– Они, конечно, упираться будут, тысячу бумажек и справок попросят, но это ничего, продавим, – уверенно сказал Воронцов. – В конце концов, ты же человек из системы, заслуженный ветеран спецслужб. Сейчас это ценят, не то, что в девяностые. Я, со своей стороны, попытаюсь зайти с черного хода, через свои связи. Скажу, что для книги нужно – о героизме и гуманности работников НКВД-МГБ в послевоенные годы. – Гуманности? – удивился Луков. – Ее, матушки, – кивнул Воронцов. – Сейчас, понимаешь, мода пошла на гуманность и человечность и не просто каких-то обывателей, а именно, что спецслужб. Доказано, что даже во время репрессий в советское время рядовые работники органов как могли, спасали людей, отмазывали их от высшей меры, старались смягчить наказание. – Кем доказано? – спросил полковник с невинным видом. Генерал поглядел на него свирепо. Да он издевается, что ли? Говорят ему – доказано, значит, доказано! Или он что, не верит в гуманность родных органов? – Верю всякому зверю, а ежу погожу, – ухмыльнулся Луков. Такой уж, видно, был у полковника зловредный характер, что даже в самых сложных и драматических обстоятельствах продолжал он над всем ехидно посмеиваться. – Знаешь, Сашка, если б я тебя не знал сто лет и не дружил с тобой еще столько же, я бы тебя лично своими руками расстрелял – как человека, дискредитирующего специальные службы, – сказал Сергей Сергеевич. Полковник отвечал, что у них расстрел законом не предусмотрен, а Воронцов на это ответил, что для него, Лукова, можно было бы сделать исключение. Так, привычно поддевая друг друга, кажется, обрели они наконец более-менее устойчивое расположение духа. Теперь можно было браться за дело, каким бы ни казалось оно трудным и бесперспективным. – Нет такого дела, с которым не справились бы генерал и полковник, пусть даже и в отставке, – заметил Луков. Генерал рассеянно покивал, что-то соображая. В голову ему пришла новая мысль. – Знакомства знакомствами, но народ нынче пошел жадный, – проговорил он озабоченно. – Может такое случиться, что понадобится кое-кого подмазать. – Это сколько угодно, – кивнул полковник. – Фон Шторн все оплатит. Как говорится, в его интересах. – Ну, и ладушки, – успокоился генерал, – будем считать это немецкими репарациями за ущерб, нанесенный нам в Великой Отечественной… Эпилог. Трудные вычисления Сергей Сергеевич, наконец, умолк – кажется, долгий рассказ утомил его. Волин тоже молчал, смотрел на Воронцова выжидательно. Однако Сергей Сергеевич повесил голову на грудь и сидел молча – то ли думал о чем-то, то ли просто по старческому своему обыкновению, не говоря худого слова, взял да и заснул. Можно было бы, конечно, пока поставить чайник, авось минут через пять-десять генерал сам очнется, но старшего следователя заело любопытство. С минуту оно боролось с чувством приличия, но, как и следовало ожидать, любопытство все-таки победило. Волин деликатно откашлялся. – Сергей Сергеевич, а что было дальше? Воронцов медленно поднял на него взгляд. Нет, непохоже было, что он спал. Похоже было, что наоборот, о чем-то сосредоточенно думал. – Дальше не было ничего, – отвечал он медленно. – Точнее сказать, ничего хорошего не было дальше. Искали мы скульптуру, искали, перерыли все, что только можно, даже дело майора Лукова нашли. Однако ничего об изъятом фазане так и не узнали, кроме того, что, очевидно, пропал он с концами. Фон Шторн, насколько я знаю, уехал в Германию, может быть, надеялся не мытьем так катаньем там, на месте что-то выяснить… – Значит, внук Александра Анатольевича так лекарства и не дождался? Генерал вздохнул: похоже на то. Луков, правда, не сдавался, все искал, думал. И вот как раз в тот день, когда его убили, позвонил Воронцову – есть, говорит, кое-какие соображения. Приехал в гости, оживленный был, почти радостный. Воронцов пошел в магазин – печеньки купить, может и запить чем-то. А когда вернулся, Луков уже лежал мертвый, убили его эти сволочи, перепутав с генералом. Вот так-то, Орест Витальевич, судьба, как говорится, индейка, а жизнь и того хуже. – Н-да, – покачал головой старший следователь. – Грустная история, однако. А я, честно говоря, надеялся, что Луков все-таки установит координаты места, где спрятан золотой конь. – Да он, может, и установил, только сказать не успел, – генерал встал из-за стола и сам, как это делал почти всегда, отправился на кухню ставить чайник. Волин двинул за ним, его беспокоило какое-то неясное соображение. На кухне, впрочем, соображение это оформилось в совершенно определенную мысль. В самом деле, дамы и господа, если полковник, не имея подсказки в виде статуэтки, все-таки до чего-то додумался, кто помешает сделать то же самое им самим? Воронцов хмыкнул: что, золотой конь покоя не дает? Собрался бросить Следственный комитет и уехать на теплое море? – Ничего я не собрался, – огрызнулся Волин. – Просто хочется справедливости. В конце концов, Луков ведь и по нашей с вами вине погиб. Думаю, лучшей памятью от нас ему будет, если мы все-таки найдем этого чертова коня, получим деньги и вылечим его внука. Генерал помолчал с полминуты. Потом, разлив чай по чашкам, вдруг хмуро кивнул: он и сам об этом думал. И если души людей после смерти не умирают, то душа полковника, конечно, будет довольна, если им удастся отыскать коня. А если даже и умирают, все равно – его, Воронцова, душа будет спокойна: чем мог, помог внуку старого друга. – Тогда давайте попробуем прикинуть, до чего и как мог додуматься полковник, – деловито сказал Волин, ставя на поднос кружки с чаем и вазочку с любимым генеральским печеньем. Он отнес поднос в гостиную, за ним задумчиво шаркал тапками генерал. Уселись за столик, отпили из чашек по глотку. Старший следователь захрустел печеньем. Итак, вопрос первый. Какой по счету стояла в доме утерянная статуэтка, или, говоря проще, какую из координат могла она обозначать? – Она стояла третьей с начала, – отвечал генерал. – Цифры на первой статуэтке в ряду означали градусы северной широты, второй – минуты, третьей – секунды. Цифры на четвертой, соответственно, градусы, минуты и секунды восточной долготы. Таким образом, наша статуэтка содержала в себе указание на секунды северной широты. Предположим, нам известны все координаты до секунд включительно. Если бы мы были на экваторе, площадь, где надо было бы начинать искать, составляла бы примерно девятьсот квадратных метров, на нашей широте – примерно четыреста квадратных метров, то есть где-то двадцать метров на двадцать. Вполне обозримое пространство. – А если мы, как сейчас не знаем секунд северной широты? – спросил Волин. – Тогда площадь существенно увеличивается. Минута широты примерно равно морской миле, то есть что-то около тысячи восемьсот пятидесяти метров. Таким образом, не зная секунд широты, но зная секунды долготы, искать нам пришлось бы уже на площади в тридцать семь тысяч квадратных метров. Длина поиска в этом случае составит те же двадцать метров, а вот ширина – уже около двух километров. Найти на такой территории что-то сравнительно небольшое довольно затруднительно. Волин согласился: да, затруднительно. Но только в том случае, если нет дополнительных указаний. Может быть, они были, эти указания? И, может быть, благодаря им полковник смог вычислить точное расположение золотого коня? Генерал пожевал губами. – Может быть, – сказал он раздумчиво. – Очень может быть. Луков говорил про стишок, благодаря которому можно установить правильную расстановку статуэток в доме, то есть правильный порядок координат. Не исключаю, что в нем содержались и другие указания. – Скорее всего, – кивнул старший следователь. – В противном случае как бы еще полковник вычислил точное место, где барон фон Шторн спрятал коня Батыя? Вы записали текст этого стишка? Генерал посмотрел на него, как на дурака: конечно, нет. Хорош бы он был, начав на глаза у Лукова переписывать стишок. Полковник мог заподозрить, что он, генерал, тоже пристраивается к золотому коню. Нет, ничего он не записывал. – Вот черт! – Волин не скрывал досады. – Не знал, Сергей Сергеевич, что вы такой деликатный. Только из-за вашего, пардон, чистоплюйства ничего мы теперь не найдем. Теперь остается нам только поднять лапки и искать себе другое занятие. Генерал секунду глядел на него без всякого выражения. Потом вдруг бесцветные старческие его губы разъехались в бледной ухмылке. – Я не записал, – повторил Воронцов и постучал себя пальцем по лбу. – Да мне и незачем, я и так все помню. И он, улыбаясь, продекламировал. «Фазан с супругою в гнезде, И лис, что шастает везде… Фазан стремглав вперед летит, Коварный лис за ним бежит. Пусть лис от ярости визжит - Фазан семейство защитит. Пусть даже в схватке он падет, Во тьму забвенья не уйдет. Он одолел глухую тьму — И память вечная ему. Порядок ты узнал – и что ж? Ты внутрь взгляни и все поймешь». – Ну и стишата, – поморщился Волин. – Как будто на конкурс провинциальной песни и пляски писались. – Да, не Пушкин, и даже не Сергей Михалков, – согласился генерал. – Можно даже сказать, натуральный графоман писал. Но не для красоты писано, а с конкретной целью. Я думаю, что свою функцию эти стишки выполняют отлично. – Они так и написаны – по-русски, или это с немецкого перевод? Оказалось, именно так, по-русски, они и были написаны. Для старого лифляндского барона оба языка были родными, однако он резонно полагал, что европейцам понять смысл русского стихотворения и связать его с тайной будет гораздо сложнее. Волин на всякий случай записал все-таки весь стишок на бумагу и теперь снова и снова проглядывал его сверху вниз. – Очень может быть, что это шифр, – сказал он задумчиво. – Осталось только понять, где искать ключ. Воронцов саркастически пожевал губами, потом осведомился, играет ли старший следователь в шахматы. – Не так, чтобы очень, – отвечал Волин, – ходы путаю. Да нам и не нужно, мы, слуги закона, все больше на футболе да на самбо специализируемся. Бросок через пупок, навес в штрафную – это мы понимаем хорошо. Как говорит наш полковник Щербаков: «Футбол – это вам не шахматы, тут думать надо!» – И футбол, и самбо – дело нужное, – одобрил Сергей Сергеевич. – Но и шахматами пренебрегать не стоит. Они мозги упорядочивают. Знаешь, какое в шахматах первое правило? – Какое?