Они выпили, не чокаясь. Генерал не поставил рюмку на стол, задумчиво вертел в руках. – Пробирает, – вдруг сказал он. – Что? – не понял Волин. – Я говорю: коньяк пробирает, – отвечал тот нетерпеливо. – Хороший знак. Если коньяк пробирает, значит, есть еще порох в пороховницах. Значит, поживем еще. Старший следователь кивнул: поживем, конечно, поживем, Сергей Сергеевич, о чем речь? Генерал со стуком поставил рюмку на стол, взглянул на Волина. Тому на миг показалось, что глаза его, желтые глаза старого филина наполнились вдруг молодой ясностью. – Слушай, – сказал генерал, – и слушай очень внимательно. Потому что история эта все еще продолжается, и конец ее, может быть, зависит от нас с тобой… Глава девятая. Допрос коменданта Из-за стены гремят бравурные аккорды, трофейный баян фирмы «Вельтмайстер» вовсю наяривает песню Матвея Блантера «Молодость». Командует баяном, то есть растягивает меха и жмет на кнопки сосед Сашки по коммуналке, военный инвалид Иваныч. Однако просто играть ему мало, Иваныч выпил и желает еще и петь. А поскольку человек он веселый и, несмотря на отсутствие левой ноги, даже озорной, слова он выбирает не самые благонадежные. Стена не может полностью заглушить его молодецкий баритон, который сейчас надрывается так, как будто до самого Кремля желает допеться: – На скамейке в томительной муке С пионеркой сидел пионер. Они взяли друг друга за руки - Это был всем ребятам пример… Казалось бы, вполне советская песня, никакой крамолы, однако Сашка видит, как напрягается мать. Она Иваныча хорошо знает и знает, что ждать от него можно любой шалости. И шалость тут же является – уже в припеве. На мотив той же «Молодости» Иваныч продолжает драть горло. – Почему пионер, Всем ребятам пример, Завалил на скамейку её? Потому что у нас Каждый молод сейчас В нашей юной стране, ё-моё! – Алкаш несчастный, – злится мать, – ему-то терять нечего, а нам каково? А ну, как услышат, донесут? Ведь всю квартиру потом перетряхивать будут: кто слышал, кто не слышал, почему не сообщил куда надо… Она сердито смотрит на Сашку: чего он тут сидит, уши развесил? Пошел бы лучше на улицу, погулял, и то толку больше. Сашку два раза просить не надо, он живо обувается и выбегает из дома. На улице солнце ослепляет его, и пару секунд он стоит, ошалело щурясь. Впрочем, непонятно, от чего он больше ошалел – от солнца или от пения Иваныча, которое все крутится у него в голове, в особенности же – самодельный припев. Песня эта переделана так, что поется в ней про юных пионеров. А он, Сашка, как и все нормальные советские дети, и есть не кто иной, как юный пионер. Выходит, то, что поет в своей песне Иваныч, это именно обращение к нему, как пионеру и даже, можно сказать, призыв. Сашка не вчера на свет родился, дружки давно объяснили ему, откуда берутся дети. Но, кажется, в клятве юного пионера никаких указаний на этот счет нет. И уж подавно нет там инструкции, чтобы заваливать своих же товарищей, юных пионерок, на скамейку. Нужно ли говорить, как странно Сашке слышать подобные песни – пусть даже и в исполнении человека заслуженного, фронтовика, отдавшего ногу в борьбе с фашистской гадиной за торжество идей социализма во всем мире… Но тут, однако, размышления его прерываются самым грубым образом. Погрузившись в раздумья, он не замечает, что его собственные ноги завели его в соседний двор, на территорию врага. Опаздывая в школу, он иногда пробегает здесь по утрам, когда народ идет на работу. В это время шпана обычно прячется по углам и такой пробег почти безопасен. Но сейчас, ближе к вечеру, это может оказаться чистым самоубийством. Может – и оказывается. – Дяденька, дай десять копеек, – сверху вниз на него издевательски глядит вечный второгодник Василий Сумкин по кличке Рында. Что такое значит эта кличка, Сашка, конечно, не знает, да и не очень-то интересуется. Достаточно того, что шестнадцатилетний Рында наводит нечеловеческий ужас на всех окрестных подростков, да и взрослые стараются обходить его стороной. Рында глядит издевательски, и сама просьба его издевательская: Сашка на голову его ниже, какой он ему дяденька? Он судорожно хлопает по карманам, отчаянно надеясь, что там найдется хоть какая-нибудь мелочь – откупиться. Рында известен своей жестокостью. Сам он, впрочем, не бьет, для таких целей при нем имеется малолетняя шпана – им, в случае чего, даже тюрьма не грозит по малолетству. Но малолетство в данном случае дела не облегчает, а наоборот, усугубляет, потому что шпана не чувствует ни меры, ни жалости, а дай им волю, может и вовсе искалечить клиента. Денег, как назло, у Сашки нет ни копейки, вся мелочь осталась в других штанах. Рында, между тем, прищурясь, глядит на него. Что делать? Рвануть? Догонят, вон в трех шагах скамейку облепила шпана, все внимательно смотрят на него: кто с ухмылкой, кто презрительно. Таким только дай повод – затопчут, как слоны, одно воспоминание останется. А даже если и не догонят сегодня, доберутся завтра, послезавтра – когда-то же надо будет из дома выйти. И никто тут не поможет, никто не защитит. Все знают, что за шпаной и за такими как Рында стоят настоящие уголовники, люди страшные и беспощадные, им на ножи кого угодно поставить – раз плюнуть. – Время тикает, – Рында, видя, что Сашка замер, парализованный страхом, решает его немного поторопить. – Срок прокуковал, теперь с тебя не десять копеек, а целковый. – Рында, сейчас денег нет, я завтра принесу, – ноет Сашка, надеясь отдалить расплату. – Завтра принесу, честное пионерское! – Ты меня завтраками не корми, сучонок, – Рында хмурится. – Ты, я смотрю, вообще не из нашего двора, ты чего тут делаешь? – Я мимо шел, случайно попал, ошибся, – снова начинает ныть Сашка. Рында объясняет ему, что за случайно бьют отчаянно, слышал он такое или нет? Сашка холодеет, понимая, что вот сейчас настанет ему полный и безусловный конец. Однако перед тем, как напустить на Сашку своих волчат, Рында внимательно меряет его взглядом с головы до ног и внезапно осклабляется. Ладно, он сегодня добрый. Пес с ним, с рублем – пускай снимает штаны. Услышав такое предложение, Сашка вздрагивает от ужаса. И не потому, что ему предстоит на глазах у всех разоблачиться до трусов, а потому, что штаны на нем непростые, штаны эти прислал ему отец из Германии, где служит сейчас военным комендантом в одном немецком городке. Штаны эти, надо сказать, совершенно необыкновенные. Сделанные из черной лоснящейся чертовой кожи, они не имеют сносу, и хоть Сашка носит их уже полгода, смотрятся как новенькие. Текстура у них такая, что они почти не пачкаются, а если и пачкаются, то очень легко стираются, что является особенным источником радости для матери, вечно перегруженной домашними делами. Много у штанов этих достоинств, всех и не перечислишь. Но главное в них все-таки то, что подарил их отец и то, что это единственные у Сашки приличные штаны. И теперь, выходит, надо их паршивому второгоднику отдать? Он пытается заболтать Рынду, уговорить его, выдвигает даже последний аргумент – что под штанами у него ничего нет, хотя на самом деле это не так. Однако Рында неумолим. – Значит, домой пойдешь с голой задницей, – припечатывает он. – А если жить без штанов не можешь, так завтра принесешь сто рублей, и выкупишь, снова будут твои. Сашка понимает, что выхода у него нет, подхватывается и несется, как заяц, прочь. За ним, ссыпавшись со скамейки, вопя и улюлюкая, гонится вся гоп-компания. Сашка чувствует, как слабеют и подгибаются у него ноги, как движутся они все медленнее и медленнее, как спина его холодеет от страха перед набегающими огольцами. Еще секунда-другая – и догонят, опрокинут, затопчут, будут пинать твердыми башмаками, но самое главное – стянут с него отцовские штаны. Внезапно он чувствует, что кто-то хватает его за шиворот, но вместо того, чтобы опрокинуть на землю, железной рукой поднимает в воздух. На миг он немеет от ужаса, поняв, что догнал его сам Рында и сейчас ему выйдет полный и окончательный абзац. Спустя секунду Сашка решает, что жизнь надо продать подороже. Вися в воздухе, он начинает дергаться и брыкаться изо всех сил. – Пусти! – кричит он. – Пусти, укушу! Я психический! Не то, чтобы он надеется, что Рында его отпустит, но надо же что-то кричать, когда висишь в воздухе. Вот он и кричит. Однако внезапно слышит над собой знакомый голос: – Что это у вас тут за скачки с препятствиями? Сашка поначалу ушам своим не верит. Но спустя несколько секунд все-таки до него доходит: это же папка! Папка из Германии приехал! В следующий миг Сашка уже стоит на земле, изо всех сил прижимаясь к надежной отцовской руке. – Что происходит, я спрашиваю? – в голосе отца слышны нотки человека, привыкшего командовать. Но голос этот обращен не к нему, а к малолетним бандитам. Вперед вразвалочку выходит Рында. Он крупный не по годам, ростом с отца. Видно, что привык никого не бояться. За ним стоит шпана помельче, но ее много. Сашке опять становится страшно. Что если они все вместе сейчас набросятся на папку? Их ни военная форма не испугает, ни майорские звездочки на погонах. – Он нам деньги должен, – сплевывает на асфальт Рында. – Ты брал у них деньги? – спрашивает отец у Сашки. Тот только головой мотает. – Да брешет он, – ухмыляется Рында. – Он у меня сто рублей свистнул. Вся шпана согласно кивает: именно так, свистнул, все честная компания тому свидетели. Но отцу уже все ясно. – Ну вот что, золотая рота, слушай меня внимательно, – говорит отец сурово. – Это мой сын, и он отродясь ничего ни у кого не крал. Так что расходитесь потихоньку во избежание неприятностей. Я ясно выразился? Шпана молчит, признавать свое поражение ей не хочется. Но перед ней человек военный, бывалый, в кобуре у него наверняка наган или другой какой револьвер. Словом, говорить с ним с позиции силы не получится, но и отступать просто так не с руки. – А это чё такое? – шпаненок лет двенадцати, подойдя поближе, пинает отцовский чемодан ногой. – Чё там есть? Отец, не говоря худого слова, дает ему леща. Тот отскакивает, потрясенный, ноет, чешет ушибленное место. – Я все сказал, – говорит отец, адресуясь к Рынде. – А если кому что непонятно, разговор будет происходить уже в другом месте. И не в милиции, а в военной комендатуре. Еще вопросы есть? Вопросов нет, и все расходятся. Отец подхватывает в одну руку чемодан, другой берет за руку Сашку, и они отправляются домой. Дома их встречает мать, совершенно растерявшаяся от радости. Нет, они с Сашкой, конечно, знали, что отец сложил с себя обязанности военного коменданта немецкого города Виртинген и должен вернутся домой, вот только не знали точно, когда именно это случится. Когда Сашка с отцом только заходят в квартиру, их видит соседка, бабка Манёфа. – О, – говорит Манёфа, – явился – не запылился! Что ж чемоданчик такой маленький, люди вон с войны вагонами добро везли. Гарнитуры мебельные, сервизы фарфоровые, хрусталь, серебро… – Не знаю, что за люди, – сухо говорит отец. – Я на фронт не за серебром ехал и не за сервизами. И проходит мимо бабки Манёфы прямо в их комнату.