился к местному старожилу и сказителю деду Семену. Зайти он решил издалека и попросил Семена спеть какие ни то песни, которые самому сказителю больше всего нравились. Деда словно подменили – глаз его зажегся молодым огнем, подагрические руки легко легли на струны домры, голос, до того хриплый, каркающий, очистился и повел песню ровно и мелодично. Не без удовольствия прослушав три былины, действительный статский советник спросил, нет ли у него сказаний про крокодилов, драконов, змеев или подобных же гадов. Дед кивнул не совсем уверенно, и, отложив в сторону домру, повел неспешное повествование про дракона, захватившего озеро Листвянка, да про попа, который его кормил, а после отдал дракону свою собственную дочь. Сказание это, в отличие от предыдущих, на музыку не было положено, да и знал его дед Семен нетвердо, периодически сбивался с ритма и путал слова. На вопрос же, насколько давнее это сказание, дед отвечал в том смысле, что, надоть, давнее, только он его раньше не слыхал. – А откуда же узнали? – спросил Нестор Васильевич. Оказалось, несколько дней назад – сколько именно, он и не упомнит – нашел он у себя во дворе грамотку старинную. А в грамотке вся эта былина и была изложена, осталось только выучить ее да на музыку положить. Ну, выучить-то он выучил, а на музыку положить еще не успел. Но это дело несложное, это он как ни то спроворит. Действительный статский советник спросил, нельзя ли посмотреть эту старинную грамотку, на что дед Семен, конфузясь, отвечал, что грамотку он где-то посеял и найти не может. – Вы что же, думаете, это я грамотку написал и подсунул ее старику? – возмутился Ячменев. Нестор Васильевич заметил, что ничего подобного он не говорил. Однако стало очевидно, что кто-то очень хочет, чтобы убийство в селе Розумихино списали на безответную и, скорее всего, несуществующую рептилию. Естественным образом под подозрение попал Дмитрий Сергеевич как наиболее рьяный защитник крокодильей теории. Вдобавок, вряд ли кто-то кроме него смог бы стилизовать сказание под старинный слог и записать его в соответствии с тогдашней грамматикой. Впрочем, история с фальшивой грамоткой оказалась тут вовсе не главной. Из разговора с дедом Семеном Загорский вынес куда более важную вещь. Одно из сказаний, которые спел рапсод, повествовало о золотом коне Батыя. – О, это должно быть очень интересно! – заявила Варвара Евлампиевна. – Вы нам расскажете об этом коне? Действительный статский советник отвечал, что такой прелестной барышне он готов рассказывать хоть обо всех конях Золотой орды. Она подняла бровь: господин Загорский, кажется, решил за ней приударить? – Как это ни грустно, но нет, – покачал головой Нестор Васильевич. – Просто я до глубины души восхищен вашей выдержкой и самообладанием. – Да никакой нет у меня ни выдержки, ни самообладания, – заметила Варвара Евлампиевна, – просто я ни в чем не виновата. Однако же вы обещали рассказать об этом вашем коне Чингис-хана. – Не Чингис-хана, а Бату-хана, или, попросту, хана Батыя, – поправил ее Нестор Васильевич. – Несмотря на некоторую брутальность моей профессии, я джентльмен, и не могу отказать даме в такой малости. Итак, золотой конь Батыя, а, точнее сказать, золотые кони – это предметы, имеющие необыкновенную историческую, археологическую и просто материальную ценность. До сего дня они считались утраченными безвозвратно. Однако прежде, чем обратиться к коням, Нестор Васильевич прочел небольшую лекцию о хане Батые. Внук великого завоевателя Чингис-хана, Батый и сам был воином не из последних. Им была завоеваны не только древнерусские княжества и сопредельные народы, Бату-хан разбил польские войска, захватил Венгрию, Хорватию, Далмацию, Боснию, Сербию и Болгарию. В конце концов монголы добрались даже до Центральной Европы и только Божья милость спасла от разгрома Священную Римскую империю. После этого Бату-хан вернулся в низовья Волги, и основал посреди степи свою столицу Сарай-Бату. В строительстве города приняли участие пленные мастера и вышел он на славу. Но главным украшением монгольской столицы стали два золотых коня. Всю дань, собранную за год, Батый велел обратить в золото, и уже из этого золота отлить двух коней, в глаза которым мастера вделали крупные рубины. Кони эти были поставлены у ворот столицы и олицетворяли собой могущество и богатство Золотой орды. В четырнадцатом веке столицу перенесли в город Сарай-Берке, сюда же перевезли и золотых коней. В 1380 году на Куликовом поле русские полки под водительством князя Московского и Владимирского Дмитрия Ивановича[27] разгромили войско монгольского темника Мамая. Темник бежал, вместе с ним из монгольской столицы исчезли и золотые кони. По легенде, один из коней был захоронен рядом с телом Мамая. Его долго искали, но так и не нашли, как не нашли и самой могилы монгольского темника. В тех местах до сих пор имеется какое-то количество курганов, которые называются «мамаевыми». Не нашли и второго коня, хотя его судьба казалась более ясной. Так, старики в заволжских казачьих станицах до сих пор рассказывают, что следом за отступающими монгольскими войсками русские разъезды стали небольшими группами проникать на территорию Орды. Один из таких разъездов якобы прорвался даже в саму столицу Сарай-Берке. Ни захватить город, ни удержать его русские не могли – слишком они были малочисленны. Зато им удалось отломать основание одной из золотых статуй, погрузить ее на подводу и сбежать прочь с бесценной добычей. Правда, уйти русским не удалось. Спустя некоторое время монголы пустили за похитителями погоню. Русские, обнаружив преследователей, решили вступить в бой. Однако силы были неравны, русский отряд был истреблен весь до последнего человека. Тем не менее, золотого коня Бату-хана ордынцы так и не нашли – ни тогда, ни позже. Увезти драгоценную статую русские не успели бы, точно так же, как не успели бы ее закопать. Делались предположения, что они ее попросту утопили. – Где утопили – в реке? – спросила Варя, жадно слушавшая рассказ. – Это первое, что приходит на ум, – кивнул Загорский. – Однако они вряд ли бы поступили так. Река, во-первых, занесла бы статую песком, во вторых, понемногу отнесла ее вместе с песком вниз по течению, после чего уже никто не смог бы ее обнаружить. Вероятнее всего, золотого коня утопили в стоячей воде – озере, болоте, пруду или другом подобном водоеме. Так вот, согласно былине, которую пропел мне дед Семен, конь этот был утоплен не где-нибудь, а в здешнем озере Листвянка. – Ну, и при чем же тут мы? – раздраженно пожал плечами Ячменев. – А вот тут позвольте мне вернуться назад, к началу нашей истории, – улыбнулся Нестор Васильевич.