– Значит, ты считаешь, что выбитые на скульптурах номера – это географические координаты – градусы, минуты и секунды? – спросил он, когда американец, наконец, умолк. Тот кивнул: не просто считает, он в этом уверен. Всего скульптур в доме деда было восемь. Однако в письме, которое оставил дед, есть фотографии лишь шести из них – именно они являются ключом к местонахождению золотого коня. Так вот, последние лет тридцать он, Отто фон Шторн, потратил на то, чтобы проследить судьбу пяти скульптур, найти их и выкупить. Одну он нашел в краевом музее, другая украшала кассу в провинциальном зоопарке, третью увез в Швецию любитель сувениров, четвертая оказалась у русского издателя, пятая… Впрочем, это все неважно. Важно, что из шести скульптур не найденной осталась только одна – та самая, которую увез отец полковника Лукова. Если он узнает, какой на ней номер, они смогут найти золотого коня и продать его коллекционерам, а деньги после этого поделить между собой в разумных пропорциях. Полковник слушал его вполуха, а сам думал о чем-то. – Это все хорошо, конечно, – перебил он гостя, опуская пистолет и головой указывая американцу на диван. – Но как же понять, какие цифры обозначают градусы, какие минуты, а какие – секунды? Фон Шторн, забравшись на диван, отвечал, что это очень просто. Все статуэтки стояли в доме в определенном порядке. Первая означала градус восточной широты, вторая – минуту, третья – секунду. Четвертая указывала на градус северной долготы, пятая – на минуту, шестая – на секунду. – Но ведь скульптуры пропали из дома, как же установить верный порядок, в котором они стояли? Фон Шторн улыбнулся. Его дед был предусмотрительный человек. Он понимал, что изваяния не привязаны к местам и могут быть увезены или просто украдены. Поэтому он сочинил стишок, который позволяет установить порядок расстановки скульптур. Полковник только головой покачал. Почему же их дед, такой предусмотрительный, просто не взял и не написал, где именно лежит сокровище? Американец осклабился. Дед был слишком подозрительным, он не доверял людям, не доверял даже нотариусу. И потому устроил все так, чтобы найти сокровище смог только его сын, потому что только он знал некоторые детали, указывавшие на местонахождение коня Батыя. Впрочем, полковник может убедиться в его правоте, ему достаточно только сказать, где именно он хранит последнюю из баронских скульптур. Они посмотрят, что там за цифры и сразу узнают, где именно спрятан конь. – Ну, конечно, – усмехнулся Луков. – Ты посмотришь, а потом уедешь к чертовой матери и ищи тебя, свищи. Фон Шторна такое предположение, кажется, даже оскорбило. То есть как это – ищи-свищи? У них ведь джентльменское соглашение. Он, Отто фон Шторн, предлагает полковнику участие в прибылях. Они справедливо разделят деньги от продажи золотого коня и заживут припеваючи. – Справедливо – это как? – полковник сурово глядел на американца из-под седых бровей. Ну, учитывая силы и время, которые потратил фон Шторн, а также его потомственные права на сокровище… – Украденное сокровище, – уточнил Александр Анатольевич. Гость поморщился: эти русские – такие буквалисты. Если бы не его дед, золотой конь и до сих пор лежал бы на дне озера Листвянка, скрытый от всех под трехметровым слоем ила. Теперь же он может попасть в музей, люди будут любоваться этой красотой. И всего только и требуется, что выкупить его за заранее оговоренную сумму… Так вот, учитывая все вышесказанное, лично ему справедливым представляется такое разделение: десять процентов от суммы – уважаемому полковнику, остальная часть, как бы ни была она скромна – Отто фон Шторну. – Ишь ты, – усмехнулся полковник. – Девяносто процентов. Губа у тебя, я гляжу, совсем не дура. А мы ее сейчас тебе закатаем, эту твою губу. Учитывая, что я поймал тебя на месте преступления, и грозит тебе остаток жизни сидеть в тюрьме, а также учитывая, что без моей статуэтки ничего ты не найдешь, предлагаю настоящую справедливость. Половина тебе, половина – мне. Американец – или правильнее все-таки было бы называть его немцем? – так вот, американец, услышав такие слова, вытаращил глаза. По его мнению, это была совершенно несуразная цифра. О’кей, если десять процентов полковнику кажется недостаточной долей, можно взять двенадцать, пусть даже пятнадцать процентов. В самом крайнем случае он согласен отдать ему двадцать процентов. Двадцать процентов – это же пятая часть от миллионной сделки! Однако полковник был не настроен торговаться. Или американец принимает его условия, или идет куда подальше. Вздыхая и сокрушаясь, кляня горькую свою иностранную судьбину, Отто фон Шторн все же вынужден был согласиться на предложение Александра Анатольевича. – Так-то оно лучше, – подобрел Луков и даже верный свой «макаров» опустил. – Только имей в виду, ты хитер, а я хитрее. Поэтому код я посмотрю, а тебе не скажу. Мы с тобой вместе с Германию поедем. Приедем на место, ты мне скажешь свои координаты, и я лично покажу, где копать надо. Это хитроумное предложение расстроило фон Шторна еще сильнее, однако крыть ему все равно было нечем и он согласился. Вообще, его уже била дрожь от нетерпения, он становился то красным, то снова бледнел. – Когда же, – спросил он, – когда вы посмотрите код на вашей статуэтке? Тут полковник неожиданно вздохнул и отвел глаза. – Что? – забеспокоился немец. – Что означать эти ваши вздохи? Что-то не так? У вас, может быть, нет доступ к статуэтка? – Нету, – признался полковник. – Да ты сядь обратно, что ты вскочил? И он коротко объяснил иностранному гостю, что после того, как отца арестовали по навету, в квартире у них произвели обыск и бронзовую статуэтку унесли чекисты. – Как – унесли? – пролепетал Отто фон Шторн. – Куда унесли?! – Изъяли, – объяснил полковник. – Как вещественное доказательство. – Какое доказательство? – не понял немец. – Доказательство чего? Доказательство того, что майор Луков в Германии брал взятки. На самом деле ничего он не брал, конечно, но кому-то очень хотелось его посадить. И тут уж, как говорится, все средства оказались хороши. Так что вот, посадили, а фазана с лисой изъяли и увезли неизвестно куда. На фон Шторна теперь жалко было смотреть. Он сразу как-то весь сдулся, потек и черты лица его, до того вполне респектабельные, словно смыло дождем. Теперь на этом замазанном холсте не разглядеть было ни глаз, ни бровей, ни даже носа – только обиженные, сложенные в ижицу губы. – Значит, все пропало?! – простонал он. – Почему же вы сразу не сказать? Ведь это значит, что все зря?! Полковник с минуту глядел на него, морща лоб. Потом проговорил: – Почему же зря? В архивах есть дело отца, а там имеется протокол обыска и изъятия. Надо только добраться до него… * * * Воронцов глядел на полковника, как на сумасшедшего. – Найти протокол сороковых годов? – переспросил он. – Ты в своем уме, дружище? Луков поморщился. Не за тем он пришел к приятелю, чтобы его сумасшедшим называли. – А как же тебя называть изволишь? – язвительно спросил генерал. – Аристотелем, может быть? Или Сократом? Полковник сидел хмуро. Да все он понимает, но потому и явился к Воронцову. Тот, во-первых, генерал, во-вторых, историк. У него к архивным документам допуск есть. – Так то – архивные документы! – Сергей Сергеевич уже не сдерживался и теперь почти что кричал. – Это приказы, распоряжения, приговоры и все в таком роде. Это содержательные бумаги. А ты чего захотел? Ты знаешь, сколько тогда было таких протоколов? Знаешь? Миллионы! Да кто и где бы стал их хранить?! Или, может, по-твоему, в госбезопасности каждую использованную туалетную бумажку хранили? Если нет грифа «совершенно секретно» или там «хранить вечно» – полежала бумажка свой срок, да и под нож ее. Полковник это понимал хорошо, сам, слава Богу, всю жизнь отслужил в органах. И все же, все же. Может быть, если найти само дело его отца, там найдутся и следы статуэтки? Генерал только головой покачал. Дело его отца майора Лукова надо было искать в девяностые, когда архивы КГБ открывали. Сейчас все снова закрылось. Если есть в деле хоть одна страница под грифом «секретно», дело не откроют. – Слушай, Сережа, – полковник давно не говорил со старым другом так серьезно. – Я ведь не просто так прошу, мне статуэтка эта по горло нужна. Это ты свою жизнь со смыслом прожил – даже когда все обрушилось, нашел себе дело – историю. А я, понимаешь, ни Богу свечка, ни черту кочерга. А тут на склоне лет появился такой шанс. – Какой еще шанс? – генерал внимательно смотрел на Лукова. – Ты о чем вообще? Луков замялся: не знаю, говорить ли. Генерал вспылил, застучал кулаком по столу. – Ты меня такой задачей грузишь, а зачем оно тебе, объяснить не хочешь? Полковник умолк, повесил голову. Молчал наверное, минуты три. Потом посмотрел на друга мученическим взглядом. – Я тебе расскажу, только ты – никому… * * * Спустя полчаса, когда полковник закончил свой рассказ, Воронцов встал с кресла, открыл форточку и сделал то, чего не делал уже лет двадцать, а именно – закурил. Выкурив папиросу, он выбросил ее прямо в форточку, что для аккуратного генерала было делом тоже невиданным. Потом повернулся к Лукову и посмотрел на него крайне хмуро. – И все равно, грязная история, – сказал он. – Грязная и противозаконная. – Что в ней противозаконного? – оскорбленно спросил полковник. – Хочу найти скульптуру, которую подарили отцу благодарные люди. Воронцов отвечал, что дело не в скульптуре, а в том, для чего она ищется. Какой-то проходимец, фашистский отпрыск к тому же, хочет заграбастать археологическое сокровище, которое, между нами говоря, было украдено из России. И он, Луков, собирается этому проходимцу помочь. – Я не проходимцу пытаюсь помочь, – отвечал полковник хмуро. – Я внуку своему пытаюсь помочь… Я же тебе сказал, у него спинальная мышечная атрофия. Пока ребенком был, нам по госпрограмме «Спинразу»� давали. Но парню скоро шестнадцать лет исполняется. А для взрослых бесплатного лекарства добиться гораздо труднее. А если самим покупать, так это почти четыреста тысяч долларов в год. Где их взять? Негде! Значит что выходит – умирать мальчишке? За что? Чем он виноват? Перед глазами его отчетливо встал хрупкий, изломанный, словно сухая веточка и самый любимый внук Сашка. Он сидел в инвалидном кресле, маленький, нечеловечески худой, упакованный в корсеты и улыбался деду счастливой почему-то и тоже прозрачной улыбкой. Луков только что купил ему очень дорогой и очень хороший планшет, которым можно было управлять при помощи голоса. Одна, правая, ручка у парня худо-бедно работала, левая же была зажата в локте и не действовала почти совсем. Да и правая, между нами говоря, не очень-то была рабочая. Даже пластиковую чайную ложку, с помощью которой он пил чай, было трудно ему держать, очень быстро рука уставала. Поэтому планшет с голосовым управлением оказался для парня настоящим подарком. – Спасибо, дед, – сказал Сашка, освещая полковника огромными, в пол-лица глазами. – Уж и не знаю, что бы я без тебя делал. С тоски бы волком выл, наверное круглые сутки. Вот был бы сюрприз соседям. Острый язык и саркастический нрав внук унаследовал, видимо, по прямой линии от деда. Разговаривая с ним, Луков быстро забывал, что перед ним сидит тяжело больной мальчишка, обреченный в лучшем случае, на пожизненную инвалидность, а в худшем – на скорую мучительную смерть. Пока власти платят за «Спинразу», внук живет. Но что будет дальше? – Не печалься, дед, все будет пучком, – Сашка его еще и утешал, и поддерживал в отчаянные часы. – Посмотри, как далеко ушло человечество, какие технические изобретения, какие лекарства! В прошлом веке бы я родился – до двух лет бы не дожил. Что-нибудь придумают. Да придумали уже, придумали! Есть уже препарат, способный безнадежно больного превратить в здорового. Вот только стоит он таких денег, которые нормальный человек за всю жизнь не заработает. – Есть, есть лекарство, которое проблему решает, – горячо повторил полковник, глядя во внимательные глаза Воронцова. – Раз и навсегда решает притом. Оно просто вытесняет больной ген, и человек становится здоровым. Один раз его принял – и все. Но цена этому препарату – больше двух миллионов. И не рублей, Сереженька, а долларов! И откуда, скажи, могу я достать такие деньги? Ниоткуда. И ты не достанешь. Так, может, это Бог мне такой шанс дает? Может, вся эта история с золотым конем только потому и началась, что нужно спасти жизнь одному мальчишке. И пока есть хоть какой-то шанс, я не отступлюсь. Воронцов только руками развел беспомощно. Да он ведь и не отговаривает, но невооруженным глазом видно, какая это все авантюра. Ну, предположим, найдет Луков статуэтку, посмотрит, что у нее там за номер. А дальше что? Ехать с фон Шторном в Германию? Как только золотой конь окажется в руках американца, он просто избавится от Лукова. Прирежет, как барана. И все его благие намерения на этом и кончатся. Полковник упрямо мотнул седой головой: не прирежет. Для того он всю историю Воронцову и рассказал. – Фон Шторн знает, что друг мой, генерал КГБ, случись чего, его из-под земли достанет. Так что ему дешевле будет от меня откупиться. Воронцов покачал головой: ну, спасибо, удружил. Еще и его к этой афере приплел. Ему девяносто уже, он сам на ладан дышит, кого и как он сможет достать? Ну, так американец-то этого не знает, возразил Луков, у них на слова «генерал КГБ» одна реакция – поджилки начинают трястись. А то, что КГБ уже тридцать лет, как не существует, а генералу триста лет в обед, такие тонкости никого не волнуют. Единственное, что они там у себя усвоили – что у КГБ длинные руки. И никто не хочет, чтобы эти длинные руки взяли его за горло. Так что ничего, не убьют его. А главное сейчас – любыми средствами добраться до статуэтки. Генерал еще немного подумал, почесал нос. Ладно, сказал он, шансов ноль из ста, но попробуем. И попробуем одновременно с двух концов. Он, Луков, составит заявление в Московское управление ФСБ. В заявлении этом он попросит выдать ему дело его отца, незаконно репрессированного в 1947 году и реабилитированного в 1957 за отсутствием в его действиях состава преступления.